М. М. ДЖАФАРОВ

 

 

 

Очерки по истории

русского словосложения

 

 

Светлой памяти моего Учителя - заслуженного деятеля науки,

лауреата премии имени академика Ю.Мамедалиева, профессора

Фирудина Гусейн оглы Гусейнова посвящается

 

 

                                                                   

 

Печатается по решению Ученого

                                                                  совета ( протокол №3 от 12 марта 2009 г.)

                                                                       Филологического  факультета   БГУ

 

 

 

БАКУ - 2009

 

 

 

 

 

Научный редактор:             доктор   филологических наук,  

                                              профессор Л.Г.Гулиева

 

Рецензенты:                         доктор филологических наук,

                                              профессор С.А.Магеррамова

 

                                              кандидат филологических наук,

                                              доцент Э.А.Гейдарова

 

 

В книге прослеживается история русского словосложения начиная с XVII века до конца ХХ века; описывается состояние словосложения в переходный период развития литературного языка; анализируются процессы структурно-семантического развития сложений и их компонентов в изучаемый период; роль сложных слов в формировании общенационального словаря русского языка.

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Язык как динамично развивающаяся система быстро реагирует на изменения в политической, экономической и культурной жизни общества, что обычно сопровождается бурным развитием лексики. В последние десятилетия словарный состав русского языка активно пополняется различными по структуре неологизмами, в том числе и сложными словами. Возникают новые модели сложных слов, совершенствуются структурные модели композитов различных типов. Сложные слова как семантически насыщенные единицы широко употребляются во всех сферах языка.

Наблюдения учёных показывают, что «сложные слова занимают особое место в системе русского словообразования. Их специфика состоит в том, что они включают две и более корневые морфемы, их структура непосредственно отражает семантику составляющих частей. Сложные слова, реализуя тенденцию языка к компрессии, в лаконичной форме выражают разнообразное содержание. Они служат для более полного, расчлененного наименования лиц, представителей животного и растительного мира, предметов, механизмов, машин, средств передвижения, производственных процессов, абстрактных понятий и др.» (Алтаева, 2004, 14).

Специальные подсчёты показывают, что композиты составляют около 40 % всей лексики современного русского литературного языка. М.В.Свиридович извлёк из различных источников около 64 тысяч композитов слитного написания (Свиридович, 2003, 1). Такой обширный пласт сложных слов играет важную роль в системной организации лексики, а именно в формировании синтагматических и парадигматических отношений между словами.

Кроме того, сложное слово является хранителем былых лексико-семантических отношений в истории русского языка, а также – сферой бытования архаичных корневых морфем типа веле-, купно-, присно-, колче- и т.п. К тому же, в современную эпоху значительную активность проявляют некоторые модели сложений, восходящие к деривационной системе древнерусского языка. Такая преемственность в языке, а также «динамичный темп современной жизни, естественное стремление уплотнить информацию и отразить реальную взаимосвязь вещей и понятий ведут к массовому появлению новых сложных и сложносоставных слов типа нефтегазохранилище, водогрязелечебница, ракетоноситель, диван-кровать и т.п.» (НАС, т. I, с.5).

Изучение всех этих явлений в диахроническом аспекте дает возможность вскрыть глубинные процессы словосложения, выявить закономерности образования композитов на разных этапах развития русского языка и имеет огромное значение для решения ряда вопросов общего языкознания, исторического словообразования и исторической лексикологии.

Но история сложных слов не отделима от общей истории лексического состава, ибо «каждый факт языка существует и может быть понят в системе только при определении его двумя типами связей -  связей с другими элементами системы, в которую он входит в данный исторический момент, и связей с предыдущим и последующим состоянием самого этого факта» (Горнунг, 1960, 11).

И поскольку весь языковой механизм, в том числе и лексическая система, постоянно развивается и совершенствуется,[1] то описание конкретных лексико-семантических процессов, протекающих в ту или иную историческую эпоху, требует от исследователя изучения в первую очередь объективно существующих связей и отношений между словами и их различными группами. Не случайно, что «основным предметом изучения становятся теперь не изолированно рассматриваемые объекты, а целостные системные образования. При таком подходе изучение исторического развития существенно осложняется, однако только на этом пути можно вскрыть объективные закономерности, присущие процессу развития» (Бережан, 1981, 23). Правда, в конкретных исследованиях это теоретическое положение учитывается не всегда. Об этом свидетельствуют многие работы по исторической лексикологии, в которых закономерности развития лексической системы русского языка изучаются в основном на базе простых, аффиксально  производных слов, а сложные слова привлекаются лишь эпизодически (см. работы по исторической лексикологии русского языка последних десятилетий).

По нашему мнению, поверхностный подход историков языка к сложным словам делает их выводы о лексико-семантической системе русского языка недостаточно полными. Необходимость изучения сложений вызвана не только многочисленностью этой своеобразной группы  слов, но и тем, что в них наиболее ярко выражены межуровневые связи языковых единиц, т.е. взаимодействие лексического, словообразовательного и синтаксического уровней языка.

Практика изолированного изучения простых и сложных слов, а также различных типов словосочетаний страдает тем недостатком, что при таком подходе фактически остаются вне поля зрения исследователя закономерности реального взаимодействия указанных единиц внутри лексико-семантических микросистем, т.е. игнорируется сам факт системной соотносительности этих единиц. Между тем многочисленные примеры свидетельствуют о возможной семантической эквивалентности простых слов, сложений и словосочетаний, а также различных описательных оборотов. В пользу такой соотносительности разноструктурных единиц языка говорит и характер их взаимодействия на различных этапах развития деривационной и лексической систем русского языка.

 

§ 1. Об основных тенденциях развития лексики

русского литературного языка в XVII – XX вв.

 

Язык русской нации начинает складываться в XVII веке. К этому времени и в последующем, почти до середины XIX столетия, центральной проблемой русского литературного языка становится проблема взаимодействия славянизмов и собственно русской лексики. Про­­тивопоставленность норм двух разновидностей письменности: книжно-славянской и народно-литератур­ной  обусловила сложность и противоречивость языковой ситуации той эпохи (Виноградов, 1982, 11).

Исследователи выделяют две основные тенденции в развитии лексического состава литературного языка а первой трети XVIII в.:

1)    тенденция к максимальному обогащению лексики с

 помощью самых различных способов номинации;

2)      тенденция к системному упорядочению лексического состава  ­литературного языка (История лексики, 1981, 124).

С 30-х годов XVIII столетия начинается новый этап в развитии литературного языка. Это период активного сложения общенационального русского литературного языка, превращения его из «системы систем» (Виноградов, 1958, 66) в единую систему национального литературного языка (Копорская, 1988, 18). С этого времени «поиски общенациональной нормы составляют основное содержание истории русского письменного языка» (Винокур, 1947, 47).

Лексике литературного языка XVIII в. были свойственны необычайная динамичность и чрезвычайно высокая словарная избыточность, обусловленные обилием многочисленных синонимов, вариантов, дублетов и параллельных образований, употребляемых нередко без всякой дифференциации (См.: История лексики…, 1981, 258-345). Поэтому в этот период остро стоял вопрос о стилистическом упорядочении лексики.

Вопрос о единой норме национально-литературного выражения продолжает остро стоять и в пушкинский период. В результате синтеза всех жизнеспособных языковых элементов, пришедших в русский язык из разных генетических источников, в творческой деятельности А.С.Пушкина и его современников завершается начавшийся ещё в XVII в. процесс образования национального русского литературного языка.

В последние десятилетия XIX в. в системе функциональных стилей русского литературного языка ведущее положение продолжает сохранять публицистический стиль. Он допускает употребление в разных его жанрах наряду с книжно-отвлеченными словами и стилистически сниженные. Взаимодействие разностилевых элементов создает «стилистическое напряжение», которое способствует нейтрализации ряда наименований и за пределами XIX в. (Грановская, 1981, 312).

На рубеже XIX и ХХ веков значительную роль в формировании лексико-семантической системы играют новые словоупотребления, возникшие в демократической и рабочей печати.

В этот период отмечается также значительный приток в русский язык иноязычных слов. Увеличивается число словообразовательных калек и семантических заимствований. Активизируются процессы терминологизации и детерминологизации.

О большой активности лексико-семантических процессов, протекавших в русском языке конца XIX – начала ХХ века, Л.М.Гра­но­вская справедливо пишет, что «тезис о разрыве между «старым» и «новым» состоянием языка в послеоктябрьский период, названный в лингвистике 20-х - начала 30-х годов «революционным взрывом», оказался в известной степени преувеличенным: многие новообразования, семантические и стилистические изменения возникли и укрепились уже в последние десятилетия XIX – начала ХХ в. и были социально маркированными» (Грановская, 1981, 311).

Бурное развитие лексики происходит после Октябрьской революции.

Новый общественный строй, коренное преобразование социальных отношений вызвали существенные изменения в значении ряда слов, обозначающих морально-этические, социальные категории, отвлеченные понятия (Протченко, 1985, 130).

Мощным стимулом обогащения лексики последних десятилетий явился научно-технический прогресс, вызвавший активизацию словообразования прежде всего в сфере технической, производственной и научной терминологии. В образовании специальных наименований, как и общелитературных слов, важное место занимает словосложение.

 

       § 2. Обзор исследований по словосложению

 

Словосложение – один из важнейших способов словообразования – привлекало и привлекает внимание ученых как в общеязыковедческом, так и в частнолингвистическом плане. Изучению вопросов словосложения посвящено большое количество диссертационных работ, монографий и статей. Обзор этой лингвистической литературы наиболее полно представлен в исследованиях В.И.Троицкого (1946), З.П.Доновой (1950), Р.И.Ле­виной (1951), В.П.Григорьева (1955), К.Л.Ряшенцева (1976) и др.[2]

В теории словосложения концептуально важными считаются следующие вопросы: идентификация сложного слова, происхождение сложного слова, соотношение сложного слова и словосочетания, отношения между компонентами сложного слова, принципы классификации сложных слов и др.

Эти и многие другие вопросы, связанные с возникновением и функционированием сложных слов в прошлые эпохи и в современном русском языке, исследованы с разных позиций и не всегда достаточно глубоко. Одной из причин такого положения является то, что в словосложении «как в фокусе, скрещиваются, взаимодействуют и развиваются словосочетания, собственно, словосложение и словопроизводство» (Василевская, 1962, 3).

Именно это свойство словосложения затрудняет также отграничение композитов от языковых единиц смежных уровней. Так, например, Л.В.Щерба относит к разряду сложных слов и целый ряд составных наименований. По его мнению, «словосложение не нуждается в формальном выражении, и любая синтаксическая группа может оказаться сложным словом, которое должно отличаться от группы лишь тем, что оно значит больше, чем сумма образующих его слов.

Таким образом, словосочетания вроде: «железная дорога, общая тетрадь, зубная паста … и т.д. следует считать сложными словами. Само собою разумеется, что такие слова, как перекати-поле, на-чай, на каждый день, записная книжка, являются сложными словами» (Щерба, 1945, 182).

Учитывая специфику словосложения, акад. В.В.Вино­гра­дов назвал этот способ «своеобразным комбинированным типом словообразования, синтаксико-морфологичес­ким» (Виноградов, 1975, 208).

В лингвистической литературе отмечается также национальная специфика русского словосложения. Так, при последовательном сравнении словообразовательных моделей и системных семантических связей сложных слов в русском и азербайджанском языках Э.С.Мамедова выявила, что «если образование сложений с препозитивным существительным в азербайджанском языке (несмотря на большое количество сложений) происходит по 17 основным моделям, то для русского характерны 24 разнотипных по словообразовательным структурам модели» (Мамедова, 2002, 162). Можно привести и множество других фактов, свидетельствующих о специфике словосложения в русском языке.

1. К вопросу определения сложного слова

 

Словосложение относится к категории языковых явлений, которые трудно поддаются определению. Это обусловлено несколькими причинами:

1.  словосложение тесно связано с синтаксисом, поскольку у большинства сложных слов (композитов) производящим является словосочетание;

2.  для словосложения, как и для аффиксального словообразования характерна комбинаторика различных по составу корневых и аффиксальных морфем;

3.  словосложение больше, чем аффиксальное словообразование, опирается на лексическую систему языка, что связано с преобладанием в его (словосложения) деривационной базе лексического материала.

Определение сложного слова предполагает выделение основных признаков сложений и построение на их основе определения понятия «сложное слово». В лингвистической литературе  уже сделана попытка  выделить основные признаки сложного слова, отличающие его, с одной стороны, от словосочетаний, с другой - от аффиксальных производных. Г.А.Бобрик посвятила этой проблеме специальную работу, где в качестве важных признаков рассматриваемых единиц выделены следующие:

1.  Признак семантического и структурного единства;

2.  Признак нерегулярности образования;

3.  Признак соотносительности со словосочетаниями или образвания по аналогии с уже существующими словами;

4.  Признак неизменяемости лексического значения (Бобрик,1971, 93).

Еще раньше М.И.Привалова предложила другой перечень таких признаков:

1.  Сохранение в данный исторический период развития языка вещественных значений компонентами целого и их соотносительность с определенными частями речи;

2.  Наличие между компонентами более или менее отчетливых синтаксических связей;

3.  Наличие лишь одного ударения в слове;

4.       Принадлежность сложного слова как структурно замкнутой единицы, обладающей самостоятельным значением, к определенной части речи с присущими ей грамматическими (и потенциально словообразовательными) категориями (Привалова, 1956, 77).

Нетрудно заметить, что в этих перечнях наряду с основными названы и второстепенные признаки сложного слова. Как известно, главным признаком последнего А.И.Смирницкий (1948; 1952) считал цельнооформленность, т.е. объединение в рамках одной словесной формы нескольких корневых морфем.

Таким образом, изучая сложные слова, исследователи называют важными и обязательными разные признаки.

В этой связи неоднозначно интерпретируются и термины, используемые в теории словосложения. Так, например, в "Русской грамматике" сам термин сложение используется только по отношению к двум способам образования сложных слов - чистому сложению (лесостепь) и сложению в сочетании с суффиксацией (материально выраженной или нулевом: разноязычный), хотя выделяется четыре способа образования слов, «имеющих более чем одну мотивирующую основу" (Русская грамматика, I960, 139).

Авторы «Русской грамматики» не причисляют к сложениям сращения и аббревиатуры. В отличие от них Е.А.Земская несколько расширяет объем понятия «сложное слово». Среди выделенных ею двенадцати способов словообразования отмечается пять способов, используемых для производства сложных слов (чистое сложение, сращение, аббревиация, сложение в соединении с суффиксацией, сложение в соединении с нулевой суффиксацией) (Земская, 1973, 181).

Еще шире представлен круг сложных слов в «Кратком справочнике по современному русскому языку», составленном ЛЛ.Касатки­ным, Е.В.Клобуковым, П.А.Лекантом (М., 1991), где к перечисленным способам образования композитов отнесен также сложносоставной способ словообразования, посредством которого происходит «образование производных слов путем объединения производящих слов целиком: музей-квартира, диван-кровать, выставка-продажа» (Касаткин и др., 1991, 179). При этом составители «Краткого справочника...» совершенно справедливо отмечают, что «сложносоставные слова занимают промежуточное положение между целостным дериватом и сочетанием слов. Обладая цельнооформленностью, они характеризуются формальной и смысловой автономностью компонентов, многие из которых сохраняют самостоятельное словоизменение в рамках деривата: ракета-носитель, ракеты-носителя, ракете-носителю...» (Касаткин, 1991, 179).

Однако авторы указанного справочника не четко разграничивают сложения от словесных комплексов типа Александр Сергеевич Пушкин, сто двадцать пять, что, естественно, не может не вызвать возражения (Касаткин, 1991, 179). Такая постановка вопроса свидетельствует об отсутствии в лингвистической литературе единого подхода к объяснению природы словосложения и специфики композитов как особой группы производных слов. Не случайно и то, что до сих пор не сформулировано общепризнанное определение сложного слова. Существующие дефиниции, как отмечает К.Л.Ряшенцев, «у разных авторов строятся на разных основаниях».  Одни ученые на первый план выдвигают морфологические особенности сложного слова, другие - семантическое единство компонентов сложения, а третьи - соотнесенность сложного слова с словосочетанием (Ряшенцев, 1976, 25).

Учитывая ограниченность, неадекватность существующих дефиниций, К.Л.Ряшенцев предпринял попытку обобщить их в одном определении, отражающем основные признаки сложного слова. Оно сформулировано следующим образом: сложное слово - это «цельно-оформленная лексико-морфологическая единица, включающая две (и более) неосложненные иди осложненные аффиксами корневые морфемы, объединенные семантически, акцентологически и морфологически» (Ряшенцев, 1976, 28).

Данное определение, на наш взгляд, является достаточно полным и, опираясь на него, можно изучить композиты не только в синхроническом, но и в диахроническом аспекте.

 

2. Возникновение сложного слова

 

В теории словосложения уже давно утвердилось мнение о том, что сложные слова генетически восходят к синтаксическим сочетаниям слов (Алекперов, 1971, 101). Эта идея была отчетливо сформулирована славистом В.Ягичем: «Главное побуждение к словосложению давали в истории языка синтаксические сочетания» (Ягич, 1896, 522-523). Аналогичную мысль высказал и Е.Бенвенист: «Начальной точкой были синтаксические конструкции с их разновидностями предикации» (Бенвенист, 1974, 254).

Но в том и другом случае камнем преткновения для многих ученых оказался вопрос о разграничении двух средств языка: средств номинации вообще и специальных средств словообразования, в частности. Об этом красноречиво свидетельствует суждение Е.С.Куб­ряковой о том, что «по характеру своего протекания и по своим истокам словообразование во многих отношениях оказывается связанным с предикативными единицами языка, с предложением, с высказыванием, вообще с синтаксисом» (Кубрякова, 1977, 229).

Можно полагать, что такое объяснение природы словообразования во многом обусловливается приверженностью исследователей к идеям ситуативности номинации, которая имеет ряд общих проблем с дериватологией. Эта общность вытекает из того, что словообразование, в том числе и словосложение, «создавая лексические единицы, служат процессу номинации» (Янценецкая, 1979, 18).

Анализируя в общетеоретическом плане возникновение слова, некоторые ученые отмечают, что этому процессу «предшествует существование идеального содержания, сформированного в результате отражения в сознании человека предмета и явлений объективной действительности, на материальной базе описания» (Габинская, 1985, 9). Описательное сочетание слов служит, по мнению Л.С.Торопцева, первоначальной нормой объективации нового знания; такую объективацию можно назвать синтаксической (Торопцев, 1970, 23).

Более детальную характеристику путей перехода от ситуатив­ной  номинации к лексической находим у В.В.Мартынова: «Когда человек сталкивается с новой для себя ситуацией, он описывает ее имеющимися в его распоряжении синтаксическими средствами. Однако язык не мог бы развиваться, если бы каждый раз при возникновении этой ситуации приходилось использовать те же первоначальные средства. В речи постоянно работает механизм деривационной редукции, который позволяет сконденсировать предложение без существенных потерь информации. На нашем примере этот процесс должен был бы выглядеть приблизительно так: Люди рубят лес - Лес рубящие люди – Лесорубы» (Мартынов, 1982, I30-I3I).

По-видимому, в основе такого «сближения словообразования с синтаксисом лежит общий для всех уровней языка синтагматический принцип организации языковых явлений» (Янценецкая, 1979, 30).

Однако, признавая определенное сходство слов и предложений в номинативных актах, нельзя не заметить и специфические черты этих разноуровневых единиц при обозначении внеязыкового явления.

Как справедливо отмечает М.Н.Янценецкая, «... в лексических наименованиях отражается его (внеязыкового явления – М.Дж.) статический образ, предложение же передает явление в динамике» (Янценецкая, 1979, 31-32).

Именно этим обусловлена нетождественность соотносительных единиц синтаксического и лексического уровней. К такому выводу приходят и сторонники ономасиологического подхода к словосложению. Так, например, Е.С.Кубрякова подчеркивает, что «сложные слова должны быть отличными от коррелятивных им несколькословных обозначений как по своей семантике - в широком понимании семантики - так и по своим реальным функциям в речевой деятельности» (Кубрякова, 1988, 14).

Анализируя в этом плане сложные слова, исследователи заметили, что «синтаксические конструкции, при помощи которых эксплицируется семантика композит, далеко не всегда тождественны их источнику деривации» (Низаметдинова, 1982, 50).

Более того, степень близости у разных слов и синтаксических конструкций также не бывает одинаковой. Она колеблется в пределах «от нулевой, полностью исключающей сопоставление этих единиц, и кончая максимальной» (Панфилов, 1986, 76).

Такое разнообразие отношений между коррелирующими единицами языка обусловило появление различных точек зрения на проб­лему соотносительности сложных слов и синтаксических единиц и соответственно на вопрос о происхождении композитов. Наиболее известны следующие предположения:

1) сложное слово возникает из словосочетания (Срезневский, 1873; Смирницкий, 1952; Степанова, 1959; Ряшенцев, 1976; Мешков, 1985; Балалыкина, Николаев, 1985; Газизова, 1989) или компоненты сложного слова «формируются на базе синтаксического сочетания ... знаменательных слов» (Григорьев, 1955);

2)     композиты создаются на базе синтаксических конструкций, предложений (Ягич, 1898; Бенвенист, 1974; Кубрякова,1981);

3) основная масса композитов возникает по аналогии с другими сложными словами (Лось, I9CI, Царев, 1966).

Такое различие во взглядах ученых обусловлено также и тем, что сами сложные слова по своей природе далеко не однородны. Одни из них легко обнаруживают связь с исходными словосочетаниями (пароход, ледокол), к другим подобрать словосочетание бывает настолько трудно, что некоторые ученые выделяют группу сложений, вообще не соотносимых со словосочетаниями (самодур, вертолет).

Вместе с тем связь сложных слов с словосочетаниями иногда рассматривается как определенный, исторически необходимый этап в эволюции и развитии способов словообразования. По этому поводу П.С.Сигалов пишет, что «исторически способы словообразования образуют иерархическую последовательность», происходит постепенное усиление формализации, выработка специальных механизмов для создания слов (Сигалов, 1979, 42).

В этом процессе автор выделяет следующие этапы:

I. Словосочетание как изначальный, свободный, универсальный, минимально формализованный способ номинации.

П. Сращение, образование... слова из соположенных слов, словосочетания (заблагорассудится).

Ш. Формализация двуосновных образований, создание моделей сложных слов (кровисмешение).

IV. Образование новых слов по аналогии к уже существующим, постепенное семантическое ослабление одной из частей сложного слова, превращение их в приставки (первая часть сложения) и суффиксы (вторая часть сложения) (Сигалов, 1979, 42-43).

Исходя из этой схемы, можно предположить, что исторически морфологическое словообразование возникло в недрах словосложения, которое фактически обусловило переход от синтаксического характера номинации к морфологическому, получившему в дальнейшем разветвленную систему.

Важно заметить и то, что при возникновении сложного слова из словосочетания происходит так называемое обособление значения (Пауль, I960, 385). Так, например, путеукладчик означает не «тот, кто укладывает путь», а «железнодорожный поезд, оборудованный машинами и устройствами для укладки и снятия рельсовых звеньев»; ракетоносец - это не «тот, кто носит ракеты», а «реактивный военный самолет» или «боевой корабль с ракетным вооружением» (Радченко, 1975, 41).

Опираясь на такое же различие семантики сложного слова и соотносительного с ним словосочетания, составители лингвистического сборника «Знание языка и языкознание» (М., 1991) наметили в этом заглавии разноаспектность рассматриваемых проблем (сугубо лингвистических и лингво-дидактических).

Анализ многочисленных примеров образования сложных слов приводит к признанию того, что ограничить область словосложения возможностью только одного пути возникновения композитов неправомерно. Нет никакого сомнения в том, что композиты образуются не только на базе словосочетаний, но и в значительной мере по аналогии. Совершенно прав А.А.Царев, который отмечает, что «в языковедчес­ком плане исключение действия аналогии из словосложения означает отрицание системности в языке. Ведь языковая система потому и является системой, что строится на основе не только различия, но и сходства входящих в нее элементов. А это сходство не может иметь иного источника, кроме того, что одни языковые элементы создаются по образцу других» (Царев, 1966, 7).

Действительно, комбинаторика основ в словосложении не всег­да укладывается в рамки сочетаемости слов в базовых словосочетаниях. Как справедливо указывает В.М.Солнцев, «в сложных словах возможны такие комбинации компонентов, которые невозможны при соположении синтаксически отдельных слов» (Солнцев, 1963, 122-123).

Этот факт свидетельствует о том, что, хотя та или иная модель композита первоначально опирается на конкретный тип словосочетания, затем она расширяет свои возможности благодаря закону аналогии, действующему на всех участках словообразовательной системы. Вместе с тем аналогия не бывает абсолютной. В ряде случаев, казалось бы в одинаковых условиях, одна и та же модель реализуется по-разному. Ср.: пить чай – чаепитие, но пить воду, пить молоко, пить кофе и т.п. не образуют сложного слова. Это происходит из-за «словообразовательной недостаточности», ограничивающей возможности словообразовательных моделей. По этой же причине рядом с одно-структурными сложениями (с опорным компонентом - торговля - торговец - торговый) виноторговля, хлеботорговец, рыботорговля отсутствуют такие потенциально возможные слова, как мясоторговля, птицеторговля, овощеторговля  и т.п.

И то, что в подобных случаях используются описательные выражения торговля птицей, торговля фруктами и т.п., вовсе не означает, что эти выражения следует считать, как предлагает В.М.Никитевич, единицами словообразовательного уровня в силу того, что они компенсируют «словообразовательную недостаточность» (Никитевич, 1964, 34-43).

 

3. Об интерфиксах

 

Вопрос об интерфиксах (соединительных гласных) является специфическим вопросом теории словосложения. Несмотря на то, что наличие интерфиксов в структуре композитов признается всеми учеными, в понимании природы этих элементов все же нет полного единства взглядов. Мнения лингвистов расходятся прежде всего в определении состава и семантического статуса интерфиксов.

Автор монографии «Сложные слова и их компоненты в современном русском языке» К.Л.Ряшенцев выступает против расширения состава интерфиксов: он относит к ним только соединительный гласный о/е[3]  (1976, 72).

Однако в работах последних десятилетий все чаше встречается утверждение о том, что в структуре сложного слова роль соединительного элемента выполняют не только гласный о/е, но и такие элементы, как 2) интерфикс -у- (двучлен, полукруглый), 3) интерфикс -и- (дозиметр, гречески-римский), 4) интерфикс -а- (себялюбие, себялюбивый), 5) интерфиксы -и- и нулевой, омонимичные флексиям повел. накл. 2 л.ед.ч., после некоторых глагольных основ: сорвиголова, перекати-поле, воруй-городок, гуляй-город, грабъармия, 6) после основ числительных, кроме собирательных и слов один, девяносто и  сто, -  интерфиксы -и-, -ух-, -еx- и -а-, омонимичные флексиям род. п. числи-

тельных: пятиборец, сорокатысячник, двухлетний, трехлетний, 7) интерфиксы -о- и нулевой, омонимичные родовым флексиям сред. и муж.р. краткой формы: Новгород, Белоозеро, 8) нулевой интерфикс (Калининград, жар-птица, дизель-мотор, штаб-квартира, хлоруксусный) и ряд других (Русская грамматика, 1980, 252-253; 326-327).

Подобная систематизация инвентаря соединительных элементов, используемых в словосложении, убедительно показывает, что не следует относить гласные -и-, -у-, -а- и некоторые другие к разряду флексий. Как справедливо отмечает В.Г.Головин, эти элементы следует считать не«флексиями, с которыми они связаны лишь генетичес­ки», а интерфиксами (Головин, 1971, 17). Но роль интерфиксов в словосложении не всегда квалифицируется однозначно. По мнению Е.А.Земской, интерфиксы - это «межморфемные прокладки, играющие в структуре слова чисто соединительную функцию». Следовательно, они «не имеют значения в составе слова» (Земская, 1973, 113).

Иную роль отводит интерфиксам В.В.Лопатин. Он считает их не асемантической «прокладкой» и не частью морфемы, а особой морфемой, значимой частью слова. «Однако семантика этой морфемы весьма специфична и наиболее абстрактна из всех выражаемых в русском языке словообразовательных значений» (Лопатин, 1977, 54). Такое значение ученый называет «синтагматическим». Учитывая структурные особенности сложений типа Калининград, В.В.Лопатин рекомендует признать в таких словах наличие нулевого интерфикса. Лишь для сращений (долгоиграющий, тяжелобольной, впередсмотрящий, умалишенный и т.п. («характерен иной способ выражения этой связи: синтаксическая связь компонентов соответствующего словосочетания (связь управления, примыкания) транспонируется в таких образованиях на уровень слова» (Лопатин, 1977, 56).

Одним из существенных моментов в этой дискуссии, на наш взгляд, является и то, что В.В.Лопатин в отличие от Е.А.Земской четко различает функции интерфиксов в составе композитов и обычных звуковых вставок в структуре различного рода простых слов (например: пе-/в/ец, вуз-/ов/-ский и т.п.).

Только такой дифференцированный подход к соединительным элементам в сложных словах и «прокладкам» в других типах лексических единиц может способствовать дальнейшему изучению природы словосложения в синхроническом и диахроническом аспектах.

 

§ 3. Проблемы исторического словосложения

русского языка ХVII-ХХ вв.

 

Проблемы исторического словосложения могут быть успешно решены в общем контексте проблем исторической лексикологии и исторического словообразования, рассматриваемых в соответствии с основными этапами становления и развития русского национального литературного языка. Однако, несмотря на наличие большого количества историко-лексикологических исследований, посвященных проб­лемам формирования лексико-семантической системы русского языка и его словообразовательных средств, в них сложным словам уделено недостаточное внимание. «Вместе с тем чрезвычайно важно исследование этого пласта слов для периода становления и развития русского национального литературного языка, так как именно в словосложении отражается национальная специфика языка» (Борисова, 1978 (Д), 146).

Как было указано выше, формирование общенациональных норм русского литературного языка началось в ХVII в. В становлении этих норм важную роль сыграл ХVШ век, и лишь к 30-м годам XIX века окончательно утвердились основные правила словоупотребления и грамматической связи слов.

Состояние словосложения в переходный период развития литературного языка определялось тем, что в условиях лексической  полиномии[4] в словосложении наблюдалось чрезмерное скопление корневых морфем, способных принимать участие в образовании различных типов сложных слов. Тенденция к упразднению этой избыточности элементов словосложения была причиной многих перемен в структурном оформлении композитов. Но интенсивность и характер этих перемен, быстрота их протекания, степень завершенности определившихся процессов во многом предопределялись закономерностями развития лексической системы и возможностями самого словосложения.

Роль композитов в развитии и функционировании языка была различной в разные эпохи. В древнерусском и старорусском языках их относят преимущественно к изобразительным средствам высокого стиля, и в этой связи в первую очередь приводятся сложения на      благо-, бого-, зло-, добро-, веле-, все- и др. Действительно, слова указанных групп были тесно связаны с церковно-славянской лексикой и преимущественно употреблялись в качестве элементов книжно-славянского языка (Cм.: Верещагин, 1993, 97). И вовсе не случайно, что усвоение таких сложений в литературном языке «...тесно соприкасается с общим процессом «омирщения» церковно-славянской лексики, освобождением ее от влияния узко культовых контекстов церковной фразеологии...» (Копорская, 1988, 9).

Вместе с тем уже в XVII в. в словарном составе было немало стилистически нейтральных сложений. Следовательно, можно полагать, что уже в тот период «сложные слова были живой и продуктивной категорией русской народно-разговорной речи, что сложные слова - не исключительно книжный по своему происхождению разряд лексики» (Волков, 1980, 35).

Ряд композитов обиходно-разговорного характера встречается, например, в челобитных, широко отражающих хозяйственно-бытовую сферу жизни русского народа. Исследуя лексико-фразеологические средства челобитных XVII в., С.С.Волков выделяет следующие композиты:[5] водопой «место, где поят домашний скот»; прилагательные, описывающие внешние приметы лошадей: белогуб «имеющий светлые губы», белокопыт/ый/ «с белой, светлой шерстью над копытом», корноухий «с подрезанными или короткими ушами» и др.; портомойный «служащий для стирки одежды»; двуродный,  ср. двоюродный; названия мер: полосьмины (полуосьмина) «хлебная мера - два четверика», «мера земли - восьмая часть десятины» и др.; сорокауст «заупокойная церковная служба», ср. книжное сорокоустие; хлебоежец, хлебосолец «тот, кто бывает у кого-н. в гостях, друг, приятель», челобитовать «жаловаться». К этим общенародным словам примыкает диалектизмы (преимущественно северновеликорусские): виноход «иноходец», треножек «медный котел на трех лапках», новоприсадный «наносный, намытый водой" (Волков, 1980, 35).

Кроме того, обширный пласт сложных слов входил в состав общеупотребительной лексики. Таковы, например, слова многолюдный, полгода, полдень, половодный, темно-зеленый, милосердный, драгоценный, домослужитель, двусторонний, властолюбец, водоносец и др.

Среди композитов было немало специальных наименований, относящихся к различным тематическим группам лексики (двугривенный, мореходец, винокурня, иноходец, двутенный (геогр.) воевода и др.).

В общем потоке лексико-семантических процессов некоторые из этих сложений подвергались тем или иным семантическим преобразованиям. В ряде случаев происходило обновление значений слов, ранее употреблявшихся в узкой сфере. Свидетельством тому может служить слово воевода «представитель центральной власти в городе и его уезде», самовольство «своеволие», маломожный «неимущий; небогатый», благословить «разрешить, позволить» и др. Отдельные слова из этого слоя расширяют сферу своего применения: всемилостивый, человеколюбивый и др. не только применительно к богу, но и светским и духовным феодалам (Волков, 1980, 34).

Такие семантические и стилистические сдвиги происходили благодаря взаимодействию и слиянию стилистически разнородных (книжно-славянского и народно-разговорного) пластов лексики. Возникали ряды «тождесловов», дублетных наименований, стремящихся к семантической и стилистической дифференциации. «Процесс дифференциации был основным процессом между подобозначными единицами (тождесловами), которые были одной из типичных черт в конце ХVП-ХVШ века. Основное его действие - устранение дублетных отношений в языке, явлений абсолютной синонимии» (Ко-порская, 1986, 147).

В сфере словосложения эти процессы во многом способствовали распаду (многонадежный – надежный, всеполный – полный, долговременно - долго) и синтезу сложных наименований (длинные волосы – длинноволосый, видящий далеко – дальовидный, два стиха – двустишие, имеющий добрые намерения – добронамеренный). Причем, для распада двухкомпонентного сложения достаточно было утраты одной из корневых морфем, тогда как в многокомпонентном сложении это означало лишь сокращение числа компонентов (ср.: мирочудотворец - чудотворец, многокровопролитный - кровопролитный). В этих случаях язык шел по пути сокращения менее ценных в семантическом отношении ...корневых единиц (Яцимирский, 1924, 29).

Прямым следствием распада сложений является замена их простыми словами, что становится возможным благодаря действующим в

лексике системным отношениям, а также изоморфизму языковых единиц различных структурных типов.

В развитии и совершенствовании системы словосложения особая­ роль принадлежит оптимализации моделей сложных слов, благодаря которой устанавливается определенное соответствие между содержанием и структурой композита путем замены деактуализирующихся элементов. Оптимализация осуществляется за счет замены как корневых, так и аффиксальных морфем в структуре сложений (мироуханный – благоуханный, вселюдский – всенародный, многоценный – драгоценный, долгоногий – длинноногий, скороногий – быстроногий, веледушный – великодушный, земледельство /-ие/, лицемерник (Æ). 

За пределами этих процессов остаются так называемые исторические сложения типа великолепный, суеверный, велеречивый, структура которых в силу устойчивости самих композитов не поддается модификации и, как правило, сохраняет «осколки» утратившихся лексических единиц (-леп/ный/, суe-, веле-).

В истории русского языка композиты со старославянскими элементами очень часто подвергались архаизации, в результате чего они постепенно выходили из активного употребления. Так, например, количественные показатели некоторых групп сложений явно свидетельствуют о том, что начиная с XVII в., особенно в XVIII  и в первой половине XIX века, сильно сокращается число слов с архаичными элементами в структуре. Естественно, по направлению к современности эти процессы еще более углубляются. Если сравнить данные СлРЯ XI-XVII вв. с материалами современных словарей, то эта картина выглядит еще более наглядной. Так, например, образования с первым компонентом злато-, широко представленные в  СлРЯ XI-XVII вв. (около 60 слов), сократились примерно в 10 раз. Из 25 существительных на злато-, приведенных в указанном словаре, МАС фиксирует только I - златоуст, причем с пометами «ирон. шутл.». Вообще, все слова с злато- в современном языке приобрели различные стилистические оттенки и характеризуются ограниченной употребительностью. Ср.: златоверхий - традиционно-поэтич. и высок., златовласый - традиционно-поэтич.

В таком же аспекте можно охарактеризовать и сложения с компонентами  грехо-,  драго-, сребро-, враждо-, чадо-  и т.п.

При диахроническом изучении словосложения особого подхода требуют к себе так называемые «перевертыши», число которых в   прош­лые эпохи было намного больше, чем в наши дни. Наличие в русском языке «перевертышей» типа лизоблюд - блюдолиз, зубоскал - скалозуб препятствует однозначной интерпретации основных признаков сложных слов как лексических единиц с устойчивой структурой и стабильным порядком расположения компонентов.

Важной проблемой исторического словосложения, в том числе и теории словосложения в целом, является вопрос о мотивации композитов. Последние чаще всего соотносят со словосочетаниями. Однако не всегда адекватно освещаются конкретные мотивационные отношения между указанными единицами, ибо не в полной мере учитывается структурно-семантическая соотносительность словосочетания и слож­ного слова, между которыми возможны следующие типы отношений:

1)   сложное слово и соотносительное с ним словосочетание (базовая конструкция) могут существовать как подобозначные единицы или же единицы с самостоятельным значением;

2)      сложение может обладать высокой частотностью, а словосочетание в силу деактуализации одной из корневых морфем или же изменения лексико-грамматической сочетаемости компонентов может квалифицироваться как пассивная единица;

3)      композит может исчезнуть как избыточная единица, в то время как словосочетание может употребляться весьма активно;

4)      сложное слово и соотносительное с ним словосочетание могут быть вытеснены из языка другими единицами или же утратиться вообще как избыточные (или устаревшие) элементы.

Исследуя вопрос о мотивационных отношениях сложных слов, необходимо изучить и природу отфраземных сложений типа лежебока, кровопийца, головоломка, ветрогон, головокружение  и др.

Тесную связь с отфраземными образованиями обнаруживает группа сложных слов, обладающих идиоматичной семантикой, которая бывает двух типов: изначальная и приобретенная.

Углубляясь в историю семантических преобразований, невозможно обойти и такое специфическое явление, как деэтимологизация сложений, т.е. затемнение первоначального значения композитов (например, близорукий, белокурый, перочинный, тунеядец  и т.д.).

У деэтимологизированных композитов стирается деривационная история, перестраиваются прежние системные отношения, играющие важную роль во взаимодействии данных слов с одноуровневыми и разноуровневыми единицами. Наиболее явной и очевидной формой такого взаимодействия является синонимия.

Изучение синонимии сложных слов показывает, что это явление отражает многие стороны функциональной и семантико-сти-листической характеристики композитов, особенности их взаимодействия друг с другом (долговолосый – длинноволосый,  равноцветный – одноцветный – единоцветный, твердодушный – крепкодушный) (см. Джафаров, 1979) и со словами других структурных разрядов (малолетство - детство - ребячество - младенчество) (см. Исмаилова, 1992).

Синонимия в сфере словосложения имеет ряд особенностей, проявляющихся в отражении, дублировании аналогичных отношений между однокорневыми словами (Мамедова, 1993). Это явление обычно рассматривается как вторичная (отраженная) синонимия (Ср.: труд  - работа : трудоспособный – работоспособный; глаз – око : черноглазый - черноокий). Аналогичную природу имеет и вторичная (отраженная) антонимия (малолетний - многолетний). Определенную сложность представляют и омонимические отношения композитов, ибо в ходе исторического развития лексической системы могут возникать новые ряды омонимов и, напротив, разрушаться прежние. Так, например, в истории русского языка в качестве омонимов функционировали такие слова, как мироносный 1 – «вмещающий в себе весь мир, все живое»; мироносный 2 – «приносящий мир, спокойствие»; миропродавец 1 – «член сельской общины, ограниченный в правах за какие-л.  проступки против общины (доносы); миропдродавец 2 – «тот, кто продает миро, благовонные и лечебные снадобья» (СлРЯ XI-ХVII вв., вып. 9, с. 174-175).

Таким образом, все изложенное выше позволяет сделать вывод о том, что диахронические процессы, характерные для эволюции сложных слов как двусторонних единиц языка, имеющих определенную структуру (компонентный состав, аффиксальную оформленность) и значение, могли быть трех типов:

1)    структурная модификация (замена компонентов, обновление финальной части сложений);

2) семантико-стилистическое преобразование (изменение значения и (или) стилистической окраски композитов);

3) структурно-семантическое обновление (изменение структурных элементов и содержания слов) (Гвоздарев, 1988, 71).

Отмеченные выше деривационно-лексические преобразования в истории сложных слов следует рассматривать как отражение более общих процессов в развитии самого языка, что обязывает исследователя изучать проблемы диахронического словосложения на конкретно-историческом фоне.

Объект  исследования. В настоящей работе, ориентированной на решение малоизученных проблем исторического словосложения, объектом исследования являются сложные слова в русском языке ХVII-ХХ вв.[6]

Наиболее противоречивый период в развитии сложений, как и всей лексической системы русского языка в целом, приходится на начало исследуемой эпохи, т.е. ХVП-XVIII вв., когда сложные слова представляли собой определенную систему, правда, не во всех своих участках до конца сложившуюся. Поэтому о словосложении русского языка в изучаемый период следует говорить как о складывающейся, формирующейся системе, которая в процессе становления, с одной стороны, пополнялась новыми словами, а с другой - утрачивала свои архаичные и избыточные элементы.

Исследователи неоднократно отмечают тот факт, что «установление словообразовательного статуса сложного слова зачастую представляет большие трудности, особенно в области исторического словообразования» (Низаметдинова, 1982, 3).

Эти трудности обусловлены объективными причинами. Во-первых, выявить весь комплекс сложений в письменных памятниках и лексикографических источниках - задача непростая. Во-вторых, для точного определения хронологических рамок существования каждого отдельного композита в соответствующем словообразовательном гнез­де требуется фундаментальное исследование всей лексико-се­ман­тической и словообразовательной системы русского языка в историческом и синхроническом аспектах, что еще далеко от завершения. Поэтому в настоящей работе наряду с собственно сложными словами (водопад, черноглазый, хлебозаготовитель, самовозгораться) анализируются и так называемые производносложные образования (пароходство : пароход + ство; пулеметчик : пулемет + чик), представляющие собой, как утверждают В.В.Лопатин и И.С. Улуханов, сложные слова особого структурного типа (Лопатин, Улуханов, 1963, 195).

Такой подход обусловлен и тем, что, во-первых, главным признаком сложных слов является многокомпонентность структуры, т.е. наличие двух (и более) корневых морфем, объединенных в составе одной словоформы, тогда как способы образования сложных слов, различны (Ряшенцев, 1976, 46). Во-вторых, в судьбе сложений, относящихся к одному словообразовательному гнезду, наблюдается много общего, особенно в традициях лексико-семантической эволюции. Именно общность диахронических процессов внутри словообразовательных рядов требует единого подхода к сложениям, связанным отношениями мотивации.

Для обозначения сложных слов в настоящей работе используются также термины композит, сложение. Последний частично употребляется и как синоним термина словосложение, используемого для обозначения самого процесса образования сложных слов и их целостной системы.

Вслед за О.Д.Мешковым под словосложением следует понимать и «тот аспект словообразования - определенного аспекта лингвистической науки, - который изучает закономерности образования сложных слов и всего того, что может оказаться связанным с этим изучением» (Мешков, 1985, 9).

Не включаются в состав сложений следующие группы производных единиц:

1)      сложносоставные наименования (ракета-носитель, музей-квартира);

2)      повторы (полным-полно, глупые-преглупые);

3)      удвоения (далеко-далеко, тихо-тихо):

4)      сближения (стежки-дорожки, живой-здоровый);

5)      сложносокращенные слова (зарплата, завотделом, политуправление).

 

 

 

ГЛАВА  I

 

СТРУКТУРНОЕ  РАЗВИТИЕ  СЛОЖЕНИЙ  В

РУССКОМ ЯЗЫКЕ  XVII-ХХ ВВ.

 

Язык как динамическая система, выполняя свои основные функции - коммуникативную, номинативную и экспрессивную, «стремится стать максимально удобным для выражения и максимально доступным при передаче мыслей, понятий и чувств современного человека, всего многообразия национальной жизни» (Костомаров, 1976, 4). Поэтому на всех этапах развития языка наблюдаются процессы, направленные на модификацию языковых средств. «Развитие языка - понятие диахроническое, оно включает в себя признак совершенствования языка, качественного изменения» (Сердобинцев, 1975, 46).

Благодаря стремлению «формы и содержания языковых единиц к взаимосоответствию» (Голев, 1991, 7), в деривационной системе происходят такие процессы, которые придают лексическим единицам способность в удобной форме эксплицировать необходимое референциальное содержание. Одним из таких процессов является оптимализация моделей производных слов, которая своеобразно проявляется в сфере словосложения.

Оптимализация предполагает придание структуре сложных слов такой формы, которая способствовала бы наиболее адекватной и экономной передаче данного содержания. Этот процесс регулируется необходимостью выравнивания, т.е. координирования первоначальной структурной формулы с вновь установившимися отношениями в языковой системе (Гусейнов, 1977, 82).

Оптимализация осуществляется в основном за счет замены (субституции) отдельных компонентов или аффиксальных элементов сложных слов. В исследуемое время (ХVII-ХХ вв.) оптимализации подверглись в основном композиты, структура которых в силу сложившихся обстоятельств нуждалась в модификации. При этом структурное обновление происходило только в том случае, если в распоряжении языка имелись необходимые (аналогичные по значению) средства для замены той или иной морфемы в составе сложений.

Исходя из реальных возможностей семантического взаимодействия подобозначных компонентов в составе сложных слов, а также самих сложений между собой, процесс оптимализации можно интерпретировать двояко: во-первых, как проявление синонимического соотношения корневых морфем, представленных в структуре композитов; во-вторых, как результат конкуренции самих сложений с подобозначными компонентами.

При первом подходе оптимализация предстает перед нами как внутрисловный процесс, обусловливающий отбор наиболее подходящего компонента из числа имеющихся подобозначных основ.

Отправным пунктом при втором подходе служат межсловные связи и прежде всего конкуренция самих сложений, имеющих подо-бозначные компоненты. Анализируемые примеры показывают, что  несмотря на некоторые различия между двумя упомянутыми подходами, точку «приложения сил» в обоих случаях следует искать в одном и том же структурном сегменте композита, точнее, в одном из компонентов. Учитывая это обстоятельство, мы постараемся охарактеризовать оптимализацию как результат комплексного взаимодействия и корневых морфем в составе сложений, и самих композитов по линии их синонимических связей со сходными по структуре лексичес­кими единицами.

Говоря о роли оптимализации в развитии лексических средств языка, следует отметить, что, подобно переосмыслению слов и собственно лексической неологизации, она расширяет и «балансирует» возможности языка для выражения необходимого объема референ­циаль­ного содержания, связанного с потребностями и условиями жизни носителей языка.

В сложениях, подвергнутых оптимализации, один из компонентов может быть охарактеризован как постоянный, а другой как переменный. Постоянный компонент позиционно устойчив. Оставаясь без изменения, он предопределяет выбор другой, «подходящей» релевантной основы для замены семантически ущербного (нерелевантного) компонента. Свидетельством тому может служить соотношение постоянных (в данном случае препозитивных) и переменных (постпозитивных) компонентов коррелятивных сложений вселюдский - всенародный и многонародный - многолюдный, в которых переменные компоненты были неравноценны с точки зрения устойчивости: в первой паре более устойчивой оказалась основа -народн/ый/, во второй -людн/ый/. И это не случайно, ибо семантика основы все-, ориентированная на выражение «... исчерпанности, распространенности признака или действия, обозначаемого второй частью сложения, на все, всех» (Мальцева, 1978, 106), полностью гармонирует со значением основы –народн/ый/,  которое указывает на множество, совокупность людей, тогда как у корневой морфемы –людн/ый/ выступает и количественное значение (мн.ч. к человек).

Думается, что это обстоятельство сыграло немаловажную роль в формировании деривационного статуса указанных компонентов в составе разных сложений.

Однако отмеченная выше характеристика компонентов относитель­на, т.е. позиционно обусловлена. Иной раз переменные компоненты одних сложений могут выступать в качестве постоянных в других композитах, и наоборот. В таком же соотношении находятся релевантные и нерелевантные основы. Так, например, некоторые опорные основы, вытесняя из состава одних сложений те или иные корневые морфемы, уступают последним свое место в других композитах.[7] Такая избирательность элементов словосложения обусловлена различными факторами, главным из которых, на наш взгляд, является семантическая совместимость компонентов в рамках конкретного сложения.

Вместе с тем изменение словообразовательной характеристики отдельных основ в словосложении происходит не только под влиянием деривационного окружения, но и под воздействием лексико-семантических процессов, характерных для данного этапа развития языка. В тесной связи с этими процессами формируются и общие правила порождения лексических единиц со сложной структурой. Так, например, многие образцы и модели сложных слов, известные русскому языку с древних времен (см.: Словарь Срезневского; Вялкина, 1965; Царев, 1972), на протяжении нескольких столетий подвергались различного рода изменениям: одни из этих моделей постепенно утрачивали былую активность, другие же в результате оптимализации сохраняли свое место в деривационной системе.

Анализ разнообразных типов оптимализирующихся сложений показывает, что этот процесс имеет ряд особенностей при замене первых (препозитивных) и опорных (постпозитивных) основ сложных слов.

 

 

§ 1. Оптимализация моделей сложных слов за счёт

 замены препозитивного компонента

Как известно, в лингвистической литературе компоненты сложных слов обычно рассматриваются как основы знаменательных лексических единиц. В структуре конкретных сложений им отводится роль ономасиологического признака (определяющего) и ономасиологичес­кого базиса (определяемого) (Кубрякова, 1977, 286). В такой двучленной схеме функцию ономасиологического признака, как правило, выполняет препозитивный компонент, а функцию ономасиологического базиса - постпозитивный компонент.

Удельный вес первого компонента в общей семантике того или иного сложения можно определить по-разному, например, Т.В.Собан­ская (1954, 33) использует для этой цели принцип отсечения первого компонента от сложений, что позволяет ей выделить при этом три случая:

1)      второй компонент без первого теряет лишь часть своего значения: (зло) мрачьный, (благо) надежный, (сладко) водный;

2)      второй компонент без первого меняет свое значение целиком: (чюжде) странный, (зло) честный, (долго) полый, (чисто) плотный, (совершенно) летний;

3) второй компонент без первого приобретает противоположное значение: (слабо) умный, (старо) модный, (худо) видный, (скудо) умный (Собанская. 1954, 33).

Описывая природу препозитивных компонентов сложных слов, следует также проследить изменение их состава в истории языка, начиная с ХVП в. Прежде всего необходимо указать примерный перечень утратившихся компонентов, а именно таких, как апостоло-,  бесо-, борзо-, борно-, броздо-, буе-, веле-, вечеро-, веще-, враждо-, враже-, гласо-, гневно-, гнило-, гнусо-, гордо-, гортано-, гребенно-, довле-, досто-, дравле-, друго-, дубо-, дурно-, еле-, жито-, козно-, колико-, коло-, колче-, корко-, корно-, крамоло-, купно-, купо-, луко-, мотыло-, мшело-, наго-, небесо-, ноздро-, ноше-, обло-, обое-, овче-, орло-, осмо-, оче-, преко-, пагубо-, пакостно-, персто-, плевело-, подвиго-, присно-, чаро-, чело- и др.

Исчезновение приведенных элементов компенсировалось включением в словосложение новых лексических основ, а именно:  весенне-, весно-, весто-, ветхо-, видео-, глазо-, главно-, гладко-, глупо-, глянце-, гневно-, гнедо-, голово-, горло-, госте-, грунто-, грустно-, длинно-, древне-, кино-, крупно-, магнито-, макро-, машино-, иеталло-, микро-, молочно-, радио-, свеже-, теле- и др.

Более детальное описание этих процессов, а также самого механизма оптимализации моделей сложных слов за счет замены препозитивных компонентов дается ниже на примере нескольких соотносительных пар и рядов.

Многоценный - драгоценный - дорогоценный. Эти сложные слова известны русскому языку издавна. О происхождении самого глав­ного из этих слов - слова драгоценный  и производных от него (существительных и наречий) Р.М.Цейтлин пишет, что «слова драгоцение, драгоценън, драгоценъно, драгоценъность не встречаются в языке старославянских рукописей и в языке памятников, известных по поздним спискам, но возникших в ту же эпоху, что и старославянские рукописи» (Цейтлин, 1974, 180). Интересны замечания исследователя и по поводу других подобозначных слов: «Значение» чрезвычайно дорогой, высокоценный» передавалось в языке старославянских рукописей четырьмя словами: драг, бесценьн, мьногоценьн и чьстьн. Все эти слова отличаются ограниченной сочетаемостью, они употребляются только тогда, когда говорится о высокоценных (драгоценных) камнях, жемчуге, тканях, благовониях» (Цейтлин, 1974, 180). Еще в ХVII в. сложения многоценный и драгоценный, получив широкое распространение в различных сферах языка, употреблялись без особых семантических и стилистических различий. В тот период, по свидетельству СлРЯ XI- ХVII вв., слово многоценный функционировало в двух основных значениях:

1) «стоящий дорого, драгоценный»:

И повеле изнести из сокровищ своих драгия свои вещи и камелия многоценныя и повел с ними сложити (Пов. о женитьбе Ивана Грозного); Злый же оный купец и лживый блюститель вместо добрых и многоценных на лакомую свою главу великое каление обрете (ПЛДР. ХVII в., кн. II, с. 64); несколько многоценных саней с шестерми (ДАИ ХП, 389); И аки бисер многоценен святяшеся посреде тины (Пов. Ульян. Осор., 286);

2) «пышный, роскошный, обильный»:

Приседи молитве, рукоделию, чтению, неже многоценных тучных и различных брашен (Сл.мт.Дан. – Сб.Друж., 88); С сим размышлением воста, его же благороднии под руце подьяша и многоценныя царския одежды возложиша (ПЛДР. ХVII в., кн. II, с.90),

В ХVIII в. традиции употребления слова многоценный почти не изменились: Так в детях, достойных к всем чинам, отечеству дашь дар многоценный (Кантемир. Сатира VII. О воспитании); Когда среди усердна жара других пиитов мирный звук Царя земнаго полушара Гремит - и он из щедрых рук Им сыплет многоценный Его наград я не прощу (Державин. Собр.соч., т. 1, с. 391).

В последующее время употребительность рассматриваемого слова начинает угасать. К концу XIX. в. и в начале XX в. контексты его употребления сужаются и ограничиваются рамками поэтической речи: Дороже перлов многоценных Благочестивая жена! Чувств непорочных, дум смиренных И всякой тихости полна (Языков. В альбом); Не стыжусь заиканий своих: Что доступнее, то многоценней. Погляди же мне в глаза хоть на миг, не таись, будь душой откровенной (Фет. «Погляди мне в глаза хоть на миг...»);  многоценную, жемчужную Он везет невесте нить (Суриков. Богатырская жена); Надевал царь на шею Суламифи многоценные  ожерелья (Куприн. Суламифь).

Словари XX в., за исключением ССРЛЯ, не приводят прилагательное многоценный, причем в указанном словаре оно снабжено пометой «устар.».

Иначе сложилась судьба слова драгоценный, которое в отличие от своего коррелята на всем протяжении ХVII- ХVIII вв. постепенно укрепляло свои позиции в лексической системе. Особенно активизировалось его первоначальное значение «очень ценный, дорогой, стоящий больших денег». Эту свою семантику слово драгоценный могло реализовать в сочетаниях со словами камень, товар, вещь, металл, перстень, бисер и др. Ср.: Два корабля взяли одново с рожю а другово з драгоценными торговыми товары (Вести-Куранты, 1648, с. 107); Со всякими драгоценными заморскими товары, беспрестанно приходят (ПЛДР, кн.П, с.190); А по морям и берегам морским драгоценных каменей много (ПЛДР, кн.П, с.190). Никако золото, серебро, денги, ни двагоценных каменьев с собою не имать токмо гварнизонское (Ведомости, 1703 г., с. 54); Запрещено продавать на торжищах шелковые цветные материи, жемчуг, каменные и драгоценные сосуды (Фонвизин. Собр.соч., т. 2, с. 252); (Крестьянин), увидев тот камень, почел и сам его  драгоценным (Фонвизин. Собр.соч., т. I, с. 363); А злато, сей драгоценный металл … ты жестокая, уподобила несмысленной и бессловестной твари (Трутень, 30 июня 1769, л. X); В царской кладовой показывали нам венец Эдуарда Исповедника осыпанный множеством драгоценных камней (Карамзин. Избр.соч., т. I, с. 547); Молодой человек оглянулся и увидел бегущую няню, которая оставалась на минуту в светлице, чтобы прибрать некоторые из драгоценных Наташьиных
вещей (Карамзин. Избр.соч., т. I, с. 642).

Как видно из приведенных примеров, уже в ХVII-ХVIII вв. у слова драгоценный формируются устойчивые синтагматические связи со словом камень; сочетания с последним составляют примерно 50 % всех его реализаций. В тот период у сложного прилагательного значительно активизировалось и другое значение «роскошный, пышный, обильный», которое отмечено только в одном из существующих толковых словарей - СлРЯ XI- ХVII вв. Примеры, иллюстрирующие данное значение слова драгоценный,  встречаются в различных жанрах литературного языка ХVII- ХVIII вв. (в повестях, публицистике, письмах и т.п.): На драгоценьнем своем царском ложе (ПЛДР ХVII в., кн.П, 89); В Црегороде в Турской земле (много драгоцеенного строения) и К дворов згорело (Вести-Куранты, 1645, с. 47); Граф Пиколоминской прошлог воскресенья драгоценнои банкет учинил и денег в люди бросали (Вести-Куранты, 1649, с. 107); Нимский храм Дианы, огромный амфитеатр, драгоценные остатки древности! Я вас не увижу! (Карамзин. Избр. соч., т. I, с. 361).

К ХVIII в. семантическая структура слова драгоценный усложняется еще больше. Оно начинает употребляться и в таком значении, как «имеющий большое значение, очень нужным, важный». При этом наиболее характерной становится сочетаемость его с названиями отвлеченных понятий типа воля, время, жизнь, святыня, достоинство, право, победа и др. Примеров такого употребления как в прозе, так и в поэзии было немало: ... Своя мне воля всего драгоценее (Кантемир. Собр.стих., с. 150); Не трать времени для безделки, оно драгоценно (Пустомеля, 2);  Здравие драгоценнее всяких сокровищ (Дом.леч., I, с.305); Он препровождает тут ночь, теряя деньги, здравие и драгоценное на путешествие время (Радищев. Путешествие, с.106); С ним жить, с ним умереть хочу или смертию своею спасти его драгоценную жизнь (Карамзин. Избр.соч., т.I, с. 618); Народ, проливая слезы, бросился в огонь, собрал пепел несчастного и унес его, как драгоценную святыню (Карамзин. Избр. соч., т.I, с. 430); Первое воспитание его было точно то, которое предки ваши толь драгоценным поставили (Фонвизин. Собр.соч., т.II с. 195-196); Если захочет пользоваться драгоценною своею вольностию, то должен будет умереть с голоду (Фонвизин. Собр. соч., т.П, с. 460); Сохранить драгоценное достоинство народное (Карамзин. Избр.соч., т. I, с. 689-690); Народ почитает сей обман за драгоценное право своей вольности (Карамзин. Избр.соч., т. I, с. 211); Ни вина, вкусом драгоценны, Ни благовонья аромат Минуты жизни не продлят (Державин. Соч., т. П, с. 67); Крестьянский обед (Тениерса), ..картина драгоценная по тонкости.. и по совершенному сходству с природою (Польск.Кум. П, с. 191).

Такая функциональная активность слова драгоценный обусловила развитие у него нового отвлеченно-оценочного значения «милый, близкий к сердцу, дорогой». Отдельные примеры такого употребления встречаются уже в ХVШ веке: Например, нет, кажется противоречия в том, что я люблю моего драгоценного друга Алексея Михайловича (Барсков. Переписка, с. 30); Миловида ласки его платила своими: она говорила, что Добросерд для нее драгоценнее всего на свете (Пустомеля, июнь 1770, с. 260); Добродетель ему (Итобалу - М.Дж.) кажется драгоценнее, рабство не толь тягостно, дружество любезнее и само зрелище природы величественнее (Фонвизин. Собр.соч., т. I, с. 456); Вы, дети мои, вы мне также драгоценны (Фонвизин. Собр.соч., т. I,    с. 551); Сограждане! Я сам себя предлагаю в кандидатуры (Карамзин. Избр.соч., т. I , c. 559).

Таким образом, на протяжении ХVП-ХVШ вв. семантические контуры сложного слова драгоценный  как многозначной лексической единицы в основном определились. Дальнейшее его употребление в различных сферах литературного языка свидетельствует о прочности его позиций в системе выразительных средств языка. В XIX-XX вв., как и прежде, выступая в своем первоначальном номинативном значении, слово драгоценный чаще всего употребляется в устойчивом сочетании со словом камень: Ветошники чаще в уличных канавах находят драгоценные камни, чем подбирая блестки мишурного платья (Герцен. Былое и думы, с. 326); Она говорила о них, и, как богатая оправа вокруг драгоценного камня, имена их ложились блестящей каймой вокруг главного имени - вокруг Дарьи Михайловны (Тургенев. Рудин, гл. IV, с. 61); Она (оранжерея - М.Дж.) вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в огромном мелко отшлифованном драгоценном камне (Гаршин. Избр.соч., с. 111); Перстень, украшенный драгоценными каменьями (СЯз Пушкина, т. I, с. 707); Рубленая стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченные из какого-то драгоценного камня, блестели в месячном свете (Л.Толстой. Война и мир, т. 2, ч. 4, с. 661); Юлий Цезарь отдал распоряжение по войскам украшать оружие золотом, серебром и драгоценными камнями (Зощенко. Голубая кн., с. 166); Лысину он прикрывает шапочкой, расшитой жемчугом и драгоценными  камнями (ЛГ 8 янв. 1986).

Как видно из приведенных примеров, слово камень в сочетаниях с прилагательным драгоценный является наименованием родового понятия. Однако, в зависимости от характера сообщаемой информации, в текст включаются и конкретные названия тех или иных разновидностей драгоценных камней. Ср.: Избенка, понимаете, мужичья: драгоценные мраморы на стенах (Гоголь. Мертвые души, т. 1, с. 442).

В синтаксическом окружении слова драгоценный часто встречаются и такие слова, как вещь, ноша, дары, подарок, мех, ларец и др.: И тихо с ношей драгоценной Он оставляет вышину (Пушкин. Собр. соч., т. З, с. 66); Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах (Пушкин. Собр.соч., т. 2, с. 372); И пошли дары драгоценные Ты своей Алене Дмитриевне (Лермонтов. Соч., т. 1, с. 518); И думает старик согбенный: «Подарок, верно, драгоценный 0т милой дочери моей!» (Лермонтов. Хаджи Абрек, с. 244); У меня в груди находится сосуд, полный драгоценной влаги (Тургенев. Рудин, с. 301); В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи (Л.Толстой. Война и мир, т. 2, ч. 2, с. 449); Эти молчаливые существа вырабатывали драгоценные соки (Паустовский. Повести и рассказы, с.76); Да и теперь соболий мех - один из самых драгоценных в мире (Пришвин. Рассказы и очерки, с. 302).

Приведенные примеры, особенно последний, свидетельствует о том, что в орбиту синтаксического окружения композита драгоценный

вовлекаются все новые и новые лексические единицы. Это происходит и в том случае, когда сложное прилагательное выступает в значении «роскошный, пышный». Ср.: Мы все знали только до сих пор другие ее воспоминания - в мрачном, ужасном городе, с давящей атмосферой, с зараженным воздухом с драгоценными палатами (Достоевский. Собр.соч., т. 4, с. 326).

Расширение контекстов употребления слова драгоценный  способствует его активизации в отвлеченно-оценочном значении, обусловленном возможностью сравнения тех или иных качеств и свойств различных предметов, явлений. Объективность такого сравнения подтверждается примерами, в которых человек, его достоинства сравниваются с драгоценным камнем, драгоценным алмазом: Очарованный проситель возвращался домой чуть не в восторге, думая: «Вот, наконец, человек, каких нужно побольше… Это просто драгоценный  алмаз!» (Гоголь. Мертвые души, с. 327); -Да, оттого-то она и - Джемма! (Известно, что на итальянском языке Джемма значит: драгоценный камень) (Тургенев. Вешние воды, с. 442).

При абсолютивном употреблении семантика прилагательного драгоценный опредмечивается, так как оно берет на себя всю смысловую нагрузку субстантивного словосочетания драгоценный + назв. предмета). Ср.: (Маслова:) - Что же это вы делаете? - вскрикнула она таким голосом, как будто он (Нехлюдов - М.Дж.) безвозвратно разбил что-то бесконечно драгоценное, и побежала от него рысью (Л. Толстой. Воскресение, ч. I, с. 60).

Такое же абсолютивное употребление прилагательного драгоценный встречается в апеллятивных конструкциях – в ласковом обращении к собеседнику: Отвечай мне чего тебе надобно. Моя милая, драгоценная (Лермонтов. Соч., т. 1, с. 521); Вы не волнуйтесь, драгоценный… Позвольте... Ваш Угадай, вот именно, имеет свои хорошие качества (Чехов. Собр.соч., т. 9, с. 115); Сюда, красавица, сюда на диванчик, милости просим! Тут, драгоценная, вам будет удобнее (Григ. Нед. счастье, VI); Так на чем мы остановились, драгоценная королева Марго (Булгаков. Мастер и Маргарита, с. 271).

Начиная с XIX в., слово драгоценный  получает наибольшее распространение в значении «имеющий большое значение, важный, полезный»: Письмо ваше я сохраню как драгоценнейший  для себя памятник (Державин. Соч., т. 6, с. 333); И свод элегий драгоценный Представит некогда тебе (Пушкин. Евгений Онегин, с. 86); Дивная Наина! Мне драгоценен твой союз (Пушкин. Руслан и Людмила,         с. 40); Избранник Феба! твой привет, Твои хвалы мне драгоценны, (Пушкин. Собр.соч., т.1, с. 141); Театр есть драгоценный свидетель для истории нравов и мнений (СЯз Пушкина, т. 1, с. 707); Если ваше превосходительство соизволите мне испросить от государя сие драгоценное дозволение, то вы мне сделаете новое, истинное благодеяние (СЯз Пушкина, т.1, с. 707); Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства (СЯз Пушкина, т.1, с.707); Как можно, чтобы такое драгоценное время убивать на них (карты) (Гоголь. Ревизор, д.Ш, c. 45);

Приезжие охотники толпой маялись на сходнях, даром теряя | драгоценный зоревый час (Нагибин. Поездка на острова, с. 90); Он непроизвольно улыбнулся драгоценному озарению (Астафьев. Собр.соч., т.1, с. 417).

Итак, история слов многоценный и драгоценный  характеризуется тем, что, начиная с ХVII в., активность первого постепенно угасает, а второе, наоборот, расширяя круг своих значений, становится еще более активным. При этом наряду со словом драгоценный в ХVП-ХVШ, и частично в XIX в., употреблялось и тесно связанное с ним слово дорогоценный, которое применялось лишь эпизодически: И он окаянный стад дарами дорогоценными дарити (Аз. пов. (особ.), 33).

Таким образом, в результате тесного функционально-семантического взаимодействия трех сложных слов (многоценный – драгоценный - дорогоценный ) с общим вторым компонентом -ценный лишь слову драгоценный удалось прочно закрепиться в лексической системе языка.

Следовательно, из трех семантически коррелирующих препозитивных компонентов много-, дорого-, драго-  в данном случае наиболее актуальным оказался последний, ибо с абстрагированием значения рассматриваемых композитов все более укреплялась позиция основы драго- как элемента с наиболее отвлеченной семантикой.

Маловременный - кратковременный. Первое из этих слов хронологически предшествовало второму. Прилагательное маловременный отмечается уже в памятниках XI в., тогда как кратковременный впервые приводится в Лексиконе Поликарпова (1704 г.). Таким образом, параллельное употребление этих семантически соотносительных слов начинается в первой половине ХVШ в. и продолжается примерно до середины XIX в., когда отодвигается на периферию словарного запаса слово маловременный.  Большинство словарей ХVШ в. и первой половины XIX в. указывает на семантическое сходство рассматриваемых слов, что выражается в объяснении слова маловременный посредством его семантического эквивалента кратковременный. Например, во втором издании САР к слову маловременный приводится словарная статья следующего содержания: «кратковременный, недолго пребывающий, скоропреходящий, имеющий краткое бытие. Маловременная жизнь. Маловременный труд» (ч. Ш, с. 680).

Данное толкование вполне соответствует характеру употребления слова маловременный в письменных памятниках и художественных произведениях: И егда уже Александр умеренную силу в себе  поз­нал и двадесятое лето возраста свое достиже, возревновал красоту маловременной  жизни, света сего (Гистория о Кавалере Александре, л. 197 об.); И для тех то время, в которое будут они наслаждаться сими сокровищами... покажется столь коротко, что ни к чему более не послужит, как к приумножению их мучений, возбуждая в них больше сожаление о лишении богатого своего имущества, коим столь маловременно они наслаждались (Почта духов, с. 38).

Однако семантическое и функциональное сходство сложений маловременный и кратковременный  сохраняется в основном в ХVII и ХVШ вв. В последующее время второе из них начинает преобладать над первым. Этот факт нашел своеобразное отражение в лексикографической практике. Если в первом издании CAP слово  кратковременный объясняется посредством его семантического эквивалента («то же, что и маловременный»), то во втором издании слово маловременный уже не включается в словарную статью; объяснение носит описательный характер: «недолго пребывающий, скоропреходящий, краткое бытие имеющий" (ч. З, с. 388).

Своеобразное толкование дается слову кратковременный в Словаре 1847 г.: «Продолжающийся мало времени; скоропроходящий, скоротечный» (ч. 2, с. 218). Как видно из приведенного толкования, в данном случае в качестве семантического эквивалента слова кратковременный приводится не сложное слово, а сочетание слов, заключающее в себе те же элементы, что и предполагаемое эквивалентное слово. Необходимо заметить, что значение слова кратковременный  оставалось стабильным на протяжении многих веков. В исследуемый период оно, как правило, встречается в однотипных сочетаниях. Ср. пример разных эпох: Но христианску чтоб не лить упорством кровь, Мы кратковременна себе желаем срока (Державин. Евпраксия, д.1, явл. IV; То, что мы называем щастием, есть не что иное, как кратковременное отсутствие горестей (Письмо А.М.Кутузова А.Н.Радищеву. Берлин, 27 марта -7 апр. 1792 г.); Сии кратковременные любовныя шашни тем и кончились; ибо более никогда уже не видал сего своего предмета (Державин. Соч., т. 6, с. 431); В чувствах видел только ряд кратковременных  встреч и грубых наслаждений (Гончаров. Обрыв, ч. V, гл. 6); Влияние кратковременной стоянки в Париже сказывалось повсюду (С.- Щедрин. История одного города, с. 153); Я предавался излишествам,  но кратковременно и воздержно (Чехов. Собр.соч., т. 1, с. 391); Этот пароход в свое кратковременное служение фабрике Савиных наделал в городе много шуму (Слепцов. Письмо об Осташкове, с. 107); Жизнь человека на земле так кратковременна, что, разумеется, его надобно признать гостем на ней (Горький. Жизнь Кл.
С., ч. 4, с. 395); Почему собственно он (Григорий - М.Дж.) думал,
что кратковременная честная служба в Красной Армии покроет все
его прошлые грехи (Шолохов. Тихий Дон, кн. IV, ч. VIII, с. 299).

Следует заметить, что наряду со словом кратковременный в первой половине XIX в. употреблялось и соотносительное с ним по значению слово краткосрочный,  впервые зафиксированное в Словаре 1847 г. Правда, слово краткосрочный, в отличие от своего коррелята, встречалось и в особых сочетаниях терминологического характера (краткосрочная ссуда,  краткосрочный кредит), где сложному слову соответствовало значение «представляемый на короткий срок»: Ср.: Получил я  краткосрочный отпуск для свиданья со своими (Соколов-Микит. Чижик лавра). И в это же время Калинин получив обманным путем  краткосрочный отпуск на предприятии и говоря всем, что едет в Гатчину, вылетел в Москву («Правда» 8 янв. 1982).

Итак, в результате взаимодействия сложных имен прилагательных маловременный, кратковременный и краткосрочный с приблизительно одинаковым значением «длящийся недолгое время» только первое вышло из употребления, а второе и третье прочно утвердились в языке как образования, имеющие вполне оптимальные формы. Соответственно, избыточным оказался и компонент мало-, вытесненный (замененный) в данном случае основой кратко-.

Косноязычный - медленноязычныи - кривоязычный. Конкуренция приведенных слов была непродолжительной, поскольку на всем протяжении исследуемого периода отмечается только первое из них. Что касается двух других слов, то они оба поясняются в словарях посредством широкоупотребительного слова косноязычный. К тому же, по нашим данным, слово медленноязычный встречается только в двух словарях - в САР (I и П изд.) и в Словаре 1847 г.,[8] а кривоязычный зафиксировано в таких словарях, как словарь Даля, Словарь П отд. АН (с пометой «обл.») и Словарь говоров (вып.ХV, 1979).

В последнем из этих лексикографических источников находим также другой вариант данного сложного прилагательного -  кривоязыкий «картавый, косноязычный; с заиканием» («Арх., Онеж.»); Кривоязыкий он, какую-то букву не выговаривает (Ср. Урал).

Любопытно то, что в народных говорах встречаются также производные от рассматриваемых прилагательных - существительные и кривоязычник, обладавшие самостоятельными значениями. И если первое из этих слов явно отражает в себе значение базового сложного прилагательного, то второе - утратило семантические связи с производящим словом, сохранив лишь оттенки значения одного из компонентов. Ср.: кривоязыня – «о косноязычном, картавом человеке» и кривоязычник – «лжец, клеветник».

Вполне понятно, что на фоне своих малоупотребительных конкурентов слово косноязычный выглядело как основное средство выражения общего значения этих слов – «страдающий расстройством речи; // невнятный, неясный; изложенный, написанный невыразительно, с ошибками». Именно поэтому данное слово последовательно отмечается словарями и широко употребляется в произведениях художественной литературы на протяжении всего исследуемого периода. Приведем некоторые примеры: Веселость его (произведения Кюхельбекера) не весела, а поэзия бедна и косноязычна (Баратынский. Письмо А.С.Пушкину, I пол. дек. 1825 г.); Б-е-е-ги! -С усилием, словно косноязычный, залепетал замиравший охотник (Тургенев. Записки охотника); Капернаумов хром и косноязычен, и все многочисленнейшее семейство его тоже косноязычное. И жена его тоже косноязычная  (Достоевский. Прест. и наказ., ч. 1, с. 55); Степан все еще осматривал свое затравевшее поместье, похрустывая пальцами, и что-то невнятно, как косноязычный  бормотал (Шолохов. Тихий Дон, ч. З, с. 57).

Итак, во взаимодействии слов косноязычный – медленноязычный - кривоязычный обнаруживается закономерность, согласно которой наиболее перспективным становится то из подобозначных слов, которое обладает большей функциональной значимостью и смысловой точностью. При этом в структуре таких сложений могут быть и устаревшие элементы. Так, например, несмотря на то, что сложное слово косноязычный содержит основу косно- (от косный) в устаревшем значении «неразборчивый (о речи); бедный (о языке)[9] , оно сохраняет актуальность и постепенно вытесняет своих конкурентов, имеющих более современный состав компонентов.

Тем не менее утверждение основы косно- с архаичным значением в составе сложного прилагательного косноязычный является нарушением регулярных словообразовательных отношений, предполагающих параллелизм между словами свободного употребления и их основами в словосложении. Однако это не единичный случай; во все времена в составе сложений можно найти «осколки» древней лексики. Подобно фразеологизмам, композиты являются хранителями архаичных элементов языка (ср.: великолепный, чадолюбивый, ясноокий и др.), хотя в моделях сложных слов, как правило, закрепляются такие корневые морфемы, которые соотносительны с широкоупотребительными словами. Так, например, значение слова красный «имеющий окраску одного из основных цветов спектра, идущего перед оранжевым; цвета крови» идентично семантике первого компонента таких сложений, как краснощекий, красноперый, красноносый, краснокрылый и др. Аналогичное семантическое соответствие наблюдается также между существительным мир «вселенная» и равнозначной корневой морфемой мир/о/ - в композитах мироощущение, миропонимание,  миросозерцание и т.п.

В отношении же к упомянутым выше основам медленно- и криво- следует заметить, что хотя они и более современны, чем компонент косно-, все же уступают ему в способности четко и точно передавать понятие, связанное с известными дефектами речи.

Таким образом, на характер конкуренции подобозначных морфем в значительной степени влияет семантическая совместимость компонентов в рамках конкретного сложения. Этот фактор, наряду с частотностью самих сложений, предопределяет также возможные варианты оптимализации. Действительно, сложные слова отличающиеся высокой частотностью, сохраняют за собой статус оптимальных единиц даже в тех случаях, когда отдельные структурные элементы этих композитов вне словосложения оказываются устаревшими и малоупотребительными.

Вседневный - ежедневный - каждодневный. В истории функционально-семантического взаимодействия подобозначных слов вседневный - ежедневный - каждодневный нашли частичное отражение те лексико-семантические процессы, которые определяли развитие словарного состава русского литературного языка в новое время. Уже в древнерусском языке в числе многих сложений с продуктивным компонентом все- употреблялось первое из приведенных слов - слово вседневный, калькированное с греческого языка (……………): И  повьседьневьныя плача различьныих и просто оумирающиих людии прочее не тьрпим (КЕ ХП, 133 б).[10]

В том же значении «происходящий, бывающий каждый день» употреблялось и другое слово на все-вседенный:  Что есть жена; и о/т/веща домоу пагоуба, печаль и злоба, животоу плен и платежь вседеньнный, вольная рать (Пч к. ХIV, 134 об.).

Несмотря на такую семантическую общность однокоренных сложений, в функциональном отношении они не были равнозначными. Так, если композит вседневный мог выступать в разнообразных контекстах, расширяя таким образом свою семантику и сочетаемость с другими словами, то слово вседенный, наоборот, тяготело к однотипному окружению в реализации своих возможностей, что привело к закреплению его в устойчивом выражении вседенная служба «ежедневная церковная служба».

В противовес такой функциональной ограниченности сложения вседенный его однокоренной синоним вседневный стал активизироваться не только в своем этимологическом значении  «ежедневный», но и в дополнительном – «повседневный, будничный»: Две чары серебряные для водосвящения праздничную и вседневную (СлРЯ XI-ХVП вв., вып. 3, с.120). К тому же оно вире использовалось в составных наименованиях определенных религиозно-богослужебных понятий: вседневная служба, вседневная церковь, вседневный сенаник (синодик), вседневный список и т.п.

Некоторые из подобных многословных наименований имели равнозначные однословные эквиваленты, употреблявшиеся параллельно с ними. Ср.: вседневный синодик – вседенник, вседенная служба – вседенная.  Это стало возможным благодаря тому, что сложные слова вседенный и вседневный с давних времен стали центром соответствующих словообразовательных гнезд: вседневный – вседневно, вседневник; вседенный – вседенник, вседенственно, вседенствовати (СлРЯ XI-XVII  вв.).

Однако в связи с ослаблением позиций обоих сложений к ХVШ в. вытесняются из языка их производные. СРЯ ХVШ отмечает только сложения вседневный, вседневно и вседенный.

В тот период по-прежнему был активным композит вседневный, выступавший как стилистически нейтральный элемент в двух упомянутых значениях. Различием этих значений обусловлен характер сочетаемости слова вседневный в неоднотипных контекстах. Для основного значения «ежедневный» была характерна связь со словами отвлеченной семантики гром, путь, практика и т.п.: (Коперник) Сугубое земли движение открыл. Однем круг центра путь вседневный совершает, Другим круг солнца год теченьем составляет (Ломоносов. Собр.соч., т. 1, с. 394); Смотри, что на свете подлинно делается; и чему нас, вседневная практика учит (Монтень 56); Увидел инеи, морозы, Железны шлемы и мечи, Военныя вседневны грозы, С оружья блещущи лучи (Державин. Собр. соч., т. 2, с. 190); Крайнее и вседневное множество хлопот по здешней губернии были тому препятствием (Державин. Соч., т. 5, с. 571).

В аналогичных контекстах у слова вседневный  появляется и особый оттенок значения «постоянный, частый»: Ни сребролюбие, ни спесь, ни протчи страсти, Творящи ближнему вседневныя напасти, Нe могут показать ни малыя мне сласти (Сумароков. Оды, с. 17); Но есть вседневная и общая старых людей жалоба, что молодые люди, вместо того чтоб им отдавать надлежащее почтение, их уничтожают, и советам их ругаются (Ежемесячн. соч., 1763, I, 67).

Во втором значении «обычный, будничный, заурядный» композит вседневный сочетался преимущественно со словами, обозначавшими конкретные предметы - мундир, рубаха: Простой тесьмы для вседневного мундира в вышеписанной мере (ПСЗ, IX, с.176); Те, которые носят из даб рубахи вседневныя, оне носят в праздники рубахи фанзовыя (Радищев. Торг, с.93).

Несмотря на такое активное употребление слова вседневный вплоть до ХVШ в., его функционально-стилистическое назначение, обусловленное в значительной степени генетическими факторами, не могло не сказаться в дальнейшей судьбе этого слова. В ходе демократизации лексических средств литературного языка, постепенно приспосабливающегося к выражению новых понятий в научной, деловой и общественно-политической сферах, более перспективным оказалось другое слово - ежедневный, которое в силу своей изначальной стилис­тической нейтральности вполне отвечало требованиям усиливающейся тенденции  к «раскрепощению» лексических средств.

Как справедливо отмечает Г.И.Богатова, «каждая новая эпоха в развитии знаний общества характеризуется вместе с тем преобладанием определенных словообразовательных моделей, конструкция которых семантически или объективно-логически бывает обусловлена» (Богатова, 1984, 95).

Преимущество нейтрального слова ежедневный перед его сино­нимом книжно-славянского происхождения вседневный стало особенно заметным в ХVШ в., хотя их сосуществование в предшествующий период свидетельствует об обратном. Хронологически композит ежедневный появился намного позже слова вседневный, а  именно в ХVII в.,[11] хотя словообразовательное гнездо с первым компонентом еже- ведет свое начало с древнерусского языка (XIV в.).

Своеобразие истории слова ежедневный заключается в том, что возникнув по модели существовавшего до него слова вседневный, оно стало подражать своему «прототипу» и в семантическом отношении, т.е. между двумя деривационными коррелятами вырисовывался и семантический параллелизм.

Уже в ХVII в. сложное слово ежедневный как синоним слова вседневный встречается в своем основном значении: Вести приходят ежедневные (Вести-Куранты, 1648, с. 183). Далее, в XVIII в., по аналогии со своим «прототипом» оно становится многозначным. Ср.: I. «Бывающий, происходящий каждый день»: Для уточнения сведений о состоянии армии и выработки необходимых мер по её укреплению в январе-феврале в Петербурге в Сенате проходили ежедневные «генеральные канцылиумы» (Петр, т.12, вып.1, с. 279); Первая страна, куда они пришли, называлась жертвенная, ибо тамо приносимы были богам и богиням ежедневные жертвы (Фонвизин. Собр.соч., т. I, с. 342); Ревизоры к нам еще не приехали, ожидаем их ежедневно (Державин. Соч. т., 5, с. 444); На курение вина накупил он довольно хлеба, примножа еще оный обильно чрезвычайною коледою, в корчме сделался ежедневный ярморк (Державин. Соч., т. 7, с. 344).

2. «Обычный, повседневный»: Сей вельможа ежедневную имеет горячку величаться своею породою (Новиков. Лечебник, л. ХХШ); Ежедневные оскорбления начинали было производить в нем раскаяние о предприятом путешествии (Радищев. Житие, ч. 1, с. 228); Когда наказанием отвращаются твари от всякого злодейства, а ежедневные опыты научают, что умеренное наказание у некоторых народов столь же много действует, как жесточайшее (Фонвизин. Собр.соч., т. 1,        с. 411).

В XIX в. картина взаимодействия композитов вседневный и ежедневный осложняется тем, что, во-первых, в рамках единого формирующегося литературного языка они становятся конкурентами и, во-вторых, к ним подключается еще одно подобозначное слово – при­лагательное каждодневный, начавшее активизироваться лишь со второй половины прошлого столетия. Именно к этому времени приходится и угасание активности самого древнего из этих слов  - композита вседневный. Случаи применения его в поэтической и прозаической речи стали встречаться все реже и реже: Его вседневные занятья Я вам подробно опишу (Пушкин. Собр.соч., т. IV, с. 88); Среди блистательных побед, Среди вседневных наслаждений (Пушкин. Собр.соч., т. IV, с. 25); За ее обыкновенной вседневной миной крылась другая (Гончаров. Обрыв, ч. Ш, с. 14); В новых литературах, там, где не было древних форм, признавал только одну высокую поэзию, а тривиального вседневного не любил (Гончаров. Обрыв, ч. П, с. 5); Так пустой какой-то пример из вседневного, подлого быта (Достоевский. Бедные люди, с. 87).

Таким образом, к концу XIX в. слово вседневный  постепенно вытесняется из языка, а в функционировании двух оставшихся подобозначных слов преимущество получает слово ежедневный, имевшее наряду с высокой частотностью и более сложную семантическую структуру.

На всем протяжении XIX столетия вплоть до настоящего времени слово ежедневный сохранило свою прежнюю многозначность. В XIX в., как и прежде, в своем основном значении оно встречалось в окружении слов с отвлеченным значением (посещение, прибежище, открытия, свидание, приставание, занятие и т.п.); Например: У жителей отобрали муку и крупу и стали производить ежедневную раздачу (СЯз Пушкина, т. 1, с. 753); Внимательность и услужливость графа и его ежедневные посещения можно было приписать соседству дач и радушному приему, который он всегда находил у Любецких (Гончаров. Обык. история, ч. 1, с. 182); Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтоб это ежедневное свидание сошло благополучно (Л.Толстой. Война и мир, т. 1, ч. 1, с. 114).

Условием реализации второго значения «обычный, повседневный» явились, как правило, сочетания слова ежедневный  со словами с конкретной семантикой и реже со словами, обозначающими отвлеченные понятия: Ваш театр приблизился к тем Пословицам гостиных, где общество обрисовывает само себя и говорит своим ежедневным  языком (СЯз Пушкина, т. 1, с. 754); Говорили мало, больше о мелочах, ежедневных предметах (Гончаров. Обрыв, ч. V, гл. 9); Он смотрел на двор, где все копошилось ежедневною заботой (Гончаров. Обрыв, ч.П, гл. 20); Базарову не нравилась эта размеренная, несколько торжественная правильность ежедневной жизни (Тургенев. Отцы и дети,        с. 74); Это объяснение показалось весьма вероятным и было принято большинством дачников, тем более что подтверждалось ежедневными фактами (Достоевский. Идиот, т.II, ч. IV, IX, c. 618); Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня (Л. Толстой. Война и мир, т. 1, ч. З, с. 274).

Вся дальнейшая судьба слова ежедневный протекает в условиях конкурентной борьбы со словом каждодневный, хотя последнее пока значительно уступает ему в частотности.[12] К тому же, в отличие от композита ежедневный слово каждодневный в последнее время все чаще реализует не свое этимологическое значение, а вторичное – «повседневный, обычный», хотя словари не отмечают этот факт: Да и привык он к ним в сушилке, как привык к снегу, к пурге, ко всему, что каждодневно было вокруг него (Астафьев. Собр.соч., т. 2, с. 74); Подобно всем местным мальчишкам, Миша радовался каждодневному бытию: летом - солнцу и птицам, осенью - морошке и клюкве, - зимой - снегу, санкам, весной близости короткого северного лета (Нагибин. Квасник и Буженинова, с.16); Однако есть же еще быт, есть каждодневные заботы: убрать, приготовить, постирать, принести продукты («Известия» 14 апр. 1982); Романтика каждодневного созидания и мечты о будущем поднимают Софию ввысь («Известия» 10 янв. 1983 г.); Каждодневные нужды не оставили нам времени, чтобы усвоить уроки прошлого (ЛГ 1 янв. 1986 г.); Он ненавидел водку, никак не мог привыкнуть к ней, к этой каждодневной фронтовой порции (Бондарев.

Горячий снег, с. 114).

В основном значении «происходящий, бывающий каждый день» чаще, чем само прилагательное каждодневный, употребляется наречие, образованное от него: В настоящее время я ... езжу каждодневно лечиться сжатым воздухом (Достоевский. Письмо А.Ф.Кони, февр. 1874); Вообще это были люди очень несчастные, потому что газеты каждодневно называли их «хищниками» (С.-Щедрин. Соврем. идиллия, с. 341); Мать углубилась в свои воспоминания, извлекая из сумрака прошлого каждодневные обиды (Горький. Собр. соч., т. 4, с.169); Она (Валентина Г. - М.Дж.) здесь и директор, и экскурсовод, и художник, и уборщица. Музею отданы одиннадцать лет каждодневно  («Правда» 10 янв. 1982 г.); Между тем каждодневно решаются в различных инстанциях кадровые вопросы («Известия» 1 дек. 1985 г.); Прежде всего это тяжелый урок, связанный с тем, что ответственность и принципиальность должны быть каждодневные и каждочасные («Правда» 13 ноября 1987 г.); Каждодневно читая редакционную почту, видишь, что все большее место в ней занимают письма о демократизации жизни нашего общества («Правда» 12 апр. 1988 г.).

Что касается композита ежедневный, то в современную эпоху традиции его употребления остаются без изменений: по-прежнему оно способно реализовать свое основное и вторичное значения. Ср.: 1) Они скучали друг без друга и виделись чуть не ежедневно (Куприн. Соч., т. 2, с. 24); Вы пишете дневник? - Да, почти ежедневно (Куприн. Соч., т. 2, с. 143); Нашим ежедневным гостем сделался кавалерийский генерал (Куприн. Соч., т. 2, с. 87); Ежедневно молясь на зари желтый гроб, Кандалы я сосал голубыми руками (Есенин. Собр.соч., т.2,         с. 22); Клим Иванович отказался, его утомляли эти почти ежедневные сборища (Горький. Жизнь Кл.С, ч. 4, с. 467); (Елена:) - А до той поры я дьявольски устала от этих почти  ежедневных жалоб на солдат, от страха пред революцией, которым хотят заразить меня (Горький. Жизнь Кл.С., ч. 4, с. 490); Здесь встречи с Ознобишиным стали ежедневными. (Федин. Необык.лето); Тебе сквозь кабацкую сладость Несла перекатная голь Свою ежедневную боль (Светлов. Россия, с. 213); И наш голубчик студент после этой битвы ежедневно сидел у раскрытого окна - отдыхал (Зощенко. Голубая кн., с. 324).

2) Самое блаженное состояние на Земле - это вечно отдыхать, чувствуя ежедневное спокойствие (Помяловский. Молотов, с. 96); Шинели с несколько укороченными полами выдавались гимназистам для ежедневного употребления под именем тужурок, или «дежурок», как их называл Четуха (Куприн. Соч., т. 2, с. 408); Так жили поэты. Читатель и друг! Ты думаешь, может быть, - хуже Твоих ежедневных  бессильных потуг, Твоей обывательской лужи? (Блок, лирика, с. 280).

Очевидный - самовидный. История данных сложений показывает, что интенсивность и характер видоизменений при оптимализации предопределяются не только семантическими, стилистическими и словообразовательными свойствами корневых морфем, участвующих в образовании композитов, но и в значительной степени особенностями функционирования самих сложений. Иногда функциональная активность одного из соотносительных слов, несмотря на наличие в его составе архаизирующихся элементов, может обеспечить устойчивость структуры данного слова. Свидетельством тому может служить композит очевидный,[13] с давних времен конкурирующий со словом самовидный. История этих слов тесно переплетена с историей родственных с ними композитов. По данным словарей древнерусского языка, сложному прилагательному самовидный предшествовал субстантивный композит самовидец «очевидець, свидетель» (т.II).

Примеры употребления данного слова в различных источниках подтверждают его моносемантичность. Ср.: Самовидцев бога слова и другое светоносный их и мироподотел/ь/ныя вам во истину и радостотворныя памяти презрени и преобидени мню (Г.Фирсов, 124); Я сам ему самовидец (Авв.ж.А.с. 57 - Карт.ДРС); Мнихи тяжелы суще и вельми сиинье; мы тому самовидцы есмы (Сказ.Авр. Пал, л.157, 0б.1620 г. - Карт.ДРС); А что флота сослужитель одобрил канаты, то он князь тому самовидец - оные и в легких работах не стояли (Док. в Сенате II, 2, 1712 г. 295 - Карт.ДРС); Он (Братищев Василий) разумея Персидский язык, и будучи самовидцем произшедшаго, описал сие приключение с великою исправностию (Новиков. Оп.сл. о пис); Мы тому самовидцы, своим зрели окомь (Р.др. 359.- Карт. ДРС).

В XIX в. слово самовидец встречалось значительно реже, хотя в семантическом отношении оно по-прежнему было однозначным: Мне нынче самовидец рассказал (Лермонтов. Собр.соч., т.З, с.190); (Иоанн) знал самовидцев того времени, когда Литва и монголы подступали под Москву беззащитную (Полев. История русского народа, т. 5, с. 8); Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море (Аксаков. Зап.ружейн.охотника, с. 3).

В силу различных причин не получило широкого распространения и прилагательное самовидный. Впервые оно зафиксировано в «Частотном словаре» Грузберга и позднее в двух толковых словарях XIX в. - Словаре 1847 г. (т. 4) в значении «сам видевший что-нибудь, очевидный» и Словаре Даля (т. 4) примерно в том же значении.

В отличие от слова самовидный  его синоним очевидный  обладал высокой частотностью и большим семантическим потенциалом уже в ХVII в. В его семантической структуре тогда доминировало значение «явный, очевидный; несомненный» (СлРЯ ХI - ХVII вв.): А цысаревы пешие люди все побиты и поиманы, а конные люди ношною порою ушли ... и потому мочно знать всемогущаг/о/ бога очевидную и чюдную милость и помоч/ь/ к нам (Вести-Куранты, 1636); Описат или рассказат очевидные дела (Вести-Куранты, 1646, с.155).

В тот период и позже в основном только в сочетаниях со словом свидетель у слова очевидный могло быть реализовано его этимологическое значение «видевший что-либо воочию, своими глазами»; Многие ему (посланнику) немало завидовали, который при мне, очевидном свидетеле и переводник чрез многие седмицы крепко стоял (Спафарий. Нов.дан., 46); Если бы я захотел сделаться огромным, то мог бы насказать множество любопытных случаев, которым очень часто бывал я очевидным свидетелем Почта духов, с. 103); Он был частию очевидным  свидетелем сему проишествию (Радищев. Путешествие, с.76); Важный вопрос: что станет делать Россия; займем ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдем ли мы за Дунай (защитниками) союзниками греков и врагами (мусульман) их врагов? - (во всяком случае - буду очевидный свидетель первых («Нов.материалы к Сл.Пушкина», с. 149).

Однако в этой функции возможности слова очевидный оказались весьма ограниченными. Довольно регулярно оно стало встречаться в сочетаниях с наименованиями отвлеченных понятий типа смерть, польза, погибель, уверенность, доказательство, остроумие, дело и т.п. Ср.: Избежать притом очевидныя смерти (Тилемахида, т.1, кн.5, с.83); Но если пользу получу очевидную, то бы опять на целую зиму приехал в Митаву (Фонвизин. Собр.соч., т. 2, с. 575); Софья: Тут никакого риску нет, а есть очевидная моя погибель, в которую ведут меня батюшка и матушка (Фонвизин. Собр.соч., т. 1, с. 58); Очевидная опечатка: вместо четыре фунта должно читать четверть фунта (СЯз Пушкина, т. 3, с. 260); Война представляла случай обогатиться на счет турков, а может быть и молдаван, - и это казалось им очевидно (СЯз Пушкина, т.3, с. 260); Поселение казаков на бесхозяйном Яике могло казаться завоеванием, коего важность была очевидна (СЯз Пушкина, т. 3, с. 260).

Как видно из приведенных примеров, дальнейшее осложнение семантической структуры композита очевидный привело к разветвлению отвлеченного аспекта его значения. В XIX в. и позже за ним закрепляются следующие значения: « 1. Такой, который, легко обнаружить, заметить: явный, видимый. 2. Не требующий доказательств в своей истинности, действительности; несомненный, бесспорный» (MAC, т. П, с.732). Об этом свидетельствуют разнообразные примеры, встречающиеся в произведениях художественной литературы. Ср.: 1. Взгляды ее покоились с очевидным удовольствием на всей лежавшей перед окнами местности (Гончаров. Обрыв); Он встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был в страшной тоске (Достоевский. Братья Карамазовы).

Именно такой контекст употребления стал типичным и для сложного существительного очевидность. Ср.: Логика научила его рассуждать; математика верные делать заключения и убеждаться единою очевидностью (Радищев. Путешествие); Чего-то недоставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное - не было очевидности (Л.Толстой. Война и мир, т. 4, ч. 1, с. 478); Обратитесь к тем немногим точным занятиям, какие у нас есть. Доверьтесь очевидности и логике фактов (Чехов. Дуэль). В значениях же прилагательного очевидный и производного от него наречия очевидно на всем протяжении их истории наблюдался определенный параллелизм. Ср. нижеследующие примеры с вышеуказанными: Был человек, который никакого не знал ни промысла, ни ремесла. Но сундуки его полнели очевидно (Крылов. Скупой и курица); Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществлялась так очевидно, который достиг цели в жизни (Чехов. Крыжовник); Для всех было очевидно, что она (Прасковья Ивановна) горячо привязалась к моей матери и ко всем нам (С. Аксаков. Детские годы Багрова - внука); С первого же взгляда на его лице было очевидно, что у него постоянного занятия нет (С.-Щедрин. Пошехонская старина).

Кроме того, слово очевидно в значении «вероятно, по-видимому, должно быть» выполняло роль вводного слова: Те, кто не были знакомы, поспешили познакомиться с Нехлюдовым, очевидно, считая это за особую честь (Л.Толстой. Воскресение); Тропа, по которой мы ехали, была каменистая, влажная, и, очевидно, представляла собою русло высохшей речушки (Закруткин. Кавказские записки); Очевидно, лучший хлеб он сносил в деревню родителям, а плохой ел сам (Платонов. Чевенгур, с. 38); Очевидно, и она сама, и руководители учреждений считали такое отношение к молодой матери само собой разумеющимся («Правда» 23 ноября 1981).

Итак, в рассматриваемом ряду композитов самым семантически стабильным оказалось существительное очевидец. И несмотря на то, что оно появилось позже других однокоренных композитов, исходное значение ряда «тот, кто видел какое-либо событие, проишествие, присутствовал при нем» (MAC, т. Пс. 731) наиболее четко отражено именно в его семантике: До светлого воскресения, пишет очевидец их происшествий, оставалось еще четыре дня, но для нас уже сей день был светлым праздником (СЯз Пушкина, т. 3, с. 259); Статья неизвестного очевидца носит драгоценную печать истины, неукрашенной и простодушной (СЯз Пушкина, т. 3, с. 259); А утром он снова пришел на тот же пляж к месту былого происшествия, чтобы послушать завсегдатаев, очевидцев («Правда» 14 февр. 1982); «Блокадный пейзаж» в статье о «железной воле» был мною написан почти исключительно по книгам и лишь в малой степени по свидетельствам очевидцев (ЛГ 22 янв. 1986); Звуки болидов иной раз настолько громки, что очевидцы сравнивают их со звуками близких артиллерийских выстрелов и низко летящих реактивных самолетов («Наука и жизнь», 1988, № 12, с. 57).

О глубоких корнях этимологического значения сложных слов рассматриваемого ряда свидетельствует и тот факт, что оно проявляет устойчивость и в говорах. Например: Очевидно нареч. В чьем-либо присутствии (Мещав.Калуж., 1916); Они тут напротив сидели всегда на лавочке, наяву, очевидно, на глазах у нас (Венгер.Новосиб) (Словарь говоров, вып. 25, с. 60).

 

Выводы

 

В словосложении, как и во всей деривационной системе русского языка, начиная с ХVII в., значительно активизируются процессы структурной модификации целого ряда слов, вызванные необходимостью придать лексическим единицам способность в удобной форме эксплицировать определенное понятийное содержание. В результате такой модификации (оптимализации) многие сложения приспосабливаются к постоянно совершенствующимся нормам литературного языка, оставаясь таким образом в сфере активной лексики.

Процесс оптимализации, как справедливо отмечает проф. Ф.Г.Гусейнов, «регулируется необходимостью выравнивания, т.е. координирования первоначальной структурной формулы с вновь установившимися отношениями в языковой системе».

Таким образом, подобно лексической неологизации и переосмыслению слов, оптимализация расширяет и «балансирует» воз-можности языка для выражения необходимого объема референ-циального содержания, связанного с потребностями и условиями конкретной эпохи.

В результате оптимализации структурно обновлялись не только одиночные сложения, но и целые ряды одноструктурных образований, что сопровождалось полным (или частичным) вытеснением отдельных компонентов из системы словосложения (веле-, древле-, купно-, суе-,  борзо- и др.).

 

 

 

§2. Оптимализация моделей сложных слов за

счет замены постпозитивного компонента

 

В структурной модификации сложных слов немаловажную роль играет и оптимализация моделей за счет замены опорной (постпозитивной) основы, хотя она проявляется менее регулярно, чем замена первого компонента. Будучи ономасиологическим базисом сложения, опорная основа, как правило, выступает также выразителем формально-грамматических признаков цельнооформленной лексической единицы. Однако эта отличительная черта постпозитивного компонента не оказывает существенного влияния на характер оптимализации моделей соответствующих групп сложений: замена постпозитивного компонента, как и препозитивного, происходит при наличии подобозначных основ, состав которых от эпохи к эпохе постоянно меняется. Более того, в результате исторического развития лексической системы и соответствующих изменений в статусе элементов словосложения, начиная с ХVII в., основы некоторых слов, прежде участвовавшие в образовании композитов, вообще перестали выступать в этой функции и в последствии были вытеснены из состава словообразующих элементов. К их числу можно отнести следующие опорные компоненты сложений: -бесник, -блистание, -боление, -бор. –брысый, -вержение,   -власый, -водружение, -волостной, -воскресный, -выхожий, -вышлый,  -глаголивый, -денство, -желатель, -животный, -зарный, -зданный,         -имание, -именитый, -козни, -крутный, -кузнец, -курый, -лепный, -ли­сий, -лиятель, -лучный, -лысый, -лютный, -мнительный, -молвный,       -ны­рство, -отческий, -печец, -пивный, -письменный, -питец, -по­рос­лый, -постланный, -поясанный, -продатель, -пущий, -ризный, -са­пожный, -сиянный, -слиянный, -составник, -сугубный, -суетство,         -тве­р­дыня, -томленный, -трудие, -хищный и др.

Исчезновение этих элементов словосложения фактически обусловливало распад тех или иных композитов, ранее входивших в определенные коррелятивные ряды. Наиболее характерными из таких рядов были следующие: белоплотый - (белотелый) белокожий, благовонный – благоуханный, благозельный – благоприятный, благозрачный – благолепный – благообразный – благовидный, ветровал – ветролом, водоскат – водопад, вселюдский – всенародный, всесветный - всемирный, голобрудый – голощекий,  злоречивый – злоязычный, зуботычка – зубочистка, камнесечец – камневаятель –камнетес, косногласный – косноглаголивый – косноязычный, кроворазлитие – кровозлияние - кровопролитие, легкоумный – легкомысленный,  листолет – листопад, малоученый – малообразованный, малородный - малоурожайный, многопернатый – многокрылый, молниелетный – молниеносный, многосемейный – многодетный, народовладение – народовластие, огнегаситель – огнетушитель, острозрачный – острозрительный – остроглазый, пешеносец – пешеходец, своеобычный – своеобразный и др.

Рассмотрим некоторые из этих соотносительных пар и рядов.

Острозрачиый - острозрительный - остроглазый. По данным нашей выборки в ХVII в. употреблялись только слова острозрачный и острозрительный,  - причем первое из них появилось в языке раньше своего однокоренного синонима и тесно коррелировало с греческим словом (ofvSopKos ). В СлРЯ XI-ХVП вв. это слово иллюстрируется следующим примером: Острозрачна  есть серна (ofutiopKos).  физ., 364.

Более широкими возможностями обладало слово острозри-тельный; оно могло употребляться не только в прямом значении «зоркий», но и в переносном – «проницательный». Ср.: Не бо чювьственных очес суть исполнени, но есть их существо, за еже живый ум, все око острозрительно (ВМЧ, Окт. 1-3, 719); мужа зело мудраго и острозрительнаго (Курб. Ист., 219); Марк - от пророчества благовестие начат; пророческая бо благодать провидителна суть, и остро далняя видящи, орел есть; глаголют орла острозрителна быти (СлРЯ XI-ХVП вв., вып.13).

Как видно из примеров, первое из этих прилагательных (острозрачный) выступало только в одной номинативной функции и было ограничено в своем употреблении. Второе же из них (острозрительный) как более разветвленное в семантическом отношении встречалось в разнообразных контекстах.

Что касается слова остроглазый, то оно появилось в первой половине ХVIII в. в качестве семантического эквивалента рассматриваемых композитов (острозрачный, острозрительный). Во многом повторяя, дублируя более ранние образования, слово остроглазый постепенно активизировалось в речи и вскоре попало в некоторые словари того периода: в РЛ ХVШ в. (с. 250), Лексикон Нордстеда (ч.П, с.487), САР II (ч. 4, с. 442).

Преимущество композита остроглазый перед его синонимами на остро- заключалось прежде всего в том, что, во-первых, в структурном отношении он полностью гармонировал с основной массой образований на остро-, во-вторых, и в семантическом отношении оно выглядело более самостоятельным, чем слова острозрачный и острозрительный, ибо функциональные возможности последних постепенно убывали: значение «зоркий» они могли выражать только в сочетании со словом глаз: Ср.: Столь же много лести, коварства, хитрости и лукавства употребляют в хищениях, что и самый острозрительнейший глаз усмотреть не легко может (Державин. Соч., т. 7, с. 350).

Активизация композита остроглазый привела к тому, что он начал вытеснять своих функциональных конкурентов уже в ХVШ в. В дальнейшем его позиции все более укреплялись, и в XIX в. он начал употребляться в двух значениях: 1. (разг.) «Хорошо видящий, зоркий»: Самые остроглазые мальчишки побежали на высокий берег, на курган и оттуда следили за морем (Паустовский. Рождение моря); 2. «С живыми, быстрыми глазами»: Петька - бойкий, востроглазый дискант, сделал серьезное лицо и стал пристально смотреть в ноты (Слепцов. Спевка, с. 140); А за ним в углу, возле окна, виднелась его востроглазая жена (Тургенев. Певцы, с. 193); Перед баррикадой гу­лял, тихонько насвистывая, Калитин, в ногу с ним шагал сухонький, остроглазый, с бородкой, очень похожей на кисть для бритья (Горький. Жизнь Кл.С., ч. 3, с. 65).

Благозрачный – благолепный - благообразный - благовидный. Специальные исследования показали, что в современном русском языке имеется более 300 сложений с подобозначными компонентами: видный-, образный-, подобный-. Из них: с компонентом -образный – 158, с компонентом -видный  - 127, с компонентом -подобный - 35 (Ряшенцев, 1976, 271).

Учитывая системные отношения в словосложении и результаты сопоставления указанных сложений (благозрачный - благолепный - благообразный благовидный) с набором производных в аналогичных рядах (например: змеевидный - змееобразный - змееподобный), нетрудно выявить отсутствующий, но системно предсказуемый член рассматриваемого ряда, а именно, сложение с компонентом - подобный.

История рассматриваемых сложений показывает, что большое количество слов с компонентами -видный, -образный, -подобный появилось в процессе становления научного стиля. Посредством этих слов «описываемый предмет, орган, часть растения, насекомого, животного как бы сравнивается с известным предметом, уподобляется ему. Такого рода композиты могли обозначать принадлежность растения или насекомого, животного к определенному классу, виду» (Борисова-Д, 1978, 156-157). Об этом свидетельствует перечень слов, приведенных Е.Н.Борисовой. Вот некоторые из них: булавообразный, валовидный, веслоподобный, винтообразный, волноподобный, воздуховидный, воскоподобный, древообразный, колокольчикообразный, кругообразный, легковидный, медоподобный, ниткообразный, перовидный, полушаровидный, пузыреобразный, рогообразный, сердцеобразный, струноподобный, трубкообразный, улиткообразный, шарообразный, шишковидный, яйцевидный   и др. (Борисова-Д, 1978, 156-157).

Вопрос о лексико-словообразовательном статусе компонентов   -видный, -образный, -подобный, современными исследователями решается по-разному. Различие во взглядах ученых сводится в основном к тому, что одни (К.А.Левковская, В.В.Лопатин, К.Л. Ряшенцев) считают указанные компоненты самостоятельными корневыми морфемами, другие же (В.В.Виноградов, Н.М.Шанский) отрицают полноценность этих основ, называя их суффиксоидами, т.е. полузнаменательными элементами. Нe вдаваясь в подробности непрекращающейся на протяжении многих десятилетий полемики по данному вопросу, хотим обратить внимание на то, что, говоря о функциональных возможностях этих основ, все склонны считать их равнозначными. В то же время, квалифицируя эти морфемы как полузнаменательные, некоторые ученые упускают из виду то, что одна из этих равнозначных морфем, а именно -подобный, функционирует в языке в качестве самостоятельной лексической единицы (ср.: громоподобный - подобный грому). Исходя из этого, можно полагать, что, если одна из равнофункциональных и равнозначных морфем является в языке знаменательной, то этим качеством обладают (должны обладать) также все остальные морфемы данной микрогруппы.

Правда, это вовсе не означает, что у рассматриваемых морфем вообще нет никаких различий. Анализ конкретных сложений с данными компонентами позволяет выявить у последних некоторые специфические черты. Как справедливо отмечает К.Л.Ряшенцев, «сложные имена прилагательные с компонентом -подобный несут в себе больший - по сравнению с другими сложениями - оттенок книжности, некоторой тяжеловесности; в них второй компонент имеет более конкретное лексическое значение уподобления, сходства; это отчасти объясняется тем, что компонент -подобный,  в отличие от -видный,      -­об­разный, может употребляться как самостоятельное слово с тем же значением – «похожий на кого-, что-либо» (Ряшенцев, 1976, 212-213).

Именно этим обусловлено и то, что «сложные прилагательные с элементом –подобный, имеют в первой части только основы существительных» (Кайдалова, 1963, 50), тогда как основы -видный и -образный могут быть в сочетаниях и с основами других частей речи. Ср. разновидный, однообразный, многообразный единообразный (Кайдалова, 1963, 50).

Вместе с тем встречается узкий круг сложений, в которых выступает, как правило, только один из рассматриваемых компонентов, например: мило-, страховидный; взаимо-, свое-, старообразный; правдо-, вероподобный и др.

Структурный анализ композитов показывает также, что в современном языке для некоторых сложений характерны позиции только двух из названных компонентов Например, с основой разно- сочетаются только -видный и -образный. Особого пояснения требуют комбинаторные свойства основы жено-, которая в настоящее время соединяется только с компонентом -подобный.

Однако в истории языка наблюдается несколько иная картина. К примеру, в СлРЯ XI-ХVП вв. приводятся только сложения женовидный и женообразный в значении «имеющий вид, подобный женскому» (вып. 5, с. 89). Таким образом, в период после XVIII в. компонент жено-, утратив свои прежние связи с основами -видный и -образный, стал сочетаться в основном с элементом -подобный.

Изучение избирательности указанных компонентов в словосложении требует специального исследования с привлечением всех образований данной подгруппы. Однако такой подход, на наш взгляд, не должен влиять на определение статуса элементов –видный, -образный, -подобный как основ знаменательных слов.

Еще одно обстоятельство ставит нас перед необходимостью считать морфемы –видный, -образный, -подобный исторически пол-нозначными компонентами сложных слов, а не суффиксоидами. Эти задачи диахронического изучения словосложения, в связи с чем приходится учитывать факты и ранних эпох, когда лексическое значение рассматриваемых морфем выступало более ярко. Сдвиг в сторону отвлеченности у данных основ произошел в результате продолжительного и регулярного использования их в многочисленных актах словосложения на разных этапах развития русского литературного языка. К тому же, с давних времен наблюдается конкуренция этих морфем в составе родственных по первому компоненту сложений. В данном случае речь пойдет о сложных прилагательных благовидный - благообразный - благолепный – благозрачный.

На всем протяжении исследуемого периода (ХVП-ХХ вв.) наиболее активным и семантически разветвленным среди приведенных сложений было слово благообразный. В ХVП-ХVШ вв. оно функционировало в тесном кругу указанных синонимичных сложений, анализ которых показывает, что в их структуре наибольшей отвлеченностью характеризовалась основа -образный, ставшая теперь одним из самых активных элементов русского словосложения. Ср.: мужеобразный, своеобразный, копьеобразный, древообразный, первообразный, снегообразный, многообразный, кустообразный,  дугообразный, круго­об­раз­ный, звездообразный  и др.

Именно благодаря продуктивности своей модели сложное слово благообразный оказалось самым устойчивым и семантически разветвленным среди рассматриваемых сложений. Что касается остальных слов данной группы, то следует отметить характерное для них постепенное угасание употребительности, что объясняется меньшей конкурентоспособностью этих слов по сравнению со словом благообразный.

Широкие словообразовательные потенции компонента -образ­ный  в словосложении приведи к тому, что семантика его все больше подвергалась обобщению, приобретая при этом некоторые черты деривационного значения.

Именно с учетом этой особенности компонента -образный Н.М.Шанский стал квалифицировать его как суффиксоид (полусуффикс). Однако нельзя забывать и о том, что данное свойство не исходный, не изначальный признак этой основы, а результат ее исторических преобразований в роли одного из элементов словосложения.

Как указывалось выше, еще в ХVII в. основа -образный становится наиболее подходящей для выражения понятия уподобления, что находит подтверждение в широкой распространенности сложного прилагательного благообразный в общенародном языке. Вплоть до середины ХIX в. оно употреблялось в нескольких значениях. В СРЯ ХVШ (вып.2, с. 42) отмечаются следующие значения: 1. Слав. - нейтр. Красивый, привлекательный; 2. Слав. Пристойный, подходящий, соответствующий (своему назначению, требованиям); 3. Кн. -слав. «Поч­тен­ный, достойный, знаменитый». Чаще всего можно встретить примеры употребления данного слова в первом из указанных значений: Егда же кая жена к мужу своему стропотствует ложю его, есть писано в Палее у таковых рождаются дети не благообразны: или косы, или бриласты, или немы (Аввакум. Кн. толкований, с. 544); ...сколь он (Вольтер - М.Дж.) теперь благообразен, ваше сиятельство увидеть изволите по приложенному здесь его портрету, весьма на него похожему (Фонвизин. Собр. соч., т. П, с. 471).

Начиная с середины прошлого века значение слова благообразный все больше сужается и смысловым стержнем его становится значение «приятный на вид, внушающий уважение своей наружностью». Причем основной функцией слова благообразный остается по-прежнему характеристика лица. В связи с этим в орбиту его сочетаемости вовлекаются в основном существительные со значением лица старик, человек, кучер, служанка, крестьянин и т.п.: Говорливый благообразный старик Парменыч радостно принял Левина (Л.Толстой. Анна Каренина, т.1, ч. 3, с. 306); Наконец, отворилась дверь из квартиры старушки Рогожиной, и показалась старенькая, благообразная служанка (Достоевский. Идиот, т. П, ч. IV, XI, с. 629); Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти (Л.Толстой. Воскресение, ч. 1, с. 183).

В ряде случаев слово благообразный встречается в сочетаниях со словом лицо: Живо помню я эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигуру, ее благообразное, строгое, умное лицо, с большими темными глазами (Тургенев. Соч., т.5, с. 169); Благообразное лицо с мягкими губами ...запрокинуто от истовости (А.Толстой. Петр I, с. 63); Самгину показалось, что постоялец как будто вырос за этот час, лицо его похудело, сделалось благообразнее (Горький. Жизнь Кл.С, ч.2,     с. 352); При огне лицо его (Тагильского - М.Дж.) стало как будто благообразнее:  похудело, опали щеки, шире открылись глаза и как-то добродушно заершились усы (Там же, ч. 4, с. 109).

В некоторых примерах слово благообразный используется не в типичной для него функции - для положительной оценки образа жизни определенной эпохи: (Старики:) - ... хорошо было в старину: дешевле, сытнее, благообразнее (А.Толстой. Петр I, с. 54).

И наконец, в особых стилистических целях упомянутое слово употребляется при описании определенных предметов, построек: Солидное такое, благообразное  сооружение с конкретными номерами входящих и исходящих на бланках, поражающих несильное воображение («Правда» 19 янв. 1986).

Таким образом, семантическая эволюция слова благообразный происходила в плане сужения его смысловой структуры и относительной специализации на выражении значения  «приятный на вид, внушающий уважение своей наружностью». Важно учесть, что данное значение раньше было в равной мере присуще также слову благовидный. Однако, как показывают примеры употребления этих двух соотносительных слов, в результате известной семантической дифференциации отмеченное значение у слова благовидный уступило место другому значению  «приличный, пристойный», которое в прошлом также было общим для обоих соотносительных сложений и которое уже закрепилось за словом благовидный как его основное значение.

Вполне понятно, что ныне устаревшее значение «имеющий приятную внешность» у слова благовидный в прошлом встречалось значительно чаще. Ср.: Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его за водой к колодцу (Л.Толстой. Анна Каренина, ч. 3, с. 363); Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые все увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели также весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц (Гоголь. Мертвые души, т. 1, гл. 1, с. 18).

Однако уже во второй половине XIX в. у данного прилагательного начинает преобладать отвлеченное оценочное значение «приличный, пристойный», которое в наши дни собственно и составляет его основное семантическое содержание.

Именно в таком абстрактном значении оно чаще всего встречается в произведениях художественной литературы: Когда Зинаида Федоровна начинала спорить или умолять, или собиралась заплакать, то он (Орлов) под благовидным предлогом уходил в себе (Чехов. Рассказ неизвестного человека, VII); И все-таки эта поездка казалась ему не совсем благовидной: ведь не будь Тани, он не подумал бы сам отвозить план (Казакевич. Весна на Одере).

Итак, анализ двух наиболее употребительных членов (благо­образный, благовидный) упомянутого выше соотносительного ряда дает определенное представление об эволюции данной микрогруппы в целом. Однако для создания полной картины диахронических процессов важно проследить также историю двух других композитов, а именно слов благозрачный и благолепный.

Последнее из этих слов является одним из древних в рассматриваемом ряду. Оно отмечается уже в «Материалах» Срезневского и включается почти во все словари изучаемого периода.

Семантическая структура слова благолепный наиболее полно представлена в СРЯ ХVIII. Здесь оно дается как многозначная единица: « 1. Красивый, благообразный. 2. Должным образом устроенный, убранный, украшенный» (в. 2, с. 40); И это не случайно, так как в тот период разные значения данного слова проявлялись достаточно отчетливо. Ср. примеры: Узрех инаго некого юношу благолепна (Ростовский. Книга житий святых, с.789); Жена в одеянии благолепном (Политиколепная апофеосис, с.159).

Кроме того, анализируемое слово могло выражать также и смысловые оттенки «отличающийся наивысшей степенью достоинств, совершенный» и «подобающий, надлежащий», реализованные соответственно в примерах: Как вообразим ея (души) уничтожение силы из всех на земли благолепнейшия, себя самою познающия, собою управляющия (Радищев. О человеке, Ш, с.59); И зрел с восторгом благолепным  От сна на возстающий мир (Державин. Соч., т. П, с. 218).

Однако в последующее время употребительность слова благолепный постепенно угасает, и к настоящему времени оно переходит в разряд устаревающих слов.

Что касается прилагательного благозрачный, то следует отметить, что оно последовательно встречается почти во всех основных словарях ХVII-XIX вв. По своему значению данный композит был тесно связан с предыдущими сложениями. В СРЯ ХVШ ему соответствует следующее толкование: «Слав. Приятный, привлекательный для глаз; красивый» (вып. 2, с. 39). Сошлемся на примеры употребления его в произведениях художественной литературы и других источниках: Сотвори о/те/ц его вещь чудную и бл/а/гозрачную и достойну ведети ю всякому ч/е/л/ове/ку да радуется (0 льве Премудром, 80); Ты хочешь, что бы тебе купил господин мои юного раба благозрачна, и сильна (Эсоповы притчи, с. 25); В тот день Красота ея, миловидна и    -прежде, Всем была благозрачней Калипсины (Тредиаковский. Тилемахида, т. 1, с. 112).

За пределами ХVШ в. происходит резкое сокращение употребительности славянизма благозрачный, и вскоре оно вовсе утрачивается.

Итак, анализ словообразовательных потенций компонентов        -вид­­ный, -образный, -подобный и других идентичных морфем показывает, что сложения с этими компонентами представляют собой открытые ряды, пополняющиеся в наши дни новыми номинациями. Вот некоторые примеры с неологизмами данного разряда: (Типизация) чаще всего достигается способами жизнеподобного искусства (ЛГ 5 марта 1975); По данным социологов, почти половина театральных зрителей Ленинграда больше всего ценит спектакли «жизнеподобные» («Знание-сила», 1975, № 6); Эти фигуры не жизнеподобны (ЛГ 7 янв. 1964); В спектакле не все будет жизнеподобным (ЛГ 16 июля 1973); Плотская, житейская оболочка героев Достоевского, как правило, оставляет впечатление чего-то гомункулообразного и случайного, не играющего значительной роли в их судьбе («Новый мир», 1980, № 9).

В некоторых случаях сложение с опорной основой -образный включается в состав многокомпонентных образований. Ср.: И неожиданная новая вариация «Анчара», и трактовка «круго-кресто-квадратнообразной строфы «Евгения Онегина», «каждый раз в абстрагированном виде излагающей его содержание», и замечание о гибели Лермонтова: «он стрелял в своего убийцу словами, а тот выстрелил в него по-настоящему ...» (ЛГ 12 янв. 1979).

Об активности подобных неологизмов свидетельствует и тот факт, что рядом с прилагательными на –видный, -подобный, -об­раз­ный создаются и такие однокоренные сложения, в которых материально реализуются системно предсказуемые позиции в соответствующих словообразовательных гнездах. Примером тому может служить сложное существительное жизнеподобие, появившееся в языке почти одновременно с прилагательным жизнеподобный. Приведем несколько примеров: Тяжкий это плен, жизнеподобие. В нем холодно и неприютно автору ... И так же холодно и неприютно читателю ... Он ждет встречи с искусством, а встреча как-то оттягивается (ЛГ 4 июня 1974); Социологи и театроведы заметили, например, что воспитанный на кино и телевидении зритель требует от театра «жизнеподобия» («Знание – сила», 1975, № 6).

Итак, наш наблюдения над историей сложений с подобо-значными компонентами -видный, -образный, -подобный показывают, что вопрос о статусе этих компонентов решается современными исследователями неоднозначно. Одни считают их самостоятельными элементами словосложения, а другие - суффиксоидами.

Диахроническое изучение сложных слов с компонентами -вид­ный, -образный, -подобный показывает, что, несмотря на известное семантическое сходство указанных компонентов, каждый из них обладает определенными комбинаторными возможностями, проявляющимися в реальных сочетаниях с другими основами. Если основа  -по­доб­ный сочетается только с субстантивными основами, то -видный и   -образный могут быть и в сочетаниях с основами других частей речи.

Отмечаемый исследователями сдвиг в сторону отвлеченности у данных основ произошел в результате продолжительного и регулярного использования последних в многочисленных актах словосложения на разных этапах развития русского литературного языка.

Именно в силу своей функциональной близости и равнозначности компоненты -видный, -образный, -подобный могли довольно легко заменять друг друга, что создавало благоприятные условия для их конкуренции в сфере словосложения.

Наибольшей продуктивностью отличается компонент -об­раз­ный, и поэтому во многих соотносительных рядах сложений преимущество получают слова с данным компонентом. Среди рассматриваемых параллельных  образований благообразный, благовидный, благозрачный, благолепный самым активным на всем протяжении исследуемого периода было слово благообразный, которое благодаря продуктивности своей модели оказалось также самым устойчивым и семантически разветвленным. Правда, семантическая эволюция слова благообразный также происходила в направлении сужения его смыс­ловой структуры и относительной специализации на выражении значения «приятный на вид, внушающий уважение своей наружностью». Определенной семантической дифференциации подверглись и другие сложения рассматриваемой группы.

Таким образом, наши наблюдения над функционированием сложных имен прилагательных с компонентами -видный, -образный,   -подобный дают основание полагать, что данный разряд сложений - один из неиссякаемых источников неологизации лексики современного русского языка. Причиной тому является воплощение в этих сложениях одного из фундаментальных свойств познавательной деятельности человека - сравнения, сопоставления новых предметов и явлений с ранее известными.

Оптимализация моделей сложных слов за счет замены опорной основы приобретает ряд особенностей при участии в этом процессе многозначных корневых морфем. В силу того, что последние в составе различных сложений могут реализовать свои разные значения, в каждом конкретном случае они семантически соотносятся с одним из нескольких потенциально коррелятивных основ. Так, например, компонент -мыслие в составе сложений легкомыслие и единомыслие соответствует в одном случае основе -умие (легкоумие.), а в другом - основе –мудрие  (единомудрие). Отсюда вытекает другой вывод: при замене одного из многозначных компонентов могут быть использованы разные основы, реализующие отдельные значения данной многозначной морфемы. Примером может служить соотношение слова домодержец со сложениями «нового образца» домоправитель и домовладелец,где разные значения -держец передаются основами -пра­витель и -владелец: Посла же (матрона) домодержца своего к игемону (ВМЧ сент. 1-13, с.130); не имеем ли ковчеги со имением твердо хранимы, якоже и мирстии домодержцы?  (Послания Ивана Грозного, 183); Николай Ильич Беляев, Петербургский домовладеле ... зашел к госпоже Ирниной (Чехов. Житейская мелочь); Пришла также пожилая полная дама в черном, что-то вроде хозяйки или домоправительницы (Куприн. Штабс-капитан Рыбников, 14).

Судьба сложений, образованных в результате оптимализации, складывается по-разному. Одни из композитов «нового образца» как наиболее оптимальные слова активно употребляются в наше время (доброжелательство, доброжелатель, но: доброхотство, доброприятель - устар.), другие же по различным причинам утрачиваются и тем самым замыкают те или иные словообразовательные ряды сложных слов, употреблявшихся в прошлом. Так, сложилась, например, судьба соотносительной пары древоделия - древохудожник («плотник, а также столяр, резчик по дереву»); златоделатель - златокузнец («золотых дел мастер, ювелир»); златослов - златоуст («обладающий даром слова»); враголюбец - врагоугодник («еретик, богоотступник служащий дьяволу»).

Своеобразно сложилась судьба слов зуботычка - зубочистка (зубычистка), которые в ХVII в. были равнозначны: Чернильница серебрена, в ней свистелка серебрена, с зуботычками да с уховерткою (Забелин. О металлическом производстве); В нижнем ящике (шкатулки) ... кочетык серебряной, зубочистка серебряная, лошка серебряная с рукоядью (Забелин. Домашний быт, ч. 1); Зубычистки серебряные позолочены (AЮB Ш, 295. 1694 г. - СлРЯ XI-ХVII вв. вып. 6, с. 68).

Со словом зуботычка в современном языке структурно соотносится слово зуботычина (прост. «Удар кулаком по зубам»), хотя в семантическом отношении эти слова значительно разошлись. Ср. вышеприведенные примеры со следующими: Поплачешь - поплачешь, да и с тем и останешься, еще за слезы зуботычины получишь (Решетников. Глумовы); Отношения между верхами и низами улучшились. Прекратились зуботычины, ругань (Новиков-Прибой. Цусима).

 

Выводы

 

Оптимализация как процесс структурной модификации лексических единиц прослеживается на всех этапах развития языка, ибо, постоянно развиваясь, язык стремится совершенствовать свои средства выражения.

Для оптимализации характерна внутриязыковая обусловленность: она преимущественно является следствием внутреннего развития словосложения, отражающего соответствующие изменения в лексико-семантической сфере и деривационной системе языка.

Оптимализация сводит к единой форме выражения ряд семантически однородных образований, обладающих также определенной формальной близостью (наличием общих компонентов).

В процессе оптимализации моделей сложных слов могут участвовать как однозначные, так и многозначные основы. Последние, в отличие от первых, могут коррелировать с разными подобозначными компонентами, что создает предпосылку для замены нескольких основ одной основой и наоборот. Сложные слова могут оптимализироваться за счет замены как препозитивных, так и постпозитивных компонентов. Причем в русском словосложении начиная с ХVII в. наиболее регулярно заменяются первые (препозитивные) компоненты сложений.

Изменение словообразовательной потенции отдельных компонентов в словосложении происходит не только под влиянием деривационного окружения, но и под воздействием лексико-семантических процессов, характерных для данного этапа развития языка. В тесной связи с этими процессами формируются также общие правила порождения лексических единиц со сложной структурой.

Характер и интенсивность оптимализации также предопределяется действующими на данном этапе развития языка деривационными и лексическими нормами.

История сложных слов, подвергнутых оптимализации, свидетельствует о том, что этот процесс прежде всего затрагивает семантически ущербные и архаичные элементы в структуре лексических единиц и не полностью распространяется на компоненты функционально активных сложений. Следовательно, чем выше активность данного слова и прочнее традиции его употребления в языке, тем оно устойчивее в лексической системе и труднее поддается каким-либо модификациям.

В целом процесс оптимализации моделей сложных слов за счет замены первого или же опорного компонента способствует сохранению динамического равновесия языковых единиц в рамках той или иной эпохи.

 

§ 3. «Перевертыши» в русском языке

 

Несмотря на большое разнообразие морфологических и структурных типов производных слов, в том числе и композитов, на их фоне резко выделяется группа сложений, отличающихся порядком следования компонентов. Относительно свободная комбинаторика структурных элементов данной группы сложных слов обусловлена их собственной природой - лексическим происхождением их компонентов. Как известно, в аффиксальных производных организующим центром обычно выступает одна корневая морфема, а в сложных словах их бывает несколько (не менее двух). Причем в каждом аффиксальном образовании корневая морфема обычно занимает строго фиксированное место (позицию) в линейном ряду определенного комплекса морфем, т.е. элементов конкретного слова (домик, заработать, подоконник, выход и т.п.). Такой стабильный порядок следования элементов в структуре того иди иного слова закрепляется в памяти носителей языка и выступает как постоянный атрибут звукового и графического облика этого слова.

То же самое можно сказать и о сложных словах, имеющих стабильный порядок своих компонентов (железнодорожный, народнохозяйственный и т.п.). Даже в тех случаях, когда одна и та же корневая морфема используется в одних сложениях как препозитивный, а в других - как постпозитивный элемент, у нас не возникает сомнения в том, что каждое из этих слов является самостоятельной лексической единицей. Ср.: самосев - севооборот, ночлег - полночь, ледокол - гололед, мракобес - полумрак.

Главным средством дифференциации в этом случае становятся нетождественные морфемы сравниваемых слов сам-, -оборот; -лег, пол-; -кол, гол-; -бес, полу-.

Иначе обстоит дело с так называемыми «перевертышами» (инверсивами, инверсивными сложениями),[14] т.е. словами с одинаковым составом компонентов, но разным порядком их следования (скалозуб – зубоскал, белоснежный – снежно-белый, болотоснегоход – снего­бо­ло­тоход и т.п.).

Теоретическое осмысление «перевертышей» предполагает решить вопрос об отдельности и единстве этих слов. По этому поводу Е.Л.Гинзбург справедливо отмечает: «Существование сложных существительных с обратным порядком следования лексических морфем (вертолист - листоверт, газонефтяной - нефтегазовый) ... является одним из трудных мест в системе доказательств единства и отдельности сложных слов» (Гинзбург, 1967, 23).

В рамках небольшого раздела нет возможности подробно осветить этот теоретический вопрос. Заметим только, что аналогичные явления в некоторых языках имеют вполне определенный статус. Так, например, по словам Е.П.Больдта, в самодийских языках «порядок следования компонентов (в сложных словах - М.Дж.) строго фиксирован, от его перестановки меняется смысл, напр.: коубаӨа «серьга», но баӨакоу «железное ухо» (Больдт, 1984, 135).

Однако очевидно и то, что перестановка компонентов сложного слова в той или иной степени противоречит нашим представлениям о стабильности форм языковых единиц. Нельзя сказать, что язык совсем не реагирует на это нарушение принципа единства формы и содержания. Более того, «основной движущей силой языковых реакций выступает восстановление нарушенного равновесия» (Маковским, 1988, 72).

Изучение большого количества примеров в диахроническом аспекте показывает, что с момента появления «перевертышей» начинается конкуренция между двумя коррелятами. Исследование этой конкуренции на материале только современного русского языка не может считаться достаточным, так как, во-первых, до нас дошла лишь часть известных русскому языку «перевертышей», во-вторых, в более ранние эпохи тенденция к функциональной дифференциации «перевертышей» в общем потоке аналогичных лексико-семантических процессов проявлялась более интенсивно, чем в наше время.

Логическим следствием конкуренции «перевертышей» может стать, во-первых, вытеснение одного из членов пары другим, более активным, во-вторых, семантическая дифференциация исконного сло­жения и его «перевернутого» коррелята, в-третьих, архаизация обоих членов пары (одновременно или поочередно) и, наконец, сосуществование «перевертышей» в наши дни как равнозначных коррелятов.

Причем в процессе конкурентной борьбы между «перевертышами» вторичная лексема может постепенно выдвигаться на первый план, оттеснив на второй план исходную единицу. Таким образом, первичная лексема может уступить свое место вторичной. Следовательно, позицию доминирующего коррелята в разные периоды развития языка может занять не только исходная, но и вторичная единица. Такая позиционная неустойчивость «перевернутых» коррелятов обусловливается конкретными обстоятельствами взаимодействия языковых единиц и не противоречит природе аналогичных явлений в лексико-семантической системе русского языка. При этом следует помнить, что «активизация употребления того или иного элемента, его продуктивность не зависят от желания лингвиста. Язык развивается на основе объективно существующих экстралингвистических и внутрилинг­вистических законов, и перекладывание функций одного элемента на другой происходит не по чьей-то воле или желанию» (Тагиев, 1989, 18).

Видимо, определенный интерес представляет также вопрос о первоначальной комбинаторной схеме рассматриваемых слов, ставших «перевертышами» только впоследствии. Решению этого вопроса могут способствовать данные исторических словарей и фактический материал памятников письменности, произведений художественной литературы и периодической печати.

Однако и в этом случае нельзя забывать об относительном характере информативности письменных фиксаций рассматриваемых слов, так как последние преимущественно относятся к сфере устно-разговорной речи. Тем не менее из различных источников (словарей, произведений художественной литературы и т.д.) нам удалось собрать немало сложений – «перевертышей» (70 пар): беззаветно-насмешливый – насмешливо-беззаветный, бело-красный – красно-белый, бело-матовый – матово-белый, бело-мраморный – мраморно-белый, белопенный – пенно-белый, белоснежный – снежно-белый, блюдолиз – лизоблюд, болотоснегоход – снегоболотоход, больноногий – ногоболение, вертиголова – голововетр, вертолтст – листоверт, вертоушка – уховертка, винно-терпкий – терпко-винный, вишневотемный – темновишневый, водноземный – земноводный, водополье – половодье, газонефтяной – нефтегазовый, горько-сладкий – сладко-горький, добродушно-насмешливый – насмешливо-добродушный, желто-пламенный – пламенно-желтый, зарелучный – лучезарный, зеворот – ротозей, злопамятный – памятозлобный, зубоскал – скалозуб, каменно-серый – серокаменный, кирпично-красный – красно-кирпичный (цвет), крадобрачник – бракокрадец, краснокаменный – камне-красный, красно-медный – медно-красный, красно-оранжевый – оранжево-красный, красно-серый – серо-красный, кругло-продол­говатый – продолговато-круглый, лупоглазый – глазолуп, любовещие – вещелюбие, любовластие – властелюбие, любодаровный – даролюбный, любогрешный – грехолюбие, любодеивый - деелюбивый, любодружие – дружелюбный, любоживотный – живолюбный, любозлатство – златолюбие, любоистинный – истиннолюбие, любокнижный – книголюбие, любомирный – миролюбивый, любомудр – мудролюб, любонародие – народолюбие, любонищие – нищелюбие, любоперец – перцелюбие, любоплотие – плотолюбие, люборатный – ратолюбный, любосердый – сердолюбый, любославный – славолюбие, любосластный – сластолюбие, любословие – словолюбие, люботрудный – трудолюбие, любочадный – чадолюбивый, любочеловечество – человеколюбие, любочестивый – честолюбивый, незлопамятный - непамятозлобный, носорог – рогонос, пучеглаз/-ка/ - глазопучка, родоначальник – началородитель, серо-сизый – сизо-серый, соломоглиняная – глиносоломенная, тонковолосый – волосотонкий, трясиголова – головотряс, трясисолома – соломотряс, угольно-черный – черно-угольный, шелкопер – перошелк.[15]

Нетрудно заметить, что среди перечисленных выше «перевертышей» немало образований, относящихся преимущественно к речевым явлениям. Их возникновение связано с тем, что в целях придания слову более яркой экспрессивной окраски поэты и писатели порой прибегают к перестановке компонентов сложного слова. Так поступил, например, и В.Маяковский со словами узколобый и краснокаменный, придав им формы лобоузкий (VI. 35) и (Москва) каменнокрасная (X. 17). Видимо, аналогичным образом созданы и «перевертыши» горлоузкий - узкогорлый и т.п.

Как видно из общего перечня «перевертышей», наиболее многочисленную группу среди них (25 пар) составляют слова с корневой мор­фемой люб-/-люб ... Отличительной чертой этих слов является то, что в них компонент люб/о/ - сочетается в основном с корневыми морфемами имен существительных с отвлеченным значением. Ср.: власть, грех, живот «жизнь», cлава, сласть «сладость», труд, честь и т.п.

Различия между указанными разновидностями «перевертышей» с компонентом люб/о/ - и -люб... наиболее последовательно проявляются в функциональном плане. Как показывают конкретные примеры употребления этих слов в памятниках письменности и художественной литературе, в парах с препозитивными и постпозитивными компонентами люб/о/-, -люб... преобладают слова второй группы. Глагольная финальная часть сложений придает им черты большей маневренности и гибкости. Кроме того утверждение модели с постпозитивным компонентом –люб ... происходило на фоне активного образования композитов с опорной глагольной основой типа водовоз, пароход, животновод и т.п.

В целом складывается такая картина: немногочисленные «перевертыши», сохранившиеся в современном русском языке, в основном характеризуются наличием у них идентичных морфем, тогда как в функциональном отношении между ними давно наметилась семантико-стилистическая дифференциация. Правда, в одних случаях эта дифференциация оказывается более заметной, в других - менее. Но указанная линия развития «перевертышей» остается определяющей в их функционировании. Подтверждением тому служат и данные толковых словарей. Так, например, в MAC нет ни одного «перевертыша» с препозитивным компонентом люб/о/-, тогда как в нем приводится ряд слов с финальной частью –люб … Это такие слова, как дружелюбный, миролюбие, славолюбивый, сластолюбивый, трудолюбивый, чадолюбивый, человеколюбивый и честолюбивый.

Нетрудно заметить, что узуальность «перевертышей» не всегда бесспорна. Если в некоторых случаях оба члена соотносительной пары рассматриваемых слов в одинаковой степени нормативны (белоснежный – снежно-белый, блюдолиз – лизоблюд, газонефтяной - нефтегазовый, зубоскал - скалозуб) и др.), то в других случаях степень их нормативности различна.

Но и нормативные «перевертыши» не всегда могут быть равнозначными. Ср.: блюдолиз - лизоблюд, земноводный – вод/н/озем­ный и др.

В отношении последней пары композитов следует заметить, что они оба возникли как зоологические термины в первой трети ХVШ века в качестве русских соответствий иноязычного обозначения амфибия (амфия), заимствованного русским языком в самом начале этого столетия (См.: Биржакова, 1972, 310). Примерно тогда же предпринималась попытка использования в этой серии и таких терминов, как двустихийные  (САР - I) и обоюдные (ср. гр. amji – Rios = обоюдно-живущий).

Как показывают специальные исследования, термин земноводные обладал более высокой частотностью, чем его эквиваленты. Вот некоторые примеры употребления этого слова в языке научной литературы: Земноводныя суть такие животныя, кои вместо всякаго покрывала имеют кожу голую, различно только образованную (Зуев. Начертание, ч. II); Однако у земноводных сходствуют еще с теплокровными животными, и напротив того отличаются от рыб (Блуменбах. Руководство, ч. 1, с. 312).

В аналогичных случаях мог употребляться и термин двустихийные: ...отделил ... тех животных, которые шерсти на теле не имеют и у которых сердца об одном дублеце, и учинил из оных особливое отделена под именем двухстихийных животных  (Amphibia) (Линней. Система, ч. 1, с. 16).

Своеобразные отношения складываются в ХVШ веке между словами земноводные и пресмыкающиеся. Системные отношения между ними были иными, чем в современной профессиональной речи. В ХVШ веке пресмыкающиеся считались разновидностью земноводных. В «Дневных записках» читаем: «Между пресмыкающимися имел я случай получить одну змею» (Лепехин. Записки, ч. П, с. 308); «Может легко померещаться, что он изверг из себя такого пресмыкающегося  (Лепехин. Записки, ч. 1, с. 99) (Шоков, 1987, 29).

Что касается второго члена рассматриваемой пары (слова водноземный), то он наряду со словами рыбовидные, ластовые в ХVШ веке использовался для обозначения морских млекопитающих: Водноземные звери общее имеют во внешнем образе голову возвышенную и зверовидную (Лепехин. Записки, ч. IV, 313); … звери водноземныя; нерпы, серки, тюлени, тевяки и прочие (Там же, с. 306).

Учитывая эти различия рассматриваемых слов, исследователи предупреждают: «термин водноземные не следует смешивать с термином земноводные»  (Шоков, 1987, 30). Вместе с тем указанные слова иногда встречались и в идентичных контекстах. К примеру, первое из них употреблялось в составе географического терминологического оборота «водоземный шар», соответствующего понятию «земной шар»: Сей населяемый ваш водоземный шар со всеми в нем и на нем находящимися сокровищами производимыми природою (Плг. 1796, 10. - СРЯ ХVШ, вып. 3, с. 253).

В аналогичной ситуации часто использовалось и слово земноводный: Разнаго вида растении на земноводном шаре есть неис­честное почти множество (Академические известия, 1779, ч. 1/г. Царство растений, с. 52). К тому же, в словарях той эпохи у данного олова географическое значение приводится как единственное (CAP-I) или же как основное по сравнению с его употреблением в сфере зоологической терминологии. Однако, как указывают авторы цитированной выше книги, «за гранью ХVШ в. из серии соответствий сохраняются лишь современное – земноводный, но иноязычный термин остается дублером русского и поныне» (Биржакова, 1972, 310).

Необходимость описания всех аспектов языковых явлений, сопровождающих процесс возникновения «перевертышей», т.е. перестановку компонентов сложных слов, предполагает также анализ грамматической соотносительности членов пары. Как свидетельствуют примеры, перестановка компонентов сложных слов приводит к образованию коррелятов с аналогичными или же отличительными граммати­чес­­кими признаками. В большинстве случаев изменения не затрагивают грамматического статуса слова (белокрасный – красно-белый, лизоблюд – блюдолиз, земноводный - водноземный).

Однако в ряде случаев новый вариант сложения отличается от исходного определенными грамматическими признаками:

1) частеречной характеристикой: словолюбие – любословный.

2) грамматическим родом: трясисолома - соломотряс, вертиголова – голововерт.

Наблюдаются также случаи различного суффиксального оформления грамматически однородных «перевертышей»: златолюбие - любозлатство. При морфологическом варьировании одного из членов пары «перевертышей» между ними устанавливаются различные отношения. Ср.: зеворот – ротозей, ротозея, ротозева (Гинзбург, 1966, 398).

Очевидно, в плане общей характеристики «перевертышей» необходимо изучить эти слова и с точки зрения их «внутреннего» и «внешнего» синтаксиса. При этом главным содержанием анализа для «внутреннего» синтаксиса должен быть характер соотношений между компонентами отдельного члена пары «перевертышей», а для «внешнего» синтаксиса - совокупность производных от каждого из этих членов.

Наблюдения показывают, что каждый из «перевертышей» отличается особенностями своего «внешнего» синтаксиса, т.е. словообразовательной потенцией. Ср.: гнезда двух пар «перевертышей» лизоблюд - блюдолиз и зубоскал - скалозуб:

з у б о с к а л   (Тихонов, 1985, 379)

                                    зубоскалить см. скалить

                                    зубоскал  -к-а

                                    зубоскаль-ств-о I

                                    зубоскал-ист-ый

                                    зубоскаль-нича-ть

                                    по-зубоскальничать

                                    зубоскаль-ств-о

                                    по-зубоскалить

                             с к а л о з у б

                                    скал-о-зуб см. скалить

                                    скалозуб -не сущ.

                                    скалозуб-ств-о   I

                                    скалозуб-и-ть

                                    скалозуб-ств-о   2

 

                             л и з о б л ю д  (Тихонов, 1985, 539)

                                    лиз-о-блюд  см. лизать

                                   лизоблюд-ств-о

                                   лизоблюд-нича-ть

                                   лизоблюднича-н'j    -е (лизоблюдничанье)

                                   лиз-облюд-ник см. лизать

                                   лизоблюд   -ниц-а

                                   лизоблюднич-а-ть   2

                 

                    б л ю д о л и з

 

Сопоставление приведенных словообразовательных гнезд показывает, что для некоторых пар «перевертышей» характерно сохранение параллелизма и в составе производно-сложных образований:

                           зубоскал                          скалозуб

                           зубоскалить                    скалозубить

                           зубоскальство I              скалозубство I

                           зубоскальство 2             скалозубство 2

                                                            но

                           зубоскалка                      скалозубые  сущ.

                           зубоскалистый

                           зубоскальничать

                            позубоскальничать

                            позубоскалить

Существенным моментом в грамматической характеристике «пере­вертышей» является то, что определенная их часть, относящаяся к названиям лиц, возникает, как правило, на базе имен существительных неодушевленного класса и глаголов (Гинзбург, 1968, 226). Ср.: блюдо + лизать - блюдолиз / лизоблюд, зевать + рот - зеворот / ротозей. Правда, наблюдаются и другие схемы образования «перевертышей», например: нос + рог - носорог / рогонос.

Среди рассматриваемых слов имеется также немало сложений с отадъективными (бело-красный, красно-белый; горько-сладкий, сладко-горький) и глагольными (любодеивый - деелюбивый) компонентами.

Своеобразие таких инверсивных пар заключается в том, что некоторые их члены могут существовать наряду с омонимичными образованьями, имеющими особое графическое оформление. Так, например, один из цельнооформленных коррелятов кирпично-красный –   краснокирпичный функционирует наряду со сложным прилагательным, компоненты которого соединятся посредством дефиса. Такое различие в графическом оформлении указанных омонимов опирается на особенности их смыслового наполнения. Слитное написание слова краснокирпичный указывает на отношение к материалу - «из красного кирпича», а дефисное написание (красно-кирпичный) предполагает цветовое значение всего сложения. Аналогичным образом употребляются композиты, имеющие двоякое написание: красномедный и красно-медный  и т.п.

Выводы

 

Наличие «перевертышей» в русском языке свидетельствует о нестабильности комбинаторной схемы построения некоторых сложений. Реагируя на это нарушение принципа единства формы и содержания, языковая система обусловливает конкуренцию соотносительных пар «перевертышей», которая в прошлом протекала более интенсивно, чем в наши дни. Результатом конкурентной борьбы явилась семантическая дифференциация, а также утрата подавляющего большинства соотносительных пар.

Значительная часть, примерно 35%,  «перевертышей» русского языка образована с участием компонента –люб ..., который преимущественно служит созданию слов именного класса.

Перестановка компонентов сложных слов в процессе образования «перевертышей» приводит к возникновению новых коррелятивных пар с аналогичными или же иными грамматическими признаками.

Что касается словообразовательной потенции «перевертышей», то эти признаки у них, как правило, оказываются неодинаковыми. Именно это различие делает «перевертыши» функционально значимыми элементами лексико-деривационной системы языка и обусловливает их параллельное употребление в речи.

 

§ 4. Сложные слова-неологизмы в современном

русском языке

 

Лексический фонд русского языка в последние десятилетия пополняется с небывалой интенсивностью.[16] «Процесс пополнения словаря, появления новых слов и новых значений у слов происходит в  настоящее время, в эпоху научно-технической революции, быстрее, чем когда-либо в прошлом» (Марчук, 1988, I). Обогащение словарного состава происходит как за счет образования новых слов на базе исконных средств самого русского языка, так и за счет заимствования слов из других языков. Подавляющее большинство неологизмов последних десятилетий - это исконно русские слова, созданные различными способами словообразования (аффиксацией, словосложением, аббревиацией и т.д.). По некоторым подсчетам более половины всех неологизмов составляют сложные слова (Лопатин, 1987, 73).

Именно этим обстоятельством обусловлен растущий интерес ученых к инновациям (см.: Брагина, 1973; Лопатин, 1987; Габинская, 1985; Плотникова, 1968; Костомаров, 1976; Радченко, 1975; Сергеева, 1982; Гринберг, 1987; Алтаева, 1987; Никитченко, 1985; Кириченко, 1990 и др.), ибо неиссякаемый поток новообразований требует постоянного теоретического осмысления закономерностей порождения неологизмов и употребления их в различных сферах литературного языка. Ученые отмечают также многоаспектность этой проблемы (Кучи­нс­кий, 1990; Виноград, 1988).

В лингвистической литературе принято выделять несколько типов новых слов: неологизмы и индивидуально-авторские (потенциальные и окказиональные) образования.

Появление собственно неологизмов обусловлено прежде всего необходимостью точнее назвать новые явления в науке, технике, производстве и социальной сфере. Об этом красноречиво свидетельствуют, например, неологизмы в следующих высказываниях: В принципе ничего невозможного в создании ветробусов, ветромобилей и ветропоездов нет («Изобретатель и рационализатор», 1978, № 8); Горьковс­кий автозавод направит в столицу 350 грузовых газомобилей новой конструкции («Известия» 5 авг. 1976); Мы в свое время писали еще и о махомобиле, в котором используется энергия, запасенная во вращающемся маховике (ЛГ 20 мая 1981); Симптоматично, что первый солнцемобиль появился на Луне («Вокруг света», 1971, № I); … вся форма этого одноместного луномобиля напоминала распластанного краба («Техника молодежи», 1971, № 10); Рождается газотепловоз ... 10 июня 1987 года на опытном полигоне ВНИИ железнодорожного транспорта в Щербинке под Москвой начинается обкатка первого в мире тепловоза на газовом топливе («Известия» 10 июня 1987); В семействе ижевских радиол - пополнение. Содраны первые модели «Сириусов-316» с объемно-панорамным звучанием («Правда» 05 дек. 1984); На комбинате (синтетических моющих средств) ... внедрен солеразгрузчик («Известия» 02 окт. 1964); Это новое, экспериментальное судно... Видите на рисунке две колонны на палубе? Это так называемые турбопаруса («Правда» 06 дек. 1984); Есть оборудование для физических тренировок экипажа: велотренажеры, станки для гребли, электротренажеры для мышц («Неделя», 1984, № 37); Мы решили попробовать метод аэрошелушения зерна, разработанный сотрудниками нашего института («Правда» 13 ноября 1984) и др.

Особую активность в наше время приобретают модели сложений с препозитивными элементами радио-, кино-, авто-, само-, элект­ро-, теле-, видео- и некоторые другие.

Некоторые ученые склонны считать, что подобные элементы, регулярно повторяющиеся в ряде новых слов, имеют переходный характер и занимают промежуточное положение между корневыми морфемами и словообразовательными аффиксами. Такие единицы чаще всего называют аффиксоидами (Шанский, 1959; Лопатин, 1987; Гринберг, 1987 и др.).

Наличие аффиксоидов в сфере словосложения, тесно связанного с морфологическим словообразованием, не вызывает сомнения. Однако неоправданное расширение границ этого явления, на наш взгляд, не может способствовать решению обсуждаемой проблемы. Вряд ли можно согласиться с мнением И.М.Гринберга о том, что «например, ОК (опорный компонент - М.Дж.) сложений -терапия, -техника, -ин­фо­р­мация иноязычного происхождения, а ОК –площадка, -лечение,     -хра­нилище - исконно русские, но и те, и другие выступают в роли суффиксоидов в составе неологизмов современного русского языка» (подчеркнуто нами - М. Дк.) (Гринберг, 1987, 11).

Такое объяснение не может считаться бесспорным, так как некоторые из приведенных элементов встречаются не только в качестве самостоятельных слов (техника, информация, площадка, лечение, хранилище), но и в аффиксальных образованиях и сложениях (ср.: технический, технико-тактический; информационный, информационно-аналитический; терапевт, терапевтический и др.). Таким образом, дистрибутивно и позиционно элементы типа -техника уподобляются лексическим основам, а не суффиксам (Клименко, 1984, 6).

В лингвистической науке существует и противоположное мнение, направленное на признание абсолютных лексических свойств некоторых компонентов сложных слов. Так, в связи с определением их статуса была предпринята попытка включить в разряд аналитических прилагательных типа беж такие элементы сложений, как лесо-, хлебо-, водо-, нефте-, кино-, авто-, фото- (Русский язык, 1968; Панов, 1971).

Ученые аргументируют свою точку зрения возможностью замены композитов словосочетаниями с относительными прилагательными: грузоперевозки - грузовые перевозки. Однако, как справедливо указывают Г.Н.Акимова и В.П.Казаков, «сочетания с относительными прилагательными, в свою очередь, соотносимы с падежно-именными сочетаниями: перевозка грузов - грузоперевозки» (Акимова, 1988, 28).

Поэтому «аналитические основы типа лесо - тяготеют скорее к существительным, чем к прилагательным» (Акимова, 1988, 31), хотя функция рассматриваемых элементов синкретична, т.е. в зависимости от характера опорной основы они могут выступать то в позиции объекта, то в позиции определения. Попытка ограничить возможности этих компонентов одной - только атрибутивной функцией и причислить их таким образом к аналитическим прилагательным не оправдана.

Нельзя не учитывать и то обстоятельство, что элементы лесо-, грузо-, нефте- и т.п. лишены надлежащей морфологической оформленности, свойственной адъективному классу.[17] Как уместно заметил В.М.Павлов, «беж» нужно еще «превратить» в прилагательное, чтобы получить возможность обращаться с беж как с прилагательным: бежевое пальто и т.п.» (Павлов, 1985, 129). Ученые отмечают также, что в приведенных выше примерах стираются грани между самостоятельными словами и частями слов, между компонентами сложений (корневыми элементами слов) и аффиксами, между разными частями речи (существительным и прилагательным) (Лопатин, 1987, 76).

Таким образом, анализ различных точек зрения на природу рассмотренных выше компонентов сложных слов, позволяет сделать вывод о том, что в русском словосложении, наряду с полноценными компонентами, имеется ряд суффиксоидов, т.е. наиболее регулярных элементов словосложения, представленных корневыми морфемами, утратившими способность употребляться в роли знаменательных единиц. По нашему мнению, к их числу следует отнести только связанные элементы типа гелио-, гео-, -лог, -граф, -вед, -вод, -дром и т.п. Для того чтобы иметь более полное представление о словообразовательных потенциях препозитивных элементов, необходимо рассмотреть соответствующие группы неологизмов.

1. Неологизмы с компонентом теле-

Слова с первым компонентом теле- встречаются в русском языке уже с конца ХVIII века (Брагина, 1973, 194). В САР 1 отмечено слово телескоп: «Оптическое орудие, посредством которого отдаленные предметы усматриваются ясно и гораздо большими, нежели как бы они по разстоянию своему казаться должны простым глазам». Позже, в 1806 г., в «Новом словотолкователе» Н.M.Яновского приводится слово телеграф. Указав на греческое происхождение данного слова telas  (телось) «конец, край» или tnlon (талон) «далеко, издали» и gpafw (графо) «пишу», Н.M.Яновский объясняет его следующим образом: «телеграф есть далеко известитель или махина далеко - извещающая, помощию которой в кратчайшее время можно доставлять и получать известия из отдаленных мест» (Яновский, 1806, 813).

В XIX в. слова на теле- не проявляют особой активности. В Словаре Даля приводятся те же слова, только в более обширном кругу производных единиц. Ср.: «Телеграфная станция, маячный стан. (Телегра)фические знаки. (Телегра)фщик, служащий при телеграфе». «Телескоп ... Телескопное устройство. Телескопическия планеты, незримыя простым глазом» (т. IV, с. 396).

Словари первой половины XX века также фиксируют небольшое количество слов с компонентом теле-. Лишь во второй половине, точнее с 60-х годов, XX века отмечается широкое распространение слов данной серии.

В словаре-справочнике по материалам прессы и литературы   60-х годов (СНС-60) отмечается 41 сложное слово с первым компонентом теле-. Среди них такие важные термины, как телеавтоматика, телебашня, тележурналист, телеинформация, телеинтерьвью, телеискусство, телекамера, телекомментатор, телекомпания, телемост, телерепортаж, телесъемка, телефильм и др.

В 70-е годы в их ряды вливаются слова телеаудитория, теледокументалист, телеклуб, телекоммуникация, телепанорама, телеповесть, телепримьера, телереклама, телесистема, телесигнал, телеспутник, телетрансляция, телеэкранизация и др. (Всего в СНС-70 указано 46 сложных слов на теле-).

Значительная активизация сложений с препозитивным элементом теле- наблюдается в 80-е годы. Наиболее типичными являются примеры: теледиалог, телеизображение, телепропаганда, телеярмарка (СНС-80); телебизнес, телеконтакт, телепесня, телеприставка, телемакулатура (СНС-82); теледискуссия, теледраматург, телепрофессионал, телесмотр (СНС-84).

Среди образований на теле- в последние десятилетия встречаются слова, выделяющиеся из общей массы телеслов нестандартностью своей структуры. Ср.: телеболельщик, телеглаз, телекрат, телестаж, телебог, телеотрава, телепожар, телепистолет, теледуэль, телебаталия, телеболтун, телевсеядный. Участие элемента теле- в образовании таких слов свидетельствует о его больших словообразовательных потенциях в современном русском языке.

Действительно, «число словообразований с элементом теле-  рас­тет с каждым днем, с каждой газетной или журнальной публикацией о телевидении» (Брагина, 1973, 195).

Разветвленность словообразовательных рядов с элементом теле- обусловливает увеличение его семантической нагрузки в составе композитов. Наряду с отмеченными в словарях значениями «1) ...действующий на дальнее расстояние или осуществляемый на расстоянии, например: телеобъектив, телекиносъемка и т.п. 2) соответствующая по значению слову телевизионный, например: телевещание, телепередача, телецентр» (MAC, т. IV, с. 347), элемент теле-, как отмечают исследователи, может иметь в сложениях и другие значения: 1) относящийся к телевидению (например, телекорреспондент - корреспондент телевидения); 2) относящийся к телевизору (напр., телемастер - мастер по ремонту телевизоров); 3) относящийся к телеграфу (напр., телекопир - усовершенствованный телеграф, при помощи которого можно копировать сообщения) (Козлова, Крылова, 1989, 27).

Рост полисемии элемента теле- способствует созданию с его помощью окказиональных слов типа: тележестокость («Учит, газ.» 6 мая 1989); телеварево («К.пр.» 17 авг. 1988); телеволокита («Известия» 16 авг. 1988); телефильтр («К.пр.» 1 марта 1988).

«Чем легче возникают различные окказиональные употребления теле-, тем все шире и шире закрепляется полисемия этого элемента. Окказиональное (контекстное) употребление укрепляет его узуальное значение» (Брагина, 1973, 196).

Вследствие такого семантического разветвления элемента теле- в словарном составе появляется большое количество неологизмов, образованных с его участием.

2.  Неологизмы с компонентом видео-

Сложные слова на видео- -  это одна из самых «свежих» и активно употребляющихся в нашей речи групп неологизмов, появление которых связано с изобретением и использованием в начале 60-х годов видеомагнитофона и видеотелефона, о чем в свое время сообщалось и в прессе: Японцы, записав всю Олимпиаду на видеомагнитофон, теперь снова просматривают пленку («Известия» 29 ноября 1964); Телевидение, видеотелефон, радиовещание ...-, вот что такое современная связь («Известия» 9 дек. 1964).

Еще раньше, в 30-е годы, видео- как часть сложного слова встречается среди терминов телевидения, а именно в составе слова видеоусилитель, которое обозначало устройство, усиливающее сигнал изображения.

Именно понятие изображения на экране стало стержневым в значении многих сложений анализируемой группы.

Наряду с конкретными названиями видеоаппаратуры в 60-е годы появляются и производные слова, отражающие некоторые функциональные атрибуты видеотехника: видеотелефонный (1965 г.), видеомагнитный, видеозапись, видеосигнал (1966 г.).

В 70-е годы круг слов на видео- значительно расширяется за счет названий новых образцов видеоаппаратуры и ее различных деталей: видеокамера, видеопроигрыватель, видеотерминал, видеокассета, видеолента, видеопластинка, видеопленка и др.: Многие специалисты предрекают закат любительского кино, которое, по их мнению, будет вытеснено видеокамерами и видеомагнитофонами («Соц. индустрия» 4 окт. 1973); Один из недостатков видеопроигрывателей по сравнению с видеомагнитофонами - невозможность получить неподвижное изображение... («Соц.индустрия» 14 авг. 1975); Механик в телестудии... по ошибке нажал не на ту кнопку и мгновенно стер с видеоленты полуторачасовой цветной фильм («Неделя», 1970, № 1); Когда эта видеопленка передавалась в эфир, я комментировала изображение («Журналист», 1974, № 6); На видеопластинке умещается 5-12 минутная телевизионная программа («Правда» 7 марта 1971).

Повальное увлечение видеозаписями, бурное развитие видеотехники дали повод назвать эти явления видеобумом: Минувший год называют годом видеобума, но он принес и длинный доллар Голливуду (ЛГ 11 янв. 1984). Более того, автор приведенных строк В.Симонов озаглавил свою статью не менее ярким названием - «Видеобезумие». Действительно в 80-е годы начался настоящий видеобум, давший новый толчок оживлению видеобизнеса. Не случайно, страницы периодической печати стали пестрить заглавиями и материалами о видеоновостях: А.Каманов. «Видео-невидимо» («Собеседник», 1987, № 48); «В видеоплену» («Правда» 15 авг. 1989); «Видео: техника-досуг-культура» (М., 1990); На месте дельцов от видеобизнеса я бы крепко призадумался. Видеоподворье теперь совсем рядом с тюрьмой («Собеседник», 1987, № 48); Видеобизнес в тени пирамид («К.пр.» 13 мая 1990).

О масштабах видеобизнеса свидетельствуют и материалы, приведенные в газете «Известия» от 15 февраля 1992 года: «Контрабандное копирование, размножение, продажа и прокат на территории бывшего СССР западных видеофильмов, по оценкам специалистов, превратились в нашей стране в мощнейшую отрасль индустрии нехитрых советских развлечений с миллиардными оборотами».

Вполне справедливо замечание о том, что пропагандируя культ насилия и жестокости, некоторые видеофильмы отрицательно сказываются на нравственном воспитании молодежи. Они оказывают определенное влияние и на формирование общего кругозора и культуры поведения человека в обществе. «Видеомуза - а она отнюдь не двойняшка телевидения - дирижирует сегодня гигантской новой отраслью массовой культуры» (ЛГ 11 янв. 1984).

Поскольку видео выросло на базе таких отраслей науки и культуры, как кинематография, телевидение, радиодело, фотография, то терминология этих смежных отраслей максимально использована для формирования видеолексики. В ее составе уже можно выделить несколько тематических групп, важнейшими из которых являются:

1. Наименования видео как вида искусства: видеостудия, видеоспектакль, видеорежиссура, видеомузыкальный, видеовыпуск, видеоизображение, видеокультура, видеоклип, видеоканал, видеомуза, видеопублицистика.

Как видно из примеров, в создании слов данной группы используется лексика литературоведения (спектакль, публицистика, муза), театра (режиссура), телевидения (студия, канал): Пришлось много потрудиться, чтобы вернуть видеоспектакль ... к его сценическому первоисточнику («Огонёк», 1984, № 49); Видеорежиссура, работая на «деталях», на «нюансах», высвечивая психологические повороты, как-то незаметно снизила общее звучание и убила самый пафос произведения («Огонёк», 1984, № 49); Видеостудия, обслуживающая всю неделю учебный процесс, по понедельникам, когда в Венгрии отдыхает большое телевидение, выходит на микрорайон с собственной программой («Известия» 28 дек. 1984).

2. Наименования, относящиеся к производству видеофильмов, его материальной базе: видеотехника,  видеофильм, видеолента, видеокамера, видеокассета, видеопленка, видеопластинка, видеозапись, видеомагнитофон, видеотелефон, видиотерминал, видеопроигрыватель, видеодиск.

В создании этих сложных слов широко использована терминология фотографии (лента, камера, кассета, пленка, пластинка), хотя немало здесь слов, содержащих во второй части термины других сфер (запись, магнитофон, телефон, проигрыватель, диск и др.): Когда обладатель видеомагнитофона записывает фильм или телевизионную программу, переданную в эфир, он вроде бы посягает на авторское право их создателей (ЛГ 11 ноября 1984); В учебном процессе использованы новейшие технические средства - лазерные видеодиски, компьютеры, видеокамеры («Учит.газета» 10 янв. 1989); Когда ведутся прямые передачи, а не видеозапись, то изображение на экране у нас получается лучше («Правда» 8 мая 1968).

3. Наименования видео как средства просвещения, пропаганды: видеоинформация, видеоеженедельник, видеоновости, видеоприложение, видеопрограмма, видеорепертуар, видеосистема и др.

В приведенных сложных словах в качестве постпозитивных основ преимущественно выступают общеупотребительные слова (программа, новость) и общенаучная лексика (информация, система и т.п.): А по воскресеньям - видеопрограммы для детей. Милости просим пап и мам с чадами («Собеседник», 1987, № 48); Почти каждый владелец дорогой видеосистемы стремится ее финансово оправдать (Там же); «Консервация» изображения возможна с помощью различных носителей видеоинформации. До сих пор с этой ролью справлялась магнитная лента («Техника молодежи», 1973, № 4).

4. Наименования, обозначающие место и формы распространения и использования видеотехники: видеоцентр, видеосвязь, видеозаписывающий, видеозвуковой, видеоконтрольный, видеоклуб, видеобар, видеобизнес, видеоподполье, видеобум, видеокафе, видеорынок, видеосалон, видеоточка, видеобезумие: Но к сегодняшнему дню мы подучили вполне серьезный видеобизнес, которым занимаются, по некоторым оценкам, четыре-пять наиболее крупных групп предпринимателей («Известия» 15 февр. 1992); Минувший год называют годом видеобума, но он принес и длинный доллар Голливуду (ЛГ 11 янв. 1984); Альтернатива запрету - легализация видеоподполья, способного служить людям и верой, и правдой («Собеседник», 1967, № 48); Претензии американцев не имеют и вряд ли возымеют какое-либо действие на наш весьма укрепившийся в последние годы видеорынок («Известия» 15 янв. 1992); Наш корреспондент не мог не спросить Олега Уралова о положении дел с видеопиратством («Известия» 26 янв. 1992).

5. Наименования лиц, занятых видеобизнесом или увлекающихся производством видеофильмов: видеобизнесмен, видеолюбитель, видеопассажир, видеоголос, видеобандит: Интересно, что конкуренция в Москве сейчас достигла таких масштабов, что для советских видеобизнесменов, бывает, играет роль даже скорость доставки лазерных дисков в Москву («Известия» 15 февр. 1992); Кино не будет? Такой вопрос вправе сегодня поставить видеолюбитель перед законодательными органами («К.пр.» 17 авг. 1988); Каждого из четырех советских видеоголосов (В.Горчаков, Л.Володарский, А.Михалев, А.Гав­рилов) в свое время «дергали» милиция и КГБ («Известия» 15 февр. 1992).

Большинство из этих слов по аналогии с более ранними образованиями на теле-, радио-, кино- обозначают привычные понятия: (видео-) клуб, салон и т.п. Однако они могут обозначать и специфические явления, например, новые точки реализации видеотехники в развлекательных целях (видеобар, видеокафе и др.): Ср.: В центре Москвы создан видеосалон («Советская Россия» 29 янв. 1988); Первый видеобар в полуторамиллнонном городе! («Собеседник», 1987, № 48); Добро пожаловать в видеокафе («молодежь Азерб.» 30 марта 1988).

Наличие известного параллелизма в образовании и употреблении слов с элементами кино-, теле-, фото-, радио-, видео- привело к тому, что по аналогии с самостоятельными словами кино, радио и фото стал постепенно вычленяться из состава сложных слов и обособляться элемент видео: Но привыкнув к «легальности», они способны привнести видео в молодежные кафе и бары (Там же); Пытаться купить видео по безналичному расчету - это даже смешно (Там же).

При таком абсолютивном употреблении видео поглощает значение целого слова. Этимологическое значение этого элемента отходит на задний план, происходит конденсация значения целого (видеотехника, видеоискусство) в части слова (видео-) (Брагина, 1973, 196).

Материал, которым мы располагаем, дает основание выделить пять значений слова видео:

1) бизнес: Люди, занимавшиеся видео, стали осторожнее и гораздо более организованее («Известия» 15 февр. 1992); А заодно, чтобы и вся прибыль от видео стекалась в общепитовский котел («Собеседник», 1987, № 48).

2) видеотехника: В развитых странах стало уже нормой жить с авто, видео, персональным компьютером («К.пр.» 29 янв. 1989).

3)    видеофильм: Граждане, сразу полюбили видео смотреть, а власти - их за это сажать («Известия» 15 февр. 1992).

4) вид искусства: Поэтому видео - самая действенная гуманитарная помощь» которую пока удалось оказать нашей развитой в пиратском отношении стране («Известия» 15 февр. 1992). Эти песни нужно не слушать, а ... смотреть. Америка празднует свадьбу видео и рока (ЛГ 11 янв. 1984).

5) средство пропаганды: Видео усиленно приручают для пропаганды американского образа жизни, буржуазной нравственности на афро-азиатских и прочих рынках массовой культуры (ЛГ 11 янв. 1984).

Смежность материально-технической базы видеоискусства, кинематографа и телевидения, а также функциональные связи этих областей отражены в синтезе их терминологий. Наиболее характерны в этом отношении следующие слова, служащие названиями смежных понятий: кинотелепушкиниана, киновидеообъединение, телекиноискусство, телевидеорынок, видеокино и др.: У этих людей были для того сомнений основания - вся предыдущая практика советского телекиноискусства («Огонёк», 1984, № 49); Два раза в год «Видеофильм» успешно продает картины на телевидеорынках в Каннах (Франция) («Известия» 28 янв. 1992); В целом картина «Нaш Пушкин» получилась интересной, живой, несомненно заслуживающей того, чтобы войти в нашу кинотелепушкиниану (Алянский. Ветер от плащей // «Нева», 1983, № 1).

Подобные многокомпонентные образования компактно и точно обозначают смежные понятия трех родственных областей экранного искусства (Алаторцева, 1983, 3-11).

Наиболее многочисленны слова на видео- и теле-, имеющие общие компоненты во второй части: -новости, -программа. -репертуар, -канал, -монтаж, -фильм, -бизнес, - съёмка и др.

О тесных связях изобразительных возможностей телевидения и видеотехники свидетельствуют и такие факты, которые воплощены в значении слова видеоряд - «телевизионное изображение, кадры телевизионной передачи, записанные на видеопленку, без звукового сопровождения»: Дежурная «Волга» привезла из дома невыспавшегося В.Перетурина на озвучение видеоряда (изображения) («Неделя», 1984, № 37).

Реже встречаются слова, содержащие указание на смежность трех областей - радиовещания, телевидения и видеоискусства: радио-, теле-, видео- (-студия, -клуб, -салон, -режиссура, -центр).

Наличие одинаковых компонентов (-продукция, -съемка) наблюдается также у неологизмов на видео-, теле-, кино-. Иногда такие сложные слова приводятся в одном контексте в синтетической форме: Или наш рынок переполнен высококачественной литературой, кино- и видеопродукцией? («Собеседник», 1989, № 6); Объединение («Видеофильм») готово выпустить на телеэкран не менее 1,5 тысячи часов кино-, теле- и видеопродукции («Известия» 28 янв. 1992). Единичны слова, созданные на стыке лексики радиовещания и видеоискусства (радионяня-видеоняня). Подобные слова находятся на периферии лексической системы и встречаются очень редко.

Растущие словообразовательные возможности компонента видео- позволяют ему участвовать не только в образовании терминов в области видео, но и в создании понятий за пределами этой терминологии. Так, например, слово видеоэкология служит названием молодой науки «о движениях глаз, о зрительной среде» (Из выступления проф. Филина по телепередаче «120 минут» 17 ноября 1989 г.).

Анализ терминов, содержащих элементы смежных областей техники и искусства, показывает, что структура их не всегда устойчива, т.е. порядок расположения компонентов сложных слов относительно свободен. Ср.: телерадиокомпания – радиотелекомпания, телекиноискусство – кинотелеискусство, кинотелефильм – телекинофильм, кинофотостудия – фотокиностудия; но: киноаппарат, телепередача, радиосвязь и т.п.

Как видно из примеров, перестановку структурных частей допускают лишь многокомпонентные слова; тогда как двухкомпо-нентные образования, как правило, характеризуются позиционным постоянством частей. Причем в отличие от слов на теле-, кино-, радио-  и фото- слова на видео- демонстрируют большую стабильность своей структуры: видеобизнес, видеосюжет, видеопроигрыватель, видеозапись.

Почти во всех видеотерминах у элемента видео- наблюдается препозиция по отношению к соседним компонентам. Лишь в трехкомпонентном слове звуковидеоаппаратура он занимает позицию второго компонента. Однако и эта не характерная для него позиция оказывается неустойчивой, поскольку в другом слове в соседстве с тем же компонентом звуко- он опять перемещается на привычную, первую позицию, что свидетельствует об относительной релевантности позиций компонентов видео- и звуко- в составе сравниваемых сложных слов. Ср.: видеозвукопроигрыватель. Других примеров, свидетельствующих о позиционной неустойчивости видео-, в материалах нашей выборки нет.

Следовательно, есть основание говорить о последовательности в реализации системных свойств словообразования в области терминологии микрогруппы на видео-. Более того, здесь отчетливо обнаруживаются и системные отношения, присущие лексической системе языка и процессу номинации. С одной стороны, появляются названия конкретных приборов, их деталей, различного рода приспособлений, необходимых для снятия и показа видеофильмов; с другой - происходит объединение частных понятий в более общем названии. Диалектическое соотношение родового и видового понятий отчетливо проявляется в таких лексических рядах, как видеодиск, видеопленка, видеокассета, видеокамера, видеотерминал, видеоигра («игральный автомат») – видеотехника; видеофильм, видеокатина, видеосюжет, видеофрагмент, видеозапись, видеоизображение – видеопродукция; видеобизнес, видеобум, видеопроизводство, видеопродукция, видеопиратство, видеорынок, видеосистема – видеомир.

Нетрудно заметить, что именно последнее слово в приведенном перечне является самым емким по значению: Практически ни у кого из них нет особой специализации на каких-то жанрах или других привилегий в советском видеомире («Известия» 15 февр. 1992). Его появление обусловлено наличием в языке целой серии разнообразных наименований с конкретной и отвлеченной семантикой, в совокупности отражающих сложившуюся ситуацию в эпоху интенсификации производства видеотехники, распространения видеопродукции и расширения видеорынка. Таким образом, сочетание родового и видовых понятий позволяет установить в рамках лексической микрогруппы определенную систему отношений.

Системные признаки неологизмов на видео- проявляются, в частности, и в их синонимических связях: видеофильм – видеокартина – видеокино; видеолента – видеопленка; видеотехника – видеоаппаратура; видеосюжет – видеофрагмент.

Эти ряды продолжают семантические линии во взаимоотношениях простых слов, обозначающих более общие, родовые понятия (фильм - кино – картина; лента – пленка; техника – аппаратура; сюжет - фрагмент). Причем те и другие порою могут быть употреблены в рамках одного небольшого текста: Главная забота основных поставщиков видео в страну заключается в быстром получении из-за границы лазерных дисков с копиями фильмов - в основном американских... Система все-таки более-менее устоялась, и всем в этой игре известно, что четыре человека, русифицирующие иностранное кино люди примерно одного уровня профессионализма… Да и сами американцы уже перестали, ввиду бесполезности, возражать против нелегального тиражирования их картин в коммерческих целях...: Вот то поколение, психологию которого уже изменили эти самые пиратские видеофильмы, сделает нашу жизнь более толковой... Учитывая молодость, можно было, напрягшись, перевести целых пять видеокартин за день и получить 100 с лишним рублей! («Известия» 15 февр. 1992). А также: Передача не навязывает выводов... Вместе с тем, частые перебивки, включение смонтированных видеофрагментов, на мой взгляд,  не  всегда оправданы  («Правда»  4 окт. 1984);  Видеосюжеты 

«только для взрослых» («Вышка» 4 ноября 1990).

На фоне рассмотренных узуальных слов на видео- следует хотя бы вкратце проанализировать и так называемые окказиональные образования. На наш взгляд, к ним можно отнести такие сложные слова, как видеобалаган, видеобандит, видеоблиц, видеознакомство, видео-кое-что, видеокосмос видеоняня, видеонаркотик, видеоплен и другие. Первое из приведенных слов употреблено иронически для обозначения различных типов видеоточек: Закрыть даже отдельные «видеобалаганы» ... официально мы не можем («Вышка» 4 ноября 1990). Иронический эффект возникает в результате замены названия цивилизованных видов помещений для демонстрации видеофильмов названием «старинного народного театрального зрелища комического характера с примитивным театральным оформлением». Именно такая несовместимость современного вида искусства со старинным помещением придает слову видеобаоаган случайный, неузуальный характер. Принадлежность другого слова из этой серии, слова видео­бандит к окказиональным образованиям прежде всего может быть подтверждена необычностью сочетания компонентов видео- и -бан­дит, слияние которых создает яркую экспрессивность.

Аналогичным образом можно объяснить и сущность остальных окказионализмов, также характеризующихся необычностью комбина­торики элемента видео- со словами –блиц, -знакомство, -кое-что, -ня­ня, -наркотик, -плен.

Как видно из приведенных примеров, несмотря на некоторые отклонения в процессе словотворчества от структурной схемы языковых единиц, окказионализмы создаются в целях усиления экспрессивности и информативности высказывания. «Нарушение регулярности, образование нового слова по видоизмененной модели не только способствует экспрессивной выделенности образования, но и, зачастую, увеличивает информативность того или иного сложения» (Кириченко, 1990, 23).

В заключение заметим, что базой для возникновения новых слов на видео- служат разные пласты общеупотребительной и терминологической лексики смежных и близких видов искусства (радиодела, фотографии, кинематографа и телеискусства).

 

 

 

3. Неологизмы с компонентом само-

 

Сложения с первым компонентом само- - одна из наиболее обширных групп неологизмов наших дней. Деривационная активность основы само- во многом обусловлена ее многозначностью. В ССРЛЯ её значение раскрывается следующим образом:

1. «Само... Первая составная часть сложных слов, обозначающая: 1) направленность действия (называемого второй частью слова) на самого себя, напр.: самоанализ, самобичевание, самоконтроль, самолюбие и т.п.; 2) совершение действия: а) непроизвольно, без постороннего воздействия, напр.: самовозгорание, самозарождение, самоуплотнение и т.п. б) автоматически или механически, напр.: самодвижущийся, самозарядный, самоход и т.п.»

2. «само... Разг. Первая составная часть сложных прилагательных в превосходной степени, соответствующая по значению слову самый (в 4-м знач.), напр.: самоважнейший, самомалейший, самоновейший, самонужнеший и т.п.» (т. 13, с. 79).

Более детальное изучение семантической структуры основы само- позволило исследователям обнаружить еще несколько значении этого элемента:  «1) само- в значении самостоятельное (естественное, природное) существование чего-либо, кого-либо; 2) само- в значении самостоятельный, самостоятельно: а) свой, по-своему, б) един (один)» (Руднева, 1975, 7).

Материалы СНС и периодической печати последних лет свидетельствуют о том, что с 60-х годов в русском языке возникло более 150 новых слов с компонентом само-.

Уже в 60-е годы появились такие слова, как самоволка, самовыражение, самодеятель, самоизолироваться, самоизоляция, самокормушка, самолечение,  самомобилизация, самонастраивающийся, самонастройка, самонесущий, самообучающийся, самооговор,  самоорганизующийся, самоотдача, самоподъемный, саморазгружающий,  саморегулирующий, самосвальный, самосвальщик, самотвердеющий, самотренировка, самофокусировка, самофотография.

Еще больше новообразований встречается в 70-е годы: са-мовозобновляться, самовывоз, самовыдвижение, самовыражаться, самовыявлевие, самодиагностика, самозаводящийся, самозаготовитель, самозаготовительный, самозаготовительство, самозастройка, самозащитный, самоизлечение, самоироничный, самоирония, самоклеящийся, самоконтроль, самомассаж, самообеспечение, самообеспеченность, самообеспечиваться, самоорганизация, самоосуществление, самопрограммирование, самопрограммироваться, самопроявление, самореализация, саморегулироваться, саморегуляция, саморекламный, саморекомендация, самострой, самоутверждаться (CНC - 70).

Наконец, целый ряд неологизмов на само- отмечается в материалах, относящихся к 80-м и 90-м годам: самоарест, самоблестящий, самоварварство, самовнушенный, самовозврат, самовоскрешение, самовоспроизводящийся, самовыявляющийся, самовращение, самогипноз, самогрохотать, самогруз, самодисциплина, самозагруженность, самозажим, самозаконный, самозапуск, самоидентификация, самоизлучение, самоинициатива, самоирония, самоиск, самоисправление, самоказняще, самокопанка, самокритиковаться, самокритицизм, самоликвидироваться, самонаводка, самонаказание, самообережение, самообманный, самообновление, самообразоваться, самообращение, самообследование, самоограничение, самоосвободиться, самоосмысленность, самооснащение, самоосознанный, самообстрел, самоотстреливающийся, самоочернительство, самоочистительный, самоочищаться, самоочищающий, самоперевоспитание, самопожирание, самопокупаемость, самопохитившийся, самопрокорм, самоправный, самопремирование, саморазбраковка, саморазвертывание, саморазвитие, саморазрушение, самораскрытость, самораспуститься, самореализация, саморегулировка, саморегулироваться, самосветясь, самосдерживание, самосевный, самосовершенствоваться, самосплывный, самострок, самоуличившийся, самоумертвление, самоуспокоенный, самоцензура и др.

Как видно из приведенного перечня неологизмов, некоторые из образований на само- возникают не в одиночку, а почти одновременно с каким-либо родственным словом. Таковы, например, новые слова  самоизоляция – самоизолироваться, самостройка – самонастраивающийся, самовыражение – самовыражаться, самозаготовитель – самозаготовительный – самозаготовительство, самоирония – самоироничный, самообеспечение – самообеспеченность – самообеспечиваться, самоорганизация – самоорганизующийся, саморегулирующий – саморегулироваться – саморегуляция, самообстрел – самообстреливающийся, самоочищаться – самоочистительный – самоочищающий, самовыявление – самовыявляющийся, саморегулироваться – саморегулировка и др.

Обращает на себя внимание и тот факт, что почти во всех перечисленных рядах присутствует субстантивный член с отвлеченным значением. Это свидетельствует о том, что среди новообразований с само- отвлеченные имена существительные занимают значительное место.

Необходимо отметить также, что ряд неологизмов анализируемой группы находится за пределами словосложения: они возникают как аффиксальные производные от ранее бытовавших сложений. Ср.: самосвальный и самосвальщик - (от самосвал), самообманный (от самообман), самокритиковаться (от самокритика) и др.

Эти и многие другие примеры подтверждают наличие определенных связей между различными способами словообразования в общей системе деривации, которая обусловливает также проявление аналогии в сфере словосложения, в том числе и в области конкретных групп сложных слов. В этом отношении значительный интерес представляет структурно-семантическая соотносительность некоторых композитов с само- со сложениями на авто-, достаточно широко представленными в лексикографических источниках.[18]

Параллелизм сложений с компонентами авто- и само- имеет давние традиции и подтверждается многочисленными примерами (см.: Руднева, 1975; Сорокин, 1965). Они отмечаются и в наши дни. Ср.: автокормушка - самокормушка «кормушка, в которую корм поступает автоматически по мере поедания его животными» (СНС-60); авторекомендация - саморекомендация «рекомендация самого себя, даваемая при знакомстве с кем-л.» (CНC - 70).

Вместе с тем говорить о полной аналогии между элементами само- и авто- нет основания, поскольку их словообразовательные потенции нетождественны. Так, например, авто-, как и прежде, в последние десятилетия не участвует в образовании сложных глагольных лексем, тогда как с помощью само- только в 70-е годы образован целый ряд новых глаголов и глагольных форм (самовозобновляться, самовозводящийся, самовыражаться, самообеспечиваться, саморегулироваться, самопрограммироваться, моутверждаться). Даже в тех немногих примерах, где авто- в составе сложений стоит перед глагольными компонентами, фактически мы имеем дело не с глагольными основами, а с готовыми отглагольными образованиями во второй части сложений. Ср.: автопрокладчик (авто + прокладчик, т.е. авто + сущ.); автопогрузчик  (авто + погрузчик, т.е. авто + сущ.) и др.

Это свидетельствует о том, что функции слов на авто- распространяются только на сферу предметной (в широком смысле этого слова) номинации и тесно связанную с ней квалитативную характеристику предметов, тогда как сложения на само- обладают более широким спектром смысловых реализаций: помимо указанных выше функций они способны выражать также процессуальный признак, действие.

Различие элементов авто- и само- проявляются также и в том, что первый тяготеет к сочетаемости с основами слов иноязычного происхождения (автоинформатор, автоирония, автокарандаш, автокомментарий, автомассажер, автохарактеристика, автошарж

(СНС - 70)); а второй - преимущественно встречается в соседстве с основами исконно русских слов (самовозобновляться, самовывоз,  самовыдвижение, самовыявление, самозаготовитель, самообеспеченность и др.).

Такая деривационная избирательность семантически соотносительных элементов авто- и само-, а также высокая активность первого в значениях «автомобильный» и «автомобиль» постепенно сужают сферу функционального взаимодействия этих элементов, что в известной степени предопределяет и тенденции развития рассматриваемых групп сложных слов. Рост продуктивности сложений с само- преимущественно протекает в соответствии с наметившейся еще в прошлом веке тенденцией, согласно которой «развитие этого класса слов... стоит в тесной связи с тем особым вниманием ко всякого рода проявлениям духовных процессов, протекающих в отдельной личности, и к развитию активного деятельного начала в жизни общественной» (Сорокин, 1965, 300).

В заключение следует заметить, что неологизмы на само- представляют собой одну из активно пополняющихся групп лексики современного русского языка, демонстрирующих колоссальные возможности словосложения в обогащении словарного фонда.

Среди новообразований с само- значительное место занимают имена существительные с отвлеченным значением. В некоторых сложениях элемент само- обнаруживает известный структурно-семан­тический параллелизм с элементом авто-. Однако в отличие от последнего он участвует не только в образовании субстантивной и адъективной лексики, но и глагольной. Различие двух элементов проявляется также в их комбинаторных свойствах: авто- тяготеет к сочетаемости с основами слов иноязычного происхождения, а само- с основами исконно русских слов. Такая деривационная избирательность семантически соотносительных элементов авто- и само- постепенно сужает сферу их функционального взаимодействия.

 

4. Сложные слова-окказионализмы

 

Как видно из приведенных примеров на теле-, видео-, само- и др., неологизмы создаются в соответствии с действующими в языке словообразовательными моделями, т.е. без нарушения сложившихся в данное время норм языка (см.: Замятин, 1993, 30). Однако в речевой практике иногда возникают такие ситуации, когда потребность в выразительности становится настолько существенной, что в ущерб нормативности создаются необычные (окказиональные) слова, отличающиеся высокой экспрессивностью.

Действительно, основная масса окказиональных слов - это «неправильные» лексические единицы, при образовании которых наблюдается «нарушение схемы построения слов, несоответствие одного из ее элементов условиям словообразовательного типа как проявление окказиональности в конструировании новообразований» (Кириченко, 1990, 7). Ср., например, нарушение словообразовательной нормы в сложениях миллионотрясение («К.пр.» 05 июня 1991), смехосанаторий (Гейко.), рекотечье (Вершинина), фальшивонапитчики  (Белых): Миллионотрясение - название заметки С.Соколова о прогнозировании землетрясения проф. Мартыновым, обещавшим предсказать стихийные бедствия за миллионные суммы («К.пр.» 05 июня 1991); Великолепная троица, неотъемлемой частью которой стал Юрий Никулин, подобно целому круглогодичному смехосанаторию («К.пр.» 20 февр. 1992); Увидела себя во сне, Плывущей быстро по теченью. Как было страшно мне тогда Плыть в бесконечном рекотечье (Вершинина. Сон наяву); ...несмотря на активность милиции, ряды фальшивонапитчиков не редеют (Белых. Фальшивонапитчики).

Большинство окказиональных слов достаточно четко выделяется на общем фоне обычных слов литературного языка: окошко-дохлилась (Чехов), леонардоввинчиваясь (Мартынов), оскудодушели (Астафьев), кабычегоневышлисты (Евтушенко) и др.

А.Г.Лыков отмечает следующие признаки, отграничивающие русское окказиональное слово от канонического: 1) принадлежность к речи, 2) творимость (невоспроизводимость), 3) словообразовательная производность, 4) ненормативность, 5) функциональная одноразовость, 6) экспрессивность, 7) номинативная факультативность, 8) синхронно-диахронная диффузность, 9) индивидуальная принадлежность (Лыков, 1976, 11).

Окказионализм обладает новизной и может быть понят только в породившем его контексте: Тело поэзии нежно и хрупко, а пропускают сквозь мыслерубку (Евтушенко); Оказывается, каждому жаждавшему бензина предстояло расплачиваться не только деньгами, но и яйцами. Куриными ... У колонки стихийно образовался яйцерынок («Известия» 19 дек. 1983); И уж, конечно, много желающих найдется заглянуть в подводный мир «рыбовизора» («Вышка» 29 дек. 1982).

Иногда окказионализмы выделяются в тексте посредством кавычек: «фобия» в современной Японии достигла пугающих масштабов... «Школоненависть» или «школонеприязнь», рождается, как правило, тогда, когда у школьника пропадает вера в будущее, желание учиться (Чуксеев. Школа? Это страшно); И едва ли даже он (Винер) в то время сознавал, насколько «компьютерозависимым» станет человеческое общество всего через несколько десятилетий (Левитин. Конец «чумы»); Название (вокально-инструментального ансамбля) мудреное, то ли «Инопланетяне», то ли «Цветошумомузыканты». «Мне, - говорю, - «цветошумоинопланетяне» ни к чему, я громкие звуки не воспринимаю» («Неделя», 1984, № 49). Однако они могут быть представлены в тексте и без кавычек: Любимых певцов можно слушать без этого цветошумомусора. Вдумайтесь, как поют под аккомпанемент рояля «легкую» музыку Елена Образцова, Тамара Синявская («Огонек», 1984, №39).

Одна из причин создания окказиональных слов, видимо, заключается в том, что «окказиональное значение обычно богаче узуального, т.к. оно не только передает содержание какого-либо понятия, но и авторское отношение к нему» (Плотникова, 1968, 17). Ср. следующие примеры: Даже помокроглазила втихомолку (Марков. Тростинка); Разговор с шефствопоклонником (Баженов); ...Ряды фальшивонапитчиков не редеют (Белых).

Индивидуальный, личностный характер окказиональных слов позволяет их автору по-своему описать те или иные явления окружающего мира. Нередко автор использует окказионализмы для развертывания определенной темы. К примеру, поэт Михаил Мату-совский в одном из своих описаний родного края применяет целый ряд окказиональных сложений с первым компонентом (разнокрасье, разнозвучье, разногрозье, разнозлачье, разноплодье, разноптичье, разнотравье, равноцветье, разнолесье). Ср.: По достоинству отметить Мы покуда не смогли Разнотравье, разноцветье, разнолесье всей земли («Кто бы мог еще тягаться ...»).

Иногда, создавая окказиональное слово, автор старается подчеркнуть его номинативную значимость путем приведения целого пучка однокоренных производных. Так, например, в своем стихотворении «Кабычегоневышлисты» Е.Евтушенко создает рядом с этим словом и такие окказионализмы, как кабычегоневышлистики, кабычегоневышлизм и собственное имя Кабычегоневышлистенко. Понятно, что даже в таком окружении родственных слов окказиональное слово не теряет своей необычности, и тем более не приобретает свойственную каноническому слову воспроизводимость.

Функции окказионализмов весьма разнообразны, в одних случаях они делают речь автора более выразительной; в других - способствуют раскрытию его художественного замысла; в третьих - реализуют «импрессивную» функцию, т.е. выражают чувства, настроения героя или автора произведения (Аксельруд, 1988, 62).

Поскольку «окказионализмы - это почти всегда сознательный акт словотворчества самого говорящего, субъекта речи, стремящегося к самовыражению и преодолению привычных и стандартных формул выражения» (Лыков, 1976, 36), то в каждом конкретном случае реализуется какой-то один (чистый или смешанный) способ словообразования, соответствующий строению порождаемой лексической единицы.

В окказиональном словосложении значительное место занимают смешанные способы словообразования, которые систематизированы в специальной работе И.С.Улуханова «Окказиональные смешанные способы словообразования в современном русском языке».

Разнообразные смешанные способы «используются для образования достаточно искусственных экспрессивных слов» (Улуханов, 1992, 35). Ср.: человолки (Вознесенский) (человек + волки) образован путем «отсечения конечной части первого компонента и совмещения конца усеченной части первого компонента с началом второго компонента» (с.36).

Различные смешанные способы представлены в таких окказиональных образованиях, как помокроглазить (Марков), бессолнечновесенний (Межиров), окошкодохлилась  (Чехов), отсамокритикуйся (Евдокимов), посамоугрызаться (Ганина).

В отличие от узуальной лексики подобные слова способствуют возникновению в сознании носителей языка оппозиции: «известное (языковое) - неизвестное (речевое, окказиональное). Это противопоставление имеет эстетический смысл» (Ханпира, 1972, 306).

Как видно из вышеприведенных примеров, окказиональные образования позволяют «синкретизировать одновременно разные значения одного слова или значения разных слов в одной лексеме» (Намитикова, 1991, 96). Ср.: также моягода, плодыни и т.п. в стихотворении С.Кирсанова «Работа в саду».

Особую группу окказиональных слов составляют различные модифицированные варианты узуальных слов, создаваемые прежде всего в целях усиления экспрессивности лексических единиц. Отличаясь странностью и случайностью, такие образования сохраняют отчетливые ассоциативные связи со своими прототипами даже в тех случаях, когда они переходят в состав других структурно-дерива­ционных рядов, т.е. меняют свой морфемно-словообразовательный статус. Так, например, сложносокращенное слово начинает ассоциироваться со сложным. Ср.: горесовет.[19]

В некоторых случаях при изменении фонетического облика слова достигается большая четкость компонентного состава, т.е. вместо связанной основы, возникают аналогии с самостоятельными словами. Так, например, при замене в слове наркоманки н на м (наркомамки) перед суффиксом связанный элемент -ман/ка/ уподобляется корневой морфеме самостоятельного слова мама/-ка/.[20]

В других примерах в результате замены одного из компонентов сложного слова созвучной ему основой образуется «ложное» слово, отличающееся от узуального своим значением: первопроходцы – первопроходимцы, аэроплан - аэропьян (Л.Мартынов).[21]

То же самое происходит и в случаях образования таких «ложных» слов, как вообщежитие (ср. общежитие): Вообщежитие (А.Ко­н­дратьев. Фельетон); стволоначальник (ср. столоначальник): Стволоначальники (Правительству Москвы выдали оружие. Народ интересуется: дадут ли кожанки?) («К.пр.» 8 авг. 1992); Оpдероносцы (ср. орденоносцы) (заголовок заметки в «Комсомольской правде» от 23 февраля 1990 г.).

Прототипом «ложного» слова может стать иноязычное сложное слово, один из компонентов которого заменяется другим, близким по созвучию элементом. Ср.: динозавр - тиранозавр: Конец «тиранозавра». Четыре часа длился переворот, положивший конец 34-летнему господству Стресснера в Парагвае («К.пр.» 05 февр. 1989).

Как справедливо отмечают ученые, использование частичных перестановок между словами для отражения комической ситуации характерно и для детской поэзии (Намитикова, 1991, 97). Ср. примеры из стихотворения С.Я.Маршака «Вот какой рассеянный»:

Во что бы то ни стало

                                          Мне надо выходить

Нельзя ли у трамвала

                                         Вокзай остановить?

                                         -Глубокоуважаемый

                                         Вагоноуважатый

                                         Вагоноуважаемый

                                         Глубокоуважатый!

 Приведенные примеры свидетельствуют о том, что прагматический аспект функционирования авторских новообразований «наиболее ярко выявляется в комическом тексте, отличающемся своей неодноплановостью и ироническо-юмористическо-сатирической направленностью - вызвать у читателя определенные чувства неприятия, иронии и прямого осуждения того, что является объектом описания в тексте» (Намитикова, 1991, 94).

«Ложные» слова, как и окказиональные, находятся на периферии лексической системы. Они сохраняют отчетливые ассоциативные связи со своими прототипами, формально «привязаны» к ним. Наиболее реальным механизмом создания «ложного» слова является изменение фонетического облика узуального слова или же замена одного из его компонентов. Прототипом «ложного» слова может стать не только исконно русское, но и иноязычное слово.

С окказиональными образованиями тесно связаны и так называемые потенциальные слова. По определению Е.А.Земской, потенциальными следует считать «слова, имеющиеся в языке в потенции (Земская, 1973, 218). Как правило, «новизна таких слов незаметна», и в необходимых случаях автор создает их по «известному ему образцу». В числе характерных признаков потенциальных слов отмечается также отсутствие в их семантике фразеологичности. Исходя из вышеизложенного, в сфере словосложения к потенциальным можно отнести сложения типа спидпрогноз («Огонёк», 1991, № 23), всеэсэнговс­кий («К.пр.» 6 февр. 1993), мыслебоязнь («Учит.газета» 31 янв. 1989), кинострасти (Ю.Куликов. С экрана в зал ломились танки...), мусороведение («К.пр.» 5 апр. 1991), а также мясоторговля, птицеторговля, овощеторговля  и др.

Потенциальные слова, как и окказиональные, могут быть созданы в особых ситуациях, когда появляется потребность в такого рода номинациях.

Итак, изложенное выше позволяет сделать вывод о том, что в современном русском языке окказиональные сложения представляют собой обширный пласт «случайных», «неправильных» слов, создаваемых отдельными носителями языка в результате реализации своих «творческих усилий, фантазий» чувства меры и художественно-языкового вкуса» (Лыков, 1976, 93).

 

 

5. Многокомпонентные сложения

 

Среди сложных слов-неологизмов современного русского языка наряду с двухкомпонентными образованиями встречаются также многокомпонентные (имеющие три и более компонентов) слова. Ср.: шокотерапия, видеобум, микрозрыв; но: корнеклубнерезка, ветроэлектродвигатель и др.

Следует заметить, что образование многокомпонентных слов в русском языке не является новым приемом словообразования. Еще в XVII в. под влиянием стиля «плетения словес», «извития словес» возникали искусственно созданные слова с тремя и более компонентами типа гордовысоковыйствовати, всевидомиротворокружная (у Кариона Истомина).

О своеобразном проявлении склонности отдельных писателей
к созданию многокомпонентных образований свидетельствуют и такие примеры, как рязанско-курско-тамбовско-воронежско-саратов-
c­­кий (клуб) (С.-Щедрин. Полн.собр.соч., т. Х, с. 284), задушевно-пошло-фразисто-чувствительно-восторженная (болтовня) (Тургенев. Письмо к Е.Е.ламберт. 12/24 июня 1859 г.).

Искусственный характер подбора и комбинаторики составных
элементов подобных многокомпонентных сложений создает впечатление об исключительности, необычности обозначаемых ими предметов, явлений и их свойств. Ср.: ... нам нужен был какой-то сложный гибрид: гидо-шоферо-переводчико-бессеребренник (Ильф и Петров. Одноэтажная Америка.); Красно-желто-зеленооконный дом Светит в сетке тоненьких веток (Луговской. Московское небо) в др. (Клименко, 1984, 7).

По наблюдениям Н.Ф.Клименко, «в современном украинском языке встречаются сложные слова, имеющие от 2 до 11 морфем» (Клименко, 1984, 7). В русском языке можно встретить композиты и с более сложным составом. Так, например, в стихотворении Андрея Вознесенского «Неизвестный - реквием в двух шагах с эпилогом» имеется прилагательное, состоящее из 30 частей: четыр-ех – миллион-н-о-пять- ø –сот сорок –а –сем –и- тысяч –е – восемь - ø – сот – дв –а- - дват-и – тр – ех – квадрат – н –о – кило –метр –ов –ого чудища (Сб.: Ахиллесово сердце. М., 1966, с. 12) (Тихонов, 1987, 176).

Анализ целого ряда многокомпонентных сложений, образованных в последние десятилетия показывает, что большинство таких слов принадлежит к различным сферам научно-производственной терминологии:

1) технической: светодальномерный (CМ-82); ветроэлектродвигатель (СМ-83); корнеклубнерезка (Там же); термобаростойкий (Там же): ... В Ашхабадской сейсмоактивной зоне... начала действовать последняя светодальномерная лазерная станция («Правда» 24 июня 1982); Вырабатываемую ветроэлектродвигателями энергию запасают впрок в аккумуляторах или баках с нагреваемой водой, а затем по привычной схеме направляют в теплицы («Правда» 14 марта 1983); Приносят ведро картофеля, засыпают в приемный бункер. Машина выполняет роль и корнеклубнерезки («Правда» 19 авт. 1983); Но с ростом глубин (в скважинах - М.Дж.) растут пластовое давление и температура. Поэтому требуется термобаростойская аппаратура до 200 градусов Цельсия («Правда» 22 дек. 1983).

2) учебно-производственной: учебно-научно-производственный (СМ-79): В Белоруссии успешно проходят проверку практикой учебно-научно-производственные объединения, где исследования, разработки и подготовка кадров слиты воедино («Известия» 26 сент. 1979).

3) литературоведческой: суперменско-шпионско-полицейские (романы) (СМ-78).

4) строительной: агроградосферная (архитектура): ... Агро­гра­досферная архитектура ... ставит проблему переустройства села на научную основу («Правда» 15 дек. 1985).

Трехкомпонентные сложения становятся также элементом ситуативной речи при описании определенных явлений: И раз Демин не удержался на ногах, но сумел упасть не в грязь, а на обочину. Раздалась лопухо-репейно-подорожниковая поросль, мягко приняв беспомощное тело (Нагибин. Поездка на остров, с. 316).

Следует учесть, что по своим комбинаторным свойствам многокомпонентные сложения не однородны. В одном случае все компоненты в составе одного сложения соотносятся друг с другом как семантически равноправные (лопухо-репейно-подорожниковая), в другом - между ними устанавливаются определенные иерархические отношения (водогрязелечебница). В последнем первые два компонента соотносятся как равноправные, а третий компонент является общим их «партнером». Причем последний как опорный компонент является одновременно и доминирующим в иерархической цепочке составных элементов сложного слова.

Вероятность образования в современном русском языке четырехкомпонентных сложений сравнительно небольшая. Обычно все компоненты такого образования семантически равноправны и служат перечислению однородных признаков того или иного явления.

Большинство четырехкомпонентных сложений носят индивидуально-речевой характер, хотя могут быть образованы по продуктивной модели: И неожиданно новая вариация «Анчара», и трактовка «круто-кресто-квадратообразной» строфы» «Евгения Онегина» ...     - воспринимается как своеобразное состояние методологической невесомости (ЛГ 27 мая 1981); К концу пятилетки АПО должно располагать овощефруктокартофелехранилищами емкостью 94 тыс.т. Это позволит круглый год удовлетворять потребность в свежих овощах и фруктах (СМ-83); В кормовые курганы возле четырех ферм заложили кукурузо-горохово-овсяно-соломенную смесь (СМ-84); Учитывая потребность сельских жителей, разработана и с этого года начнет выпускаться электрокорнеплодорезка для измельчения корнеплодов (свеклы, брюквы, моркови), применяемых для кормления скота (СМ-83).

Иногда попытка создания новых сложений не достигает конечного результата: компоненты сложного наименования соединяются друг с другом посредством дефиса без дальнейшей нейтрализации грамматических форм предшествующих основ: Когда в 1937 г. Сталин вводил наши мартышечьи «выборы» - вынужден был и он придать им вид всеобщего-равного-прямого-тайного голосования («четыреххвостки»), - порядок, который в сегодняшнем мире кажется несомненным как всеобщий закон природы (Солженицын, 1990 г.).

Особое место среди сложных слов занимают пятикомпонентные сложения, содержащие, на наш взгляд, максимальное количество корневых морфем. Подобно четырехкомпонентным сложениям такие слова нередко состоят из семантически равноправных основ, одинаково соотносящихся с одним и тем же определяемым словом: Огромная, суматошная, многолюдная, разностильная, деревянно-кирпично-бетонно-стеклянно-асфальтовая, добрая и радушная, на семи холмах взросшая, ветрами продутая, единственная, неповторимая, прекрасная - Москва! («Правда» 15 янв. 1984); Да, то, что случилось на очистных сооружениях в Орле, - еще одно доказательство того, что все мы являемся заложниками служб водогазотеплоэнергоснабжения («Известия» 16 июля 1989).

Однако чрезмерное расширение морфемных границ слова делает его неудобным для запоминания и произношения. Поэтому пятикомпонентные сложения, видимо, находятся на пределе допустимых норм словосложения.

Но это вовсе не означает, что в языке не может быть сложений с большим числом компонентов. Так, например, в результате случайного соединения основ, выражающих логически несовместимые понятия, создано шестикомпонентное слово самоваропаровозоветролет («летательный аппарат»).[22]

Подобные примеры еще раз убеждают нас в том, что словотворчество располагает огромными возможностями, особенно в сфере окказионального словообразования.

В нашей выборке нет общеупотребительных слов с шестью и более компонентами, поэтому есть основание утверждать, что подобные сложения находятся за пределами узуального словосложения.

Как видно из приведенных примеров, предпосылкой для образования многокомпонентных слов служит открытость их структуры, т.е. потенциальная возможность линейного расширения объема слова, увеличения числа его компонентов.

Однако в зависимости от характера структуры конкретных слов присоединение к ним новых основ имеет свои индивидуальные особенности, что связано с наличием свободных позиций для новых компонентов в начале или конце сложения. Одни слова допускают присоединение новых основ только к началу слова, другие - к началу и концу. Это различие лежит в основе разграничения двух разновидностей открытых структур многокомпонентных сложений: односторонне открытых и двусторонне открытых. Например, структура сложного слова типа деревянно-кирпично-бетонно-стеклянно-асфальтовый характеризуется двусторонней открытостью, препозиционно-постпо­зи­ционной, а у слов типа водогазотеплоэнергоснабжение структура односторонне открытая, т.е. препозиционная. Финальный компонент снабжение придает данному сложному слову черты завершенности, т.е. фиксирует предел постпозиции. Вместе с тем структура того и другого слова остается потенциально проницаемой в том отношении, что теоретически она допускает вставления новых компонентов между уже сцепленными основами. Это еще раз свидетельствует об огромных возможностях словосложения в создании новых лексических единиц.

 

Выводы

 

В неологизации русской лексики нового времени значительную роль сыграло словосложение, посредством которого создавались различные типы номинативных единиц для обозначения новых явлений в науке, технике, производстве и социальной сфере. Диахроническое изучение словосложения показывает, что круг сложных слов в общем потоке неологизмов все более расширяется; композиты уже составляют более половины всех новообразований наших дней. Действительно, словосложение становится одним из самых продуктивных и ведущих способов словообразования.

В последние десятилетия особую активность проявляют такие элементы словосложения, как теле-, авто-, само-, видео- и др. Широкие деривационные возможности этих элементов находят отражение в разветвленных словообразовательных рядах новых композитов, среди которых наряду с узуальными встречаются и окказиональные единицы.

В таких рядах можно обнаружить и однотипные (сходные по структуре) сложения, образованные по аналогии, что является вполне закономерным, ибо лексика смежных отраслей широко используется для формирования номинаций в той или иной сфере. Ярким примером тому служат параллельные образования с препозитивными компонентами кино-, радио-, фото-, теле- и видео-. Такое взаимопроникно­ве­ние смежных пластов лексики свидетельствует о последовательности системных отношений в области словообразования и лексики.

Многочисленные образцы новых композитов еще раз подтверждают социальную обусловленность языка, который реагируя на те или иные новшества в реальной действительности, соответствующим образом развивает и совершенствует определенные участки своей системы с тем, чтобы и в новой ситуации удовлетворить потребности коммуникации.

ГЛАВА II

 

СЕМАНТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ СЛОЖЕНИЙ

В РУССКОМ ЯЗЫКЕ XVII – XX ВВ.

 

История языкознания свидетельствует о том, что изучение языковой системы дает положительные результаты только в том случае, если каждый факт языка рассматривается как феномен, имеющий план содержания и план выражения. Именно единство этих двух аспектов позволяет языковым единицам стать обозначением тех или иных явлений окружающей действительности. Учитывая эту особенность языковой системы, Л.В.Щерба писал: «совершенно ясно, что весь язык сводится к смыслу, к значению. Нет смысла, нет значения - нет языка» (Щерба, 1974, 153).

Следовательно, изучение семантических параметров языковых единиц составляет одну из самых важных и насущных задач лингвистики, так как «именно данный аспект исследования дает возможность проникнуть в глубинные процессы, происходящие в языке» (Буторева, 1976, 82).

Причем важность семантических явлений очевидна не только в синхронических, но и в диахронических исследованиях. По этому поводу В.В.Виноградов писал, что «изучение закономерностей развития словарного состава языка также невозможно без глубокого проникновения в существо исторических изменений значений слов» (Виноградов, 1977(II), 162).

Вместе с тем многие ученые признают сложность семантической характеристики слова, которое «в речевом употреблении часто не соответствует тем смысловым параметрам, которые закрепились за ним в узуальном его использовании. В речи в зависимости от контекста возникает почти у каждого слова целый ореол таких значений, которые являются вторичными по отношению к основному значению» (Леденев, 1986, 15). Все это приводит к возникновению различных точек зрения на семантическую природу слова.[23] По мнению 0.Д. Меш­кова, можно выделить три подхода к пониманию значения слова. Согласно первому, значение слова - это его соотнесенность с предметом; второй подход рассматривает значение слова на фоне всей лексичес­кой системы, формирующей данное значение; и, наконец, при третьем подходе значение слова ставится в полную зависимость от системных отношений и характеризуется как феномен, обладающий только определенной значимостью. В этом случае, как справедливо замечает О.Д.Мешков, значение еще больше «обеспредмечивается» и попадает в «сетку значимостей», при этом значение как фактор обозначения предмета вообще выводится из сферы лингвистики (Мешков, 1985, 97).

Обзор лингвистической литературы по проблеме лексической семантики показывает, что в большинстве случаев исследователи не ограничиваются определением только смысловой стороны слова, а рассматривают его как двусторонний, структурно-семантический феномен. Характерно в этом отношении определение значения слова академиком В.В.Виноградовым: «Под лексическим значением слова обычно разумеют его предметно-вещественное содержание, оформленное по законам грамматики данного языка и являющееся элементом общей семантической системы словаря этого языка» (Виноградов, 1977(II), 169).

Учитывая неоднородность единиц лексического фонда, специфику значения производных слов, ученые стараются дифференцировать семантические признаки различных разрядов лексики. Например, О.Д.Мешков считает, что «при исследовании словосложения можно выдвинуть, обосновать и разработать понятие «композитное значение», … которое должно охватить по возможности все факторы смысловой структуры сложного слова» (Мешков, 1982, 22).

Это вполне уместное требование ученого актуально и по отношению к диахроническому изучению сложных слов, поскольку до сих пор удовлетворительно изучена история семантического развития только отдельных групп обширного разряда сложных слов в русском языке. К тому же, не решен до конца и вопрос о семантической природе сложных слов, вопрос о сужении, расширении и преобразовании их значений под влиянием мотивационных отношений.

Семантическое развитие сложных слов во многом определяется закономерностью развития лексической многозначности производных единиц (Балли, 1955, 374), поскольку «между словообразовательной сложностью слова и его лексической многозначностью существует определенная связь» (Ермакова. 1984, 73). Эта связь выражается в том, что «слова простые, немотивированные или производные первой ступени образования, как правило, способны вмещать большее количество значений, чем слова сложной словообразовательной структуры» (Ермакова, 1984, 74).

Развивая эту мысль, можно прийти к заключению о том, что композиты как наиболее сложные по своей словообразовательной структуре производные не могут обладать разветвленной системой лексических значений.

Однако это не может служить оправданием упрощенного подхода к характеристике семантики сложного слова, так как еще не выяснено до конца своеобразие мотивационных отношений различных типов сложений. К тому же, эти отношения нередко осложняются тем, что некоторые многозначные сложения могут соотноситься не с одним, а с несколькими структурными типами мотивирующих. Так, например, сложное существительное водопой по линии разных значений коррелирует с разными описательными оборотами: 1) «место на реке, озере и т.п., где поят скот или куда приходят пить дикие животные» и 2) «поение скота водой» (НАС, т. II, с. 353). Следовательно, опорный глагольный компонент этого слова соотносится с двумя глаголами пить и поить, которые различаются по «признаку: наличие / отсутствие смыслового компонента «каузировать» (Ермакова, 1987, 62).

Следует также заметить, что в отличие от непроизводных слов переносными значениями могут обладать не только многозначные (полисемантичные), но и однозначные (моносемантичные) сложения, которые воспринимаются как слова, «не имеющие или не реализующие прямое значение, но обладающие лишь отчетливым переносным» (Ермакова, 1975(II), 203). У таких однозначных композитов «исходное, порождающее значение существует при этом лишь потенциально» (Ермакова, 1975(II), 204).

Таким образом, олова,обладающие переносным значением, мо­гут иметь реальные или же потенциальные прямые значения. Так, у слова молокосос прямое значение существует потенциально, поскольку оно не входит в его содержание и может быть выведено только из словообразовательной структуры данного слова в силу того, что последнее находится в ряду одноструктурных образований с очень отчетливыми смысловыми отношениями компонентов: пылесос, медосос, углесос, землесос, солесос, дымосос (Грамм. словарь, 1977, 546).

Изучение мотивационных отношений затрудняется и в случаях отсутствия семантического тождества между лексическими единицами и их основами (или корнями) в составе композитов. Специальные исследования показывают, что семантическое равновесие между коррелятивными элементами сохраняется не всегда. «Первый именной корень в составе сложного слова в некоторых типах слов может лишь широко и неконкретизированно представлять те значения, которые он имеет вне деривационного окружения, а также может выражать в составе сложного слова более широкий диапазон значений, чем вне его» (Ермакова, 1987, 63).

Подтверждением тому может служить различие в значениях местоимения сам в синтаксических конструкциях и корневой морфемы сам- в составе сложного слова. Сравнивая эти единицы, О.П. Ермакова выделяет у первого два значения, а у второго - шесть. При этом все значения корня сам- в сложных словах квалифицируются как деривационно связанные.

Этот факт еще раз свидетельствует о том, что при определении семантического статуса сложного слова и его компонентов важно рассматривать их на фоне производящих словосочетаний, с которыми они находятся в разнообразных отношениях. По этому поводу А.Н.Тихонов пишет: «... многочисленные случаи семантической соотносительности производящих и производимых слов могут быть сведены к нескольким основным типам: производное слово может быть связано с производящим лишь частью своих значений (имея либо больший объем значения, чем производное, либо меньший) или же повторять значение производящего полностью» (Тихонов, 1974, 13).

Такое различие корреляций обусловлено разнообразием моти-вационных отношений между сложениями и исходными словосочетаниями. Специфическим типом подобных отношений можно считать случаи, когда производное слово, возникая на базе прямого значения производящего, само имеет образное значение (Е.А.Земская), т.е. характеризуется идиоматичностью, фразеологичностью. Как справедливо отмечают ученые, «фразеологичность семантики - живое явление языка. Неверно было бы думать, что каждое новое производное слово сначала имеет нефразеологическое значение и лишь впоследствии становится идиоматичным. Многие новообразования сразу рождаются с идиоматической семантикой» (Земская, Кубрякова, 1978, 117). Ср.: громкоговоритель, буквоед, бумагомаратель, меднолобый, кровопийца, небожитель, молокосос и др. Идиоматичность таких слов можно квалифицировать как изначальную.

Иначе обстоит дело с другой группой идиоматичных сложений, которые стали таковыми лишь на определенном этапе своей истории. Например, молниеносный, верхогляд, живодёр  и др. Идиоматичность этих слов является приобретенной.

Естественно, с точки зрения семантического развития наибольший интерес представляют сложения, характеризующиеся приобретенной идиоматичностью, так как они дают возможность проследить смысловые сдвиги, обусловившие это явление. Однако не менее интересны и случаи с изначальной идиоматичностью, поскольку и это свойство слов не всегда остается в своем первоначальном виде.

Следует также иметь в виду, что в рамках отдельных грамматических категорий идиоматичность сложений, характер их смыслового наполнения имеет свои особенности. И это не случайно, ведь «значение слова, - как указывал В.В.Виноградов, - определяется не только соответствием его тому понятию, которое выражается с помощью этого слова …; оно зависит от свойств той части речи, той грамматичес­кой категории, к которой принадлежит слово, от общественно осознанных и отстоявшихся контекстов его употребления, от конкретных лексических связей его с другими словами, обусловленных присущими данному языку законами сочетания словесных значений...» (Виноградов, 1977(II), 165). Учитывая эту специфику лексического значения слов разных частей речи, считаем необходимым изучить сложения, относящиеся к разным грамматическим классам, в специальных разделах.

 

§ 1. Семантическое развитие сложных

имен существительных

 

Сложные имена существительные - один из самых многочисленных разрядов сложений русского языка на всех этапах его развития. Уже в XVII в. субстантивный пласт сложений был представлен разнообразными структурно-семантическими типами и подтипами, нередко отличавшимися друг от друга характером смысловой эволюции. Различие сложных имен существительных как представителей «самой фразеологичной по семантике части речи» (О.П.Ермакова) выражалось и в том, насколько идиоматичной была их семантика. В этом отношении выделялись две различные группы: сложения с идиоматичной семантикой и сложения с неидиоматичной семантикой. Последняя группа была представлена такими композитами, как долголетство, маловер, малоснежье, новобрачие, полгода, пешеход  и др. Аналогичные композиты имеются и в современном языке: бетоносмеситель, единобожие, западноевропеец, лесоохрана, углепогрузка, полукруг, приборостроение, хлебопекарня  и др.

Другую группу сложных существительных составляют сложения с идиоматичной семантикой, среди которых выделяются сложения с изначальной и приобретенной идиоматичностью семантики.

1. Сложные имена существительные с изначальной идиоматичной семантикой.

В эту группу входят композиты головорез, молокосос, вертопрах, мракобес, небоскреб, лизоблюд  и др.

Головорез. Данное сложение, появившись в XVIII в., помимо основного значения «человек буйного нрава; забияка, рубака» приобрело дополнительный оттенок значения «об убийце, разбойнике» (СРЯ ХVШ, вып. 5, с.156). Ср. примеры такого употребления слова головорез в различных источниках: (Лукерья:) Пострел ли он, головорез ли, или как хочешь ево называй, однако я ево люблю (Веревкин. Имянинники, 246); 0 Марс, головорез исправной, Охотник сечь, палить, рубить! (Осипов. Виргилиева Енейда... IV, 15); Второй колодник... есть из числа тех головорезов, которые за четыре или пять пистолей охотно берутся услужить желающим ... тайно кого с рук сбыть (Повесть о хромоногом бесе... 1, 125); На сих горах притон держала какая-то девка удалая с прибором головорезов (Путешествия Лепехина, 1, 354);

Один из головорезов, который потом во всем повинился и сказал о промысле их, извольте в сем деле положиться на меня, говорил. Я найду способ, который нас в замок взнесет (Аргенида, ч. II, с. 124).

В XIX и ХХ веках контексты употребления слова головорез остаются без изменений, лишь возрастает частотность реализации его семы «бандит, убийца», причем, как правило, для обозначения группы лиц: Как бросить столицу на жертву нескольким головорезов (Вяземс­кий, Стар.записки, кн. IX, 150); Может быть, у него есть друзья, такие же головорезы, они, возможно, попытаются отомстить (Горький. Дело Артамоновых, с.505); Банда имела всего две-три сотни головорезов, но поймать банду не удавалось (Н.Островский. Как закалялась сталь, ч.2, гл.1); Собрав шайку головорез, он командовал на всех дорогах Ферганы (Никитин. Это было в Коканде, ч.1, 14, 78); Чем гениальнее произведение искусства, тем сильнее тянутся к нему головорезы (Астафьев. Собр.соч., т. 1, с. 341); Америка нанимает головорезов из «эскадронов смерти» в Сальвадоре (ЛГ 23 апр. 1986); Берегите свои дырявые шкуры, советские головорезы (Бондарев. Горячий снег, с. 38).

Именно такое активное использование слова головорез в аналогичных контекстах дало основание составителям второго издания МАС выделить реализованное здесь значение в качестве самостоятельного. Ср.:... «2. Бандит, убийца» (MAC II, т.1, с. 328).

Что касается основного значения данного снова, то оно не нашло широкого применения в языке и поэтому в источниках последнего времени встречается очень редко. Ср.: Удалый хвост, головорез,  Приятель задушевный (Пушкин. Собр. соч., т. 1, с. 251); А уж какой головорез (Азамат), проворный на что хочешь: шапку ль поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять (Лермонтов. Герой нашего времени); Многие уступали Фурсикову потому, что он был человек богатый и сорил деньгами, а другие, люди смирные, не хотели с ним связываться, как с отъявленным головорезом (Загоск. К.П.Мирошев, IV).

Таким образом, у сложного существительного головорез все более активизировалось не первоначальное, а вторичное значение, подучившее впоследствии статус самостоятельного. Вместе с тем компоненты данного слова не утратили живых лексико-морфологических связей с исходным словосочетанием резать голову, что позволяет говорить о потенциальном характере прямого значения идиоматичного композита годоворез.

Молокосос. Первую словарную фиксацию данное слово получило в Лексиконе Вейсмана (1731 г.) и на протяжении двух с половиной столетий почти не изменилось в семантическом отношении. Ср. толкования этого слова в двух словарях: «Очень молодой, незрелый в летах и суждениях: Молокосос! тебе ли учить нас стариков?» (Словарь 1847, т. II, с. 670); «Разг.: Об очень молодом, неопытном, не знающем еще жизни человеке, возрастом моложе, чем собеседник (с оттенком пренебрежения)» (ССРЛЯ, т. 6, с. 1196). В последней словарной статье отмечена возможность бранного употребления рассматриваемого слова.

Несколько иная интерпретация значения слова молокосос встречается в Словаре Даля: «Молокососы, молочники, млечники, сосуны или молочаны, все кормящия детенышей грудью // молокосос незрелый, по летам и суждениям, но самоуверенный человек» (т. III, 334).

Несмотря на такое различие словарных данных, в семантике слова молокосос, во все времена функционально преобладало идиоматичное значение. Ср. примеры употребления этого слова в различные эпохи: Иной скажет: а кто таких молокососов толкает в шею? (Радищев. Путешествие); Все молокососы собираются быть парисами и продают глаза свои на вас (Чулков. Пригож, повариха); Да что это за мученье! Всякий молокосос идет проситься в армию, когда я еще и сам не назначен к месту! (Давыдов. Записки); Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, - молокососами 18-летними (СЯз Пушкина, т.2, с. 616); (Сурков:) - Я проучу его, молокососа (Гончаров. Обык. история, ч.П, с. 219); А вы, молокосос, мальчишка, решились поднять на него руку (Л. Толстой. Детство. Отрочество. Юность, с. 141); Нe вам, молокососам, учить меня (Чехов. Зеленая коса).

Таким образом, слово молокосос продолжает устойчиво употребляться как изначально идиоматичная лексическая единица, обладающая лишь потенциальным прямым значением.

2. Сложные имена существительные с приобретенной идиоматичной семантикой.

В эту группу входят сложные имена существительные, которые стали идиоматичными лишь на определенном этапе своей истории. К ним относятся такие слова, как верхогляд, живодер и др.

Верхогляд. В ХVII-ХVIII веках данное слово имело более конкретное значение и преимущественно употреблялось в своем исходном значении «тот, кто при исполнении дела праздно смотрит по сторонам, зевака» (СлРЯ Х1-XVII вв., вып. 2, с. 105). Например: А куды скоро пошлют, скоро поди, а ногами ступай кротко; поверх хором и по окнам не смотри, зри на землю: чего не найдешь, и ты ноги не разшибешь и люди тебя похвалят: не верхогляд де, добрый человек (Там же); Крестьянин смеется Астроному как пустому верхогляду (Ломоносов. Явление Венеры..., с. 10).

Реализованный здесь оценочный оттенок значения слова верхогляд (СAP 1 снабдил его пометой - просторечн. уничижительн. в просторечном употреблении) обусловил дальнейшую концентрацию этой оценочности в более отвлеченном значении «человек, неспособный к серьезному пониманию, изучению чего-либо; не основательный, поверхностный наблюдатель» (ССРЛЯ, т.2, с. 208). Правда, данное значение впервые отмечено также в Словаре Даля и несколько раньше, еще в Пушкинскую эпоху, нашло свою реализацию в конкретном употреблении: Издав сии два тома, г. Строев оказал более пользы русской истории, нежели все наши историки с высшими взглядами, вместе взятые. Те из них, которые не суть еще закоренелые верхогляды,  принуждены будут в том сознаться (СЯз Пушкина, т.1, с. 246).

К середине XIX века у слова верхогляд еще большее развитие получает отвлеченно-оценочное, характеризующее значение. Не случайно это слово чаще всего встречается в литературно-критических работах, где так или иначе выражается субъективное отношение к художественным образам, литературным героям. Обратимся к конкретным примерам из работ выдающихся критиков середины и второй половины XIX столетия: Люди, которым не дано способности углубляться в сущность вещей, разделяются на староверов и на верхоглядов (Белинский. Ст. о Пушкине, ХП, 1); Юсов простодушно признает, что он гордости ни с кем не имеет, только вот верхоглядов не любит, нынешних образованных-то (Добролюбов. Лит.критика, т.2, с. 142).

Наряду с отмеченным распространенным значением слово верхогляд могло выступать и в менее известных локальных значениях, зафиксированных в Словаре Даля: 1) родовое название рыбы; 2) крюк или гвоздь, на которые вешают (т. 1, с. 165).

Как показывают данные различных источников, слово верхогляд и по сей день продолжает употребляться в говорах только в своем конкретно-действенном значении «1. Тот, кто ходит высоко подняв голову: У верхогляда ноги болят, он спотыкается. 2. Крюк иди гвоздь в избе, используемый как вешалка» (Словарь говоров, т. IV, 1969,  с. 167).

Итак, сравнивая два значения слова верхогляд, первоначальное и вторичное, можно заметить, что последнее получило развитие на базе первого. Такое соотношение разных значений слова верхогляд свидетельствует о приобретенной идиоматичности его семантики.

Живодер. Только в начальный период своего существования слово живодер употреблялось в своем прямом значении – «тот, кто сдирает шкуру с убитых животных, живодер». Ср.: Дв/ор/ посадцкого человека Якушки Петрова сына живодера (Ярославские писцовые... кн. ХVII в., с. 149).

Вскоре, примерно в середине ХVШ в., у слова живодер появляется новое значение, более отвлеченное и характеризующее – «о жестоком человеке, мучителе» (МАС, т. 1). В этом своем значении слово живодер получило широкое распространение уже к концу ХVШ в. Позже характеризующая функция слова живодер превратилась в его основную функцию. Это можно подтвердить многочисленными примерами из языка ХIX в.: Как наш старик трепал вас, живодеров. И вас давил на ноготке, как блох? (Пушкин. Собр.соч., т. II, с. 562); На «Отважном» отшлифовали (паром) без всякой жалости. И командир, прямо сказать, живодер был. Ему и кличка была дана: «живодер». (Станюкович. Оборот); Подлецы! Живодеры! Кровопийцы! Я не позволю вам бить! Бить слабую, пьяную женщину! (Чехов. Припадок); Заезжий мужик, после благодарности за хлеб, за соль назвал при расчете живодером и лупилой работника, который обобрал его за эту хлеб-соль (Левитов. Степная дорога днем); Сколько вам? - спросила Дарья Андреевна. - Всего тридцать копеек, - Ах, живодеры! Покажи-ка? - проговорила хозяйка и, осмотрев покупку, покачала годовой и разразилась бранью на торгашей (Решетников. Свой хлеб).

Реализованное в приведенных примерах оценочное, стилисти­чес­ки окрашенное значение слова живодер выступает и в родственных с ним словах живодерство, живодерствовать и живодерничать. Обратимся к примерам: «Охотник я ... Убить любого зверя могу, а чтобы бить, мучить - нет. Сызмальства живодерства не выношу (Марков. Строговы); Нападает (фашист) и живодерствует как волк, а околевает как муха (Гладков. Боец Назар Суслов); Тавля был нестерпимый взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой... Нe один Тавля живодерничал, он был только виднее других (Помяловский. Очерки бурсы).

Как видно из примеров, употребляясь в различных источниках в качестве яркого выразительного средства, слово живодер носило на себе печать грубо-просторечного элемента разговорной речи. Не случайно все современные толковые словари снабжают его и родственные с ним слова пометой «просторечн.». Этот оттенок и определяет место данной группы сложений на периферии лексической системы.

Что касается особенностей семантического развития слова живодер, то следует заметить, что его вторичное, переносное значение по существу является приобретенной в результате абстрагирования первичного значения.

Знамено/но/сец. Смысловая эволюция сложного слова знамено/но/сец исторически была обусловлена характером семантического развития слова знамя в исходном словосочетании. И это не случайно, поскольку смысловое наполнение компонентов сложного слова во многом определяется семантической природой соотносительных слов свободного употребления, и с изменением значения последних в ту или иную эпоху постепенно преобразуется и содержание их основ в составе сложений.

Слово знамя в начале изучаемого времени было известно как весьма разветвленная в семантическом отношении лексическая единица. В СлРЯ XI-XVII вв. у данного слова выделено тринадцать значений. Причем исторически наиболее перспективное значение «стяг, полотнище на древке» числится здесь пятым, хотя уже в XVII в. было совершенно очевидно его преимущество перед другими значениями. Об этом свидетельствуют и многочисленные примеры из источников того времени: ... неметцкие люди на помочь поспели и несколько сот угрян побили да взяли у них тринатцат знамен малых и больших и те знамена на иные древка положили да сюда привезли (Вести-Куранты 1, с.59); ... в полон взяли и взято в ту пору в полон до трех тысяч члвк цысаревых людей которая болшая половина доброволно беззо взякой неволи здалися своими знаменами (Вести-Куранты II, с. 13); ... и хотя францужане на то установилися что они в таков осаде здатьца не хотели однако они после обеда в четвертом чсу во всем строе з знаменами и барабанами и великим трубачным зыком оттуды отошли и таборы свои все зажгли (Вести-Куранты IV, с. 123); ... а августа в Г де выт-ти ему из города со всеми людми с розверчеными знамены и бьючи по барабаны с ружем (Вести-Гранты IV, с. 206).

Правда, в рамках ХVII в. наблюдаются и случаи реализации других значений этого слова: 1) «войсковое подразделение»: Из Францужескои земли из города из Париса пришли вести, что короле­­-в­­ского войска францужского двести знамен людей реитаров рос-пустили (Вести-Куранты I, с.171); 2) «какой-либо знак на теле челове-

ка (родинка)»[24]: Крестьянин пострелом умер ли и какими обычен и какие знамена на крестьянине были ли от пострела и скол давно и где тот крестьянин схоронен (Дел.письм. ХVII в., с. 169).

Что касается участия слова знамя (точнее его основы знамено-) в словосложении, то этот факт отмечается еще с древних времен. Так, уже в СДРЯ приводятся композиты знаменсьц/ь и знаменоносьц/ь со значением «тот, кто исполнен чудотворной силы». Именно данное понятие, опиравшееся на одно из прежних значений слова знамя, составляло основу семантического содержания этих сложений вплоть до первой половины ХVШ века.

В то же время, начиная примерно с ХV в., понятие «тот, кто носит или несет знамя», входящее в современное содержание композита знаменосец, передавалось другим словом - суффиксальным образованием знаменщик: … и туто на шпанской стороне многих побили сего вечера и в полон взяли ... 3 члвк порутчиков да Е члвк зна/а/менщиков до Г члвка волных людеи ... (Вести-Куранты П, с. 24); ... да туго же с полоняниками взят граф фан Фингал... КА члвек капитанов НИ члвек порутчиков MB члвека прапорщиков Д члвека знамянщиков S члвек обозников (Вести-Куранты IV, с. 156); и в тех посеченых людях было до шестидесят члвек шляхты побиты ... да того фелт маршалков стремянной знаменщик ... и многие иные приказные (Вести-Куранты I, с.38); Над всякою сотнею учинены головы сотенные из столников и из дворян, а у них порутчики и знаменщики (Котошихин. Соч., с. 130).[25]

Однако примерно в середине XVIII в. под влиянием активизировавшегося значения слова знамя «полотнище на древке», у композита знаменосец появилось новое, деривационно оправданное значение «тот, кто носит или несет знамя». В этой ситуация сложное и суффиксальное образования вступили в конкуренцию, в результате которой семантика слова знаменщик сузилось и было сведено к специальному значению «солдат (или офицер), который носит знамя воинс­кой части» (Словарь Ожегова). И как следствие этого процесса более общее первоначальное значение слова знаменщик закрепилось за сложениями знаменосец и знаменоносец.[26]

В свою очередь, параллельное употребление последних как равнозначных единиц продолжается почти до конца XIX в.; и лишь в последующее время второе из них, подвергшись архаизации, утрачивается, тогда как первому удается значительно активизироваться. Об этом свидетельствуют также следующие примеры: И вмиг она из рук знаменоносца Исторгла знамя; с ним вперед, и в страшном Величии пошла перед рядами (Жук. Орлеанская дева); Комиссар Иван Гора взял у знаменосца полковое знамя, вишневаго шелка с золотой звездой, пробитое пулями в прежних боях (А.Толстой. Хмурое утро); Рабочие, распевая «Варшавянку» и выдвинув вперед знаменосцев, приближались к Успенскому скверу (Вс. Иванов. Пархоменко); Его (знамя) несли и защищали по очереди пять знаменосцев. Все они были убиты. Кровью они отстояли святыню (Федин. Освобожд. Орловщины); Он чувствует себя - и пытается доказать это другим - знаменосцем «истинно американского духа» (ЛГ 8 янв. 1986).

Таким образом, в формировании семантического облика слова знаменосец исторически важную роль сыграли, с одной стороны, изменения в семантической структуре слова знамя, с другой - конкуренция данного сложения с коррелятивным суффиксальным образованием знаменщик.

В теоретическом плане история сложений знаменосец и знаменоносец проливает свет и на такое словообразовательное явление, как гаплология (наложение), трактуемое многими лингвистами как опущение одного из идентичных слогов в результате диссимиляции.[27] Параллельное функционирование указанных сложений в течение многих веков свидетельствует о том, что гаплология осуществляется не всегда в момент образования производного слова, а может произойти в результате довольно длительного исторического процесса.

Белоручка. В смысловом наполнении некоторых сложных слов обнаруживается тенденция к продолжению семантической линии вторичного значения одной из корневых морфем. К примеру, в семантике сложений белоручка, буквоед доминирующими оказались переносные значения препозитивных компонентов, хотя в других сложениях выбор падал на прямые значения этих элементов (белозубый, буквопечатающий).

У слова белоручка значение «о том, кто избегает физического труда, трудной, грубой, грязной работы» (НAС, т. 1, 469), формировалось на базе уже устаревшего, просторечного значения прилагательного белый «чистый». Словари не фиксируют особых изменений в смысловом наполнении композита белоручка на всем протяжении его бытования в языке, т.е. начиная со второй половины ХVIII в., хотя в его стилистической характеристике произошли определенные сдвиги: САР I и САР II отмечают его простонародность, тогда как современные словари приводят данное слово без  каких-либо помет.[28]

Материалы нашей выборки показывают, что до середины XIX века функциональные возможности композита белоручка оставались ограниченными. Только в указанный период начинается активизация этого слова в различных жанрах литературной речи: Уж я (Хорь) тебя знаю, белоручка ты (Федя) этакой! (Тургенев. Хорь и Калиныч); -Чернорабочий я - не белоручка! - говаривал ты нам (Некрасов. Медвежья охота.); Руки его были беленькие, чистенькие; ... пальцы оканчивались щеголеватыми, длиннейшими розовыми ногтями. Все это показывало баловня, франта и белоручку (Достоевский. Село Степанчиково). В последнем из этих примеров мы находим еще одно подтверждение тому, что понятия белизны и чистоты настолько близки и взаимообусловлены, что их совмещение в семантической структуре одной лексической единицы оказывается вполне закономерным. Вместе с тем признаковые значения у слова белый в составе слова белоручка приобретают более отвлеченный, социально-оценочный характер, а в однокоренном композите сохраняются в своем первоначальном виде «белого цвета». Ср.: белорукий «имеющий белые руки» (СлРЯ XI-ХVII вв., вып. 1, с. 136). Можно предполагать, что в этом случае немаловажную роль сыграл и хронологический фактор: в более древнем образовании белорукий (с ХШ в.) этимологическое значение оказалось весьма устойчивым, что позволило его семантическому обособлению от субстантивного коррелята. Ср. эти слова в следующих примерах: Песню же стала сама белорукая петь Навзикая (Жуко­вский. Одиссея); К дяде Коле приходил штабс-капитан Иванов-чистенький, белорукий, с тщательно заостренной светлой бородкой (Паустовский. Повести о жизни); То усмехнусь, то робко приосанюсь И с белорукой тростью выхожу (Мандельштам. Собр.соч., т. 1, с. 179).

Таким образом, в результате эволюции цветового содержания основы бело-, у слова белоручка сформировалось социально-оце­ночное значение, обособившее его не только от однокоренного коррелята (белорукий), но и от всей остальной массы сложений, с указанным компонентом.

Это свидетельствует о том, что то или иное значение исходной лексической единицы может быть реализовано только в одном производном слове и развиваться в последнем в иной плоскости. В этом залог расширения деривационных возможностей лексических элементов, призванных служить наименованием разнообразных понятий, предметов и явлений окружающей действительности.

3. Полисемантичные сложения

В особом положении находятся полисемантичные сложения, обладающие прямым и переносным значениями и в силу этого совмещающие в себе черты идиоматичных и неидиоматичных композитов. К ним относятся такие слова, как пустоцвет, водораздел, книгоед.

Пустоцвет.  В современном русском языке сложное существительное пустоцвет употребляется в двух значениях «1. Цветок, не дающий плодов» и «2. перен. Человек, деятельность, жизнь которого не приносит пользы другим людям, обществу». Второе из этих значений, переносное, было приобретено позже, в XIX в. Так что слово пустоцвет на протяжении довольно длительного периода было известно как однозначное, любопытно, что переносное значение этого слова не отмечено даже в Словаре Даля. Ср.: «цветок, без завязи, неплодный; это либо цветы плодниковые, но выродки, либо тычинковые, с одним цветком (мужские), на которых плода не бывает. И красно, и пестро (говорит он), да пустоцветом (т. Ш, с. 541).

Итак, прямое значение слова пустоцвет имеет непосредственнов отношение к описанию растительного мира с точки зрения плодородия. Обратимся к примерам разных эпох: Любви обеты Любви надежды и мечты или живые пустоцветы. Или поддельные цветы (Языков. Воспоминание); Дождь во время цветения препятствует оплодотворению, так что при таких условиях не завязываются плоды, получается пустоцвет (Тимирязев. Жизнь растений, 8); Первый цветок этот всегда почти является пустоцветом (Астафьев. Собр. соч., т. 1, с.456); Поди учти, сколько в парниках зародышей и сколько пустоцвету! (Астафьев. Собр.соч., т. 2, с. 267).

Особым случаем функционирования слова пустоцвет в прямом, первичном значении является его включение в сравнительные обороты, где предметом уподобления становятся различные реалии. Так, при уподоблении поведения человека, образа его жизни бесплодному растению происходит абстрагирование признаков растений и сближение этих признаков с интеллектуальными качествами людей. Именно такое сравнение признаков и свойств разных реалий обусловливает возникновение переносного значения у слова пустоцвет. Обратимся к конкретным примерам употребления последнего в сравнительных оборотах: Голос совести и вера в будущее не позволяют подлинному писателю прожить на земле как пустоцвет и не передать людям с полной щедростью всего огромного разнообразия мыслей и чувств, наполнявших его самого (Паустовский. Золотая роза); Будешь ли ты ждать и помнить? Или облетит пустоцветом вспыхнувшее было чувство? (Гонч. Наш корр. XI, 4).

Что касается собственно переносного значения слова пустоцвет, то оно впервые отмечается во второй половине XIX века: Действительно, казалось, что Соня не тяготится своим положением и совершенно примирилась с своим назначением пустоцвета (Война и мир. Эпилог, ч. 1, с. 201); (Наташа:) Она (Соня) пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы (Там же).

Аналогичным образом слово пустоцвет употребляется и в последующее время: До тех пор пока миллионы людей живут еще в грязи и бедности, … до тех пор могут рождаться на ней такие ленивые и безвольные люди, такой никчемный пустоцвет (Фадеев. Разгром); (Воловик:) Фантазия у тебя богатая, Леня, но толку от нее мало … Так можно и пустоцветом остаться (Кетлинская. Дни вашей жизни, П, 4); Речь идет не о тех людях - пустоцветах, которые ... быстро во всем разочаровываются, срываются и исчезают, не оставляя после себя следов (Чехов. У вас уже утро, 3).

Переносное значение сложного существительного пустоцвет стало общим и для однокоренных образований. Так, сложное прилагательное пустоцветный также реализует переносное значение. Ср.: Анна Ивановна встретила мужа в столовой, скользнула по лицу его привычно равнодушным взглядом пустоцветных глаз (Шолохов. Тихий Дон, кн. 2, ч. 4, с. 64).

Необходимо отметить и то, что в разговорной речи вместо слова пустоцвет возможно употребление сложного слова простоцвет – «цветок, не дающий плода, пустоцвет» (Сл.гов. Подмосковья, с. 425), что представляется вполне естественным, так как наличие общего члена цвет и семантическая близость первых компонентов создают условия для взаимозамены рассматриваемых сложений.

Итак, семантическое развитие сложного слова пустоцвет происходит в результате возникновения переносного значения на базе первичного прямого значения, непосредственно связанного с семантикой соответствующих корневых морфем.

Таким образом, изучение смысловой эволюции сложных слов верхогляд, живодер, кровопийца, крючкотворец, пустоцвет и некоторых других позволяет сделать вывод о том, что в формировании значений сложных слов важную роль играют те предметно-логические ассоциации, которые возникают в акте номинации. Эти ассоциации в целом обусловливает характер мотивации композитов и степень их лексической идиоматичности, которая в рамках исследуемой эпохи могла быть изначальной или же приобретенной.

Наблюдение за семантико-стилистическим развитием сложных существительных позволило выявить следующую закономерность: экспрессивность и стилистическая окрашенность сложений, наслаиваясь на их собственно лексическое значение, активизируют протекающие в них семантические процессы, направленные на уточнение функциональных возможностей лексических единиц.

Водораздел. Это сложное существительное впервые приводится в Словаре Даля как моносемантическое с номинативным значением «грядка, разделяющая притоки двух водоемов, водопуск, вододержа, сырть» (т.1, с. 221). Переносное значение рассматриваемого слова впервые отмечается в ССРЛЯ: «о каких-либо границах, разделяющих противоположные общественные течения. Об экономическом и идеологическом противоположении между двумя различными мирами» (т.2, с.517).

Контексты употребления слова водораздел в прямом значении, как правило, имеют устойчивую связь с описанием определенной мес­т­ности или указанием на место действия: Есть самое высокое место на этом пути - Массесельчский водораздел, откуда одни воды бегут в Белое море, другие - в Балтийское (Пришвин. Царь природы); Выходя на водораздел,  Дванов уже не видел ни одной деревни, нигде не шел дым из печной трубы (Платонов. Чевенгур, с. 74); ... но в один вечер он не имел ночлега и нашел его только в теплом бурьяне на высоте водораздела  (Там же, с. 74); Зато из сотен сообщений вставал образ некоего очень чуткого и осторожного ... существа, ... живущего обычно на водоразделах, в горах» но не в снегах («К. пр.» 3 сент. 1989).

Переносное значение сложения водораздел реализуется применительно к социально-бытовым явлениям и отношениям: Мне кажется, ... стоит провести водораздел между романом и вообще между чисто художественным произведением и, скажем, дневниковой книгою или мемуарами (Симонов. О собственной работе); ... Здесь (между лингвистической и литературоведческой литературой) не установлен ясный и четкий водораздел, отделяющий эти две научные дисциплины одну от другой (Храпченко. Художественное творчество, действительность, человек). Война, страшная, кровавая война стала водоразделом  в жизни нескольких поколений интеллигенции (Озеров. Тревога мира). Водораздел сегодня в обществе, думается, проходит не по линии, очерченной вопросом - каким путем осуществить перестройку? А по извечной линии - быть ей или не быть? («К. пр.» 31 мая 1988).

Таким образом, на базе прямого номинативного значения слова водораздел развивается его переносный смысл, активно реализуемый в общественно-политических и публицистических текстах. При этом композит водораздел остается многозначным словом с прямым и приобретенным идиоматичным значением.

Изучение таких слов позволяет описать природу вторичных номинаций, выявить особенности использования «уже имеющихся в языке номинативных средств в новой для них функции наречения» (Телия, 1981, 118).

Именно в процессе вторичной номинации слова приобретают номинативно-производные значения, которые, как отмечал В.В.Вино­градов, «неразрывно связаны с основными». Причем сама вторичная номинация становится возможной благодаря тому, что «... значение обладает референтным потенциалом, т.е. способностью приспособления к все новым свойствам, вычленяемым сознанием во внеязыковом ряду» (Телия, 1981, 105). Именно в силу этих свойств лексического значения в современных естественных языках пополнение номинативного инвентаря в значительной степени происходит за счет переосмысления уже имевшихся в языке слов (Телия, 1981, 105).

 

I.                   Выводы

 

Среди субстантивных сложений на всех этапах развития русского языка в количественном отношении преобладали неидиоматичные композиты. Это не случайно, ибо, как правило, каждый из компонентов сложного слова первоначально вносит в его содержание то значение, которое наиболее актуально для него в момент образования данного сложения.

Однако в силу изменчивости самих объектов внешнего мира и уровня общественного познания предметов некоторые неидиоматичные композиты со временем обрастали новыми значениями и становились идиоматичными. Именно этот процесс изменения семантической природы сложений представляет наибольший интерес для исторического словосложения.

Следует заметить, что большинство идиоматичных сложений появилось в результате абстрагирования первичных значений, что нередко сопровождалось переводом этих слов в другую понятийную категорию, например, «переключением» предметных обозначений в сферу наименований лица или социальных явлений (пустоцвет), и наоборот (златоуст).

Интенсивность и глубина смысловых сдвигов у разных слов были различными: в одних случаях они не выходили за рамки данного слова, в других - охватывали целый ряд родственных слов (верхогляд, верхоглядка, верхоглядство, верхоглядничать).

В значении некоторых сложений имела место тенденция к продолжению семантической линии вторичного значения одной из корневых морфем (белоручка). Вообще, в области семантического развития композиты имеют некоторые особенности, одна из которых заключается в том, что переносными значениями могут обладать не только полисемантические, но и моносемантические сложения, прямое значение которых остается не реализованным (молокосос). У таких композитов исходное значение квалифицируется как потенциальное.

 

§ 2. Семантическое развитие сложных имен прилагательных

 

В иерархии языковых единиц и лексико-морфологических классов слов имена прилагательные обнаруживают тесную связь, прежде всего с именами существительными. Выступая как «признаки приименные», прилагательные передают различные качества, свойства, признаки предметов и понятий, обозначенных существительными. «Ономасиологическая категория, лежащая в основе значений прилагательных, может быть охарактеризована как «признаковость» или «атрибутивность» (Кубрякова, 1978, 48).

Признак, качество, принадлежность, составляющие основу семантики имени прилагательного, не мыслятся в отвлечении от предмета, и поэтому оно всегда связано с существительным - носителем признака. Такая «привязанность» имени прилагательного к существительному вызвана релятивностью адъективной семантики, которая «отличается сильной контекстуальной обусловленностью» (Петрова, 1983, 31).

Зависимость семантики имени прилагательного от контекста его употребления проявляется и в том, что на характер его смыслового наполнения нередко влияет референтная соотнесенность субстантивной лексики. Фактически разнообразие синтагматических связей имени прилагательного обусловливает варьирование его семантики в содержательном плане, что последовательно проявляется и в значении лексических основ в составе сложных наименований. Так, например, разные опорные компоненты небольшой группы сложений на одно- (однорукий, одноглазый, одноногий, одноухий, одноликий) способствуют актуализации разных значений последнего: количественного и квалитативного. Причем в силу референтной соотнесенности опорных основ эти значения приобретают определенное семантическое приращение: если сложное слово с соматической опорной основой[29] используется для описания внешности живых существ, то оно указывает на определенный физический недостаток живого организма, если же рассматриваемое слово соотносится с предметами, то в его значении ведущее место занимает информация о характере устройства описываемых реалий. Ср.: Однопалый (человек) «имеющий только один палец на ноге, руке» (MAC, т. 2, с. 814); Командующий все время тыкал однопалой солдатской рукавицей (Астафьев. Собр.соч., т. 1, с. 358).[30]

В некоторых случаях количественное значение основы одно-  неадекватно отражает число предметов, обозначенных соматической основой: Ср.: Однокрылый 1. Имеющий одно крыло, крылышко. 2. Спец. Имеющий пару крыльев. (О насекомых) (ССРЛЯ, т. 8, с. 696).

В таком специальном употреблении (во втором значении) у сложений с компонентом одно- количественный признак может утратить свою актуальность, и они (композиты) становятся терминологическим названием определенного понятия или предмета. Ср.: Одноколка - «двухколесный экипаж с одной осью* (СлРЯ ХI-ХVП вв., выв.12, с. 287): Разрядные дела все взяты в вес/ь/ запас воинской с одноколки и с телега … взято в полон (Вести-Куранты, 1633, с. 166); Они при всей своей честности с нуждою могут на одноколках ездить, а я в состоянии буду разъезжать в каретах цугом (Лукин. Мот, д. IV, явл. III).

Квалитативное значение у компонента одно- указывает на сходство описываемых явлений. Например, одноликий «такой, у которого одинаковое, похожее лицо о кем-либо» (ССРЛЯ, т. 8, с. 697): Все женщины - и пожилые и молодые - казались мне одноликими (Гладков. Вольница, гл. 17, с. 223); И в этом грязном дыму люди, тоже грязные от сивой пыли каменоломен и дорог … - были размыты и однолики, будто вечерние тени (Гладков. Цемент, I, с. 4); … среди однообразно одетых и как бы однолицых студентов он почувствовал себя тоже обезличенным (Горький. Жизнь Кл.С, ч. 1, гл. 3, с. 212).

В связи с характеристикой семантики композитов на одно-    следует также заметить, что особенности референциального содержания этих сложений позволяют интерпретировать значение последних не только путем констатации наличного признака субъектов или объектов, но и путем указания на их отсутствующие параметры. Ср. одноухий - имеющий одно ухо; и одноухий – «у кого не достает другого уха (САР П, т. 4, с. 222) - «лишившийся одного уха» - «имеющий только одно ухо» (ССРЛЯ, т. 8, с.707).[31]  0 тождестве двух типов толкований свидетельствуют также данные MAC: одноухий - «имеющий одно ухо, лишившийся одного уха» (т. 2, с. 816).

Такая семантическая интерпретация композитов, а также анализ их актуальных значений в текстах различной функциональной направленности приобретает особую значимость, ибо в последние годы разрабатываются принципы новой, интегральной концепции значения, которая в отличие от дифференциальной предполагает, что кроме дифференциальных, в значение входит и большое число недифференциальных семантических компонентов. Последние « ... активно проявляют себя в семантике слова - актуализируются в коммуникативных актах, ложатся в основу семантического развития слова и т.д.» (Стернин, 1985, 6).

Описывая пути развития имен прилагательных в период формирования национального русского языка, академик В.В.Виноградов отмечал: «Быстрое и разностороннее развитие категории качества в русском литературном языке ХVII-ХVIII вв. было вызвано стремительным процессом национализации русского языка и сближением с западноевропейскими языками... В течение XVIII-ХIХ вв. класс имен прилагательных пополняется и расширяется с поразительной быстротой соответственно общему темпу роста великого русского языка» (Виноградов, 1972, 153).

Количественный рост имен прилагательных сопровождался качественными сдвигами, обусловившими формирование отвлеченно-оценочного значения у многих слов, первоначально связанных с хозяйственно-бытовой сферой. Использование таких слов «по отношению к человеку для образной характеристики его действий, качеств, чувств вело к развитию в живом речевом общении переносных значений морально-оценочного плана ... Эта тенденция семантического развития оказалась перспективной» (Шоцкая, 1979, 41).

Именно благодаря процессу окачествления «...многие прилагательные, обозначавшие конкретные, чувственно воспринимаемые признаки, служат одновременно для обозначения более отвлеченных признаков, связанных с психическим состоянием, моральными качествами и т.п.» (Шмелев, 1977, 26). Ср.: твердокожий 1. «С твердой кожей, кожурой». 2. «Лишенный чуткости, отзывчивости; толстокожий» (MAC, т. 4, с. 343); прямолинейный 1. «Расположенный, идущий по прямой линии» 2. «Такой который не скрывает своих взглядов, действует только в соответствии с ними» (МАС, т. 3, с. 552).

Именам прилагательным свойственны и метонимические переносы. Например, некоторые «качественные прилагательные могут иметь как значение «обладающий каким-либо качеством» (о живом существе), так и значением «обнаруживающий это качество» (о предмете - в широком смысле). Ср.: легкомысленный юноша - легмысленный поступок ...» (Шмелев, 1977, 98). Сюда же относятся и слова типа хладнокровный человек - хладнокровный вид; остроумный критик - остроумная шутка; добродушный человек - добродушный взгляд; дальновидный  политик – дальновидная политика.

Переносные значения сложений иногда обусловливаются метонимической связью мотивирующих слов. Ср.: седоголовый в значении «седоволосый», смуглотелый в значении «смуглокожий».

Основой расширения семантических границ композитов чаще всего служит общность тех или иных свойств и качеств живых существ, с одной стороны, и предметов (или явлений) окружающей действительности, с другой. Объективация этих общих признаков в лексическом значении прилагательного создает условия для совмещения в нем сходных атрибутов разных реалий. Значение некоторых композитов совмещают сходные признаки живых существ и реалий неживой природы. Ср.: однокрылая (птица) – однокрылое (семечко), одноногий  (человек) - одноногий (стол), а значение других - сходные признаки человека и животного: однокишечный  «человек или животное, котр. мало есть» (Даль, т. 2, с. 653), одноухий (человек и баран).

Однако строгой последовательности в соотношении содержания подобных слов с реальными признаками соответствующих предметов не наблюдается.

Анализ лексического значения композитов в сравнении с их мотивационной базой обнаруживает ряд отступлений от общей рефе-ренциальной линии исходной единицы. Так, например, сложения с опорной соматической основой вместо логически оправданного обозначения атрибутов живых существ «переключаются» в сферу наименования растений, предметов и их признаков. Например: одногубка (растение), одноушка (шапка одноушка - посудина с одной рукояткой), одноплечий (рычаг), одноколенный и др.

Таким образом, семантика слов адъективного класса может легко варьировать, поскольку «слово в речи каждый раз соответствует одному акту мысли, а не нескольким, то есть каждый раз, как произносится или понимается, имеет не более одного значения» (Потебня, 1958, 15).

Учитывая тот факт, что в потоке речи большинство слов употребляется в разнообразных контекстах, необходимо обратить особое внимание возможностям контекстуальной модификации значений лексических единиц. Исследователи отмечают, что такая модификация осуществляется «на основе социально фиксированных значений, а не «в обход» этих системных свойств лексических «единиц» (Павлов, 1985, 40).

Вместе с тем характер семантических изменений в истории русского языка определялся также «соотношением формирующихся значений и значений исходных, традиционных» (Шоцкая, 1974, 44).

При этом судьба некоторых сложений складывалась так, что новые значения, быстро активизируясь, вытесняли исходные значения этих слов (молниеносный, дальновидный): Ср.: Молниеносный  1. Стремительный, мгновенный. 2. Устар. Заключающий в себе молнию (ССРЛЯ, т. 6, с. 1175). Дальновидный  1. Предусмотрительный, предвидящий возможные последствия. 2. Устар. Дающий возможность далеко видеть; зоркий (ССРЛЯ, т. 3, с. 550).

Иногда же новые значения, не получив статус актуальных, переходили в разряд архаичных значений, а затем постепенно утрачивались (ср. второе значение слова дальновидность «то же, что даль» в ХVIII в.) (СРЯ ХVIII, вып. 6, с. 31).

В подавляющем большинстве случаев новые значения уживались с прежними. Ср.: новоиспеченный 1. Только что, недавно сделанный, созданный. 2. Только что, недавно получивши звание, должность, назначение и т.п. (MAC, т. П, с. 504); Скороспелый 1. Рано созревающий, быстро достигающий зрелости (о растениях, плодах, сельскохозяйственных животных). 2. перен. Разг. Слишком рано развившийся, слишком рано и обычно без достаточной подготовки выступивший на каком-л. поприще. 3. верен. Разг. Слишком быстро сделанный, полученный, возникший; поспешный (MAC, т. IV  , с. 117).

Опираясь на особенности исторической эволюции семантики сложных имен прилагательных, а также характер соотнесенности последних с исходными (производящими) единицами, можно выделить несколько групп адъективных композитов: сложения с неидиоматичной семантикой (дальнозоркий, двоебрачный, краснощекий, кособокий, плоскодонный, полноводный, узколист/н/ый, чернобровый и др.) и сложения с идиоматичной семантикой (ветроязычный, острословный,крепколобый, твердосердый, меднолобый и др.). Последняя группа, в свою очередь, делится на две подгруппы: сложения в изначальной идиоматичной семантикой (голословный, дубинноголовый, душераздирающий, легкомысленный, малодушный, меднолобый, мягкосердечный, острословный, остроумный, пустоголовый, прямодушный, сладкоречивый, твердосердый, тупоумный, тяжкосердый и т.д.) и сложения с приобретенной идиоматичной семантикой  (баснословный, высокопарный, дальновидный, животрепещущий, молниеносный и др.).

Особое место в лексической системе языка занимают многозначные слова, совмещающие в своих разных значениях признаки идиоматичных и неидиоматичных единиц. В эту группу входят такие сложения, как вислоухий, доморощенный,[32] кровожадный, мягкотелый, новоиспеченный, прямолинейный, разношерстный, скороспелый, твердокожий, толстокожий, тяжеловесный, узколобый и т.п. Рассмотрим историю некоторых сложений из приведенных групп более подробно.

БАСНОСЛОВНЫЙ. Слово баснословный известно в русском языке издавна. В «Материалах» Срезневского оно приводится в ином суффиксальном оформлении – баснословивый со значением «баснословный; недостойный веры» (т. 4, доп. с. 7). Аналогичное по содержанию толкование мы находим и в «СлРЯ XI-XVIII вв. (в. 1, с. 78) - «вымышленный, сказочный».

Именно в данном значении прилагательное баснословный широко употреблялось и в различных источниках, относящихся к ХVII-XVIII вв. Особенность такого употребления заключалась в том, что указанное слово преимущественно выступаю в сочетаниях с названиями различного рода произведений и результатов творческой, интеллектуальной деятельности человека (стихи, повести, истории, предания и т.п.): В то время посреди града того течете река Марсиа, которая зело преславно баснословными  стихотворцев греческих стихами описуется (Кв.Курц.Александр, 1709. - ДРС); Баснословных повестей ... читали (П.И.Б. - ДРС); И все вы, кроме  баснословные повести ... божественных книг и богословных дохмат никаких не читали (Посл.Бегичева, 4); Гистория баснословная (Русско-голл. лексикон, 1717 г., с. 34); Нe некое ли баснословное божество  шествует тихими стопами и оживотворяет природу? (Зритель, 1792, т. 1, с. 138); От такого испорченного предания родилась большая часть древней Митологии или баснословной истории о языческих богах и героях (Чеботарев. Слово, I776, с. 16); Вся баснословная греческая, феницииская и Египетская История за Алхимическое сокровище почитается (Примеч. на Вед., 1731 г., ч. XXXII, с. 131); Но мы не станем более медлить при сем баснословном и на одних догадках основанном повествовании. (Акад. известия, 1779, ч. 1, с. 313); По баснословным казанским преданиям, жило некое чудовище (Державин. Грозный, или покорение Казани (1841 г.), д. 1, явл. 1).

В ряде случаев прилагательное баснословный служило определением при названиях мифических существ и представлений (бог, гидра, волшебник, ад): Печас по баснословию крылатой конь, которой находился у баснословных богов на горе Парнасе (Невид. М.К., 16: (примеч.) - ДРС); Можно бы было уподобить их Танталу, Аскиону, Сизифу и прочим душам, мучающимся в баснословном аде (Лукин. Мот.); Но, ядом напоясь, который рыжет Нил, Сравняться он хотел со баснословной гидрой. - Явился крокодил (Сумароков. Станс граду Синбирску на Пугачева, 114); Угрюм, уединен, безсловен, И как волшебник баснословен. Сидит с орудьми в терему (Петров. Соч. т. 1, с. 99).

Дальнейшее семантическое развитие слова баснословный приводит в расширению его первичного значения за счет дополнительных функций, связанных с обозначением временной отнесенности событий и явлений. Эти качества сложного прилагательного становятся заметными в XIX веке и впоследствии находят конкретное применение в языке художественных произведений: Иль когда бы в баснословным Кто восхитясь времени, К славным, светлым, благовонным на Олимп возшел пирам (Державин. Соч., т. III, с. 24); В баснословные  времена из него бы сделали бога (Радищев. Письма, с. 565); Баснословные  времена (СЯз Пушкина. т. 1, с. 65); Чье воображение не уносилось к баснословным, героическим временам? (Гончаров. Обык. история, ч. П, с. 322); (Гостиница) была построена еще в те баснословные времена, когда Таганрог был богатейшим городом на Азовском море (Паустовский. Беспокойная ночь).

В текстах, повествующих о легендарных событиях, восходящих к преданиям, слово баснословный достигает наибольшей семантичес­кой концентрации отвлеченно-оценочного признака, подчеркивающего исключительность этих событий. Правда, и в этой функции возможности указанного слова постепенно убывает и поэтому ограничиваются в основном рамками XVIII в.: Но склонясь от баснословных Подвигов иройских в Грецьи, зри, живот как презирает Кодр в спасении Афинам (Радищев. Песнь, с. 354); Сим неусыпным рачениям, сим непобедимым в труде, постоянством баснословная древних поспешеность, не вымыслами, но правдою, во дни Петрова показалась! (Ломоносов. Соч.,т. 1, 325); Вихри кажутся хотящими терзати землю до самой ее внутренности, зрелище ужаснейшее баснословныя борьба Вулкана и Ксанфа на полях троянских (Фонвизин. Собр.соч., т. 1, с. 589).

Как видно из приведенных примеров, первичное значение слова баснословный, его отвлеченно-оценочный оттенок постепенно отходили на второй план, ибо главным становилось новое, переносное значение «неимоверный, необычайно большой».

Во второй половине XIX в. данное значение утвердилось окончательно, о чем свидетельствуют многочисленные примеры метафорического употребления слова баснословный в различных жанрах литературного языка: Но как пришло это баснословное богатство, так оно и улетучилось (С.-Щедрин. История одного города» с. 193); Еще в провинции слышал он (Петр Петрович) об Андрее Семеновиче, своем бывшем питомце, как об одном из самых передовых молодых прогрессистов и даже как об играющем значительную роль в иных любопытных и баснословных кружках (Достоевский. Прест. и наказ., ч. 5, с. 380); С блестящими глазами и разгоревшимися лицами рассказывались и слушались рассказы о баснословных меню обедов, о великолепных лошадях (Куприн. Молох, с. 23); Урожай был неслыханный, баснословный (С.Аксаков. Семейная хроника); (Шакро) больше всего угнетал меня рассказами о своем баснословном аппетите (Горький. Мой спутник); США превращаются в своеобразный аграрно-сырьевой придаток Японии ... Роль для «лидера свободного мира» явно унизительная. И, главное баснословно дорогостоящая («Известия» 27 ноября 1983); В том числе и на нарушения технологии, которые и приносили баснословные барыши («Вышка» 25 ноября 1987); Они (братья Альви) продавали дискеты с записанными на них игровыми программами по баснословно дешевым ценам («Правда» 12 ноября 1988).

Таким образом, для семантической истории сложного прилагательного баснословный характерно то, что его первичное значение, начиная примерно с ХVIII в., расширяется за счет дополнительного смыслового оттенка. А затем в середине того же столетия оно приобретает новое переносное значение, в дальнейшем вытеснившее из активного употребления все его прежние смысловые оттенки. Причем определяющей чертой семантического развития слова баснословный было то, что на всем протяжении своей истории оно сохраняло оценочный характер.

Дальновидный, дальнозоркий. Слово  дальновидный, по имеющимся у нас данным, появилось примерно во второй половине XVIII в. и впервые зафиксировано в Словаре Нордстета (1780 г.). Первоначально оно употреблялось в двух значениях - прямом и переносном, т.е. функционировало как многозначное слово. Причем в силу определенных обстоятельств прямое значение «зоркий, хорошо видящий дальние и мелкие предметы» не получило широкого распространения, тогда как вторичное, переносное значение «способный предвидеть последствия чего-л.; предусмотрительный» стало достаточно активным и фактически составило основное содержание словарных толкований на протяжении двух веков.

Так, например, все основные толковые словари конца XVIII и XIX веков отмечают только переносное значение слова дальновидный, хотя материалы нашей выборки свидетельствуют о наличии фактов употребления данного слова и в прямом значении. Вот некоторые примеры такого употребления: Человек не столь имеет чувствие зрения дальновидно, как он (орел); миллионы животных ускользают от его взора своею малостию (Радищев. О человеке (II, 159)); Приближались мы к помянутому селу Липецам ... Тут открылись вдруг дальновидные положения мест и представилось взорам моим множество новых и прелестных предметов (Записки Болотова, т.II, 968): Какой оттуда (с горы) должен быть прекрасный вид! - Да, батюшка, место дальновидно (Мирошев, V).

Как видно из приведенных примеров, в двух последних случаях сложное прилагательное дальновидный выступает со значением - «даю­щий возможность далеко видеть» (о местоположении). Однако данное значение с пометой «устар.» зафиксировано только в ССРЛЯ (т. 3), что свидетельствует об ограниченности и незначительной активности первичного значения слова дальновидный.

Нa самом деле переносное значение данного слова, возникшее на основе его первичного значения, представлено намного шире и богаче. Это становится заметным уже в начале XIХ века, когда слово дальновидный стало широко употребляться как в прозе, так и в поэзии: Поэзьи дальновидный  Гений Грядущу мне предрек судьбу ты (Державин. На мир, 1807 г.); Смоленский князь, вождь дальновидный. Нe зря на толк обидный Великий ум в себе являл (Державин. Соч., т. З, 114). Аналогичное применение сложного прилагательного наблюдается и в последующее время: Дальновидные критики заметят конечно недостаток плана (Пушкин. Евгений Онегин. Предисловие, 638); Дальновидная экономка рассчитала .., что та (хозяйка) разузнает и донесет ей о молодом человеке все, до малейших подробностей (Писемский. Тысяча душ, ч. 1, гл. 6); Половодов без сомнения, очень проницательный и дальновидный. человек; как же он не мог предвидеть торжества своей интриги и ошибся всего на какой-нибудь один месяц? (Мамин-Сибиряк. Приваловские миллионы, ч.5, XII); В отношениях с подчиненным он (контр-адм. Мещеряков) умело сочетал разумную и твердую требовательность с человеческим отношением. Это, как известно, характеризует умных и дальновидных начальников (Первенцев. Огн. земля, гл. 5); Умный, дальновидный художник, Немирович-Данченко последовательно и систематически строил музыкальный спектакль, направленный на воспитание синтетического актера (Поляновский. Барсова, с. 88); Понимаю, что топорное использование административной мощи сегодня краше непопулярно, наиболее дальновидные апологеты Системы выдвигают на авансцену своих лучших представителей («Огонек», 1989, № 3).

В редких случаях слово дальновидный могло выступать с оттенком значения «отличающийся предусмотрительностью»: Вот, Репол, произвол И тайный замысел мой в чем ведай дальновидный (Державин. Соч., т. 4, с. 440); Дабы ... предупредить ненасытных кровопийц, каковы суть Бонапарты, честолюбивые и дальновидные замыслы повелевать Европою или всем светом (Державин. Соч., т. 7, с. 460-461); Необходимо утверждение нового типа мышления - честного, широкого и дальновидного (ЛГ 1985, № 28).

Такой же переносный характер имеет значение производного слова, образованного посредством частицы не- от данного сложного прилагательного. Например: Влюбленный то ... проницателен до ясновидения, то недальновиден до слепоты (Гончаров. Обык. история,   ч. П, с. 239). Ср. также: Затем он упрекал ее мужа в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно (Чехов. Три года).

Анализ внутрилексических отношений показывает, что сложное слово дальновидный  находится в тесных семантических связях со словами дальнозоркий и предусмотрительный. Причем, первое из этих слов соотносится с рассматриваемым словом и в структурном отношении: они объединены общностью первых компонентов.

По данным Словаря синонимов (т. 1, с. 269), дальновидный и дальнозоркий совпадают в своем значении, хотя последнее из них несколько устарело.

Следует также добавить, что в отличие от рассмотренного выше слова дальновидный его синоним дальнозоркий получил широкое применение в своем первичном, прямом значении «способный хорошо видеть на далекое расстояние». Ср.: Кити своими дальнозоркими глазами тотчас узнала его и даже заметила, что он смотрел на нее (Л.Толстой. Анна Каренина, т. 1, ч. 1, с. 83). Наш глуповский губернатор не дальнозорок (употребляю это слово не в обидном для этого сановника смысле, но просто желая выразить, что он близорук) (С.-Щедрин. Сатира в прозе, V, 3); Старуха была дальнозоркая и именно здесь, на реке, разглядела, чего не видела за обедом, что черные волосы Долгополовой подернуты равномерной сединой (Серг.-Ценский. Счастливица, 1); (Быков) стад теперь таким дальнозорким, что без очков не мог читать (Саянов. Небо и земля); В группе людей, идущих по одной дороге, почти всегда найдутся дальнозоркие, видящие предметы на большом расстоянии, и близорукие, различающие эти самые предметы только вблизи (Плеханов. Критика наших критиков); Очки тебе тут подобрали. Вроде сильные. Нe пробовал? - спросил Синцов. Сильные да не в ту сторону, - рассмеялся Завалишин. - Я близорукий, а они для дальнозорких (Симонов. Солдатами не рождаются).

Что касается переносного употребления сложного слова дальнозоркий, то оно не отличалось особой частотностью и засвидетельствовано в единичных примерах: Tante Crillade  была гораздо дальнозорче  и умнее Шеремура, и притом, на счастье его, она имела на него планы (Лесков. Шеремур, гл. 22).

Итак, общая смысловая нагрузка синонимического ряда была распределена между синонимами таким образом, что исходное прямое значение закрепилось за словом дальнозоркий, а переносное значение полностью перешло к слову дальновидный. Смысловая дифференциация обусловила функциональные различия этих слов: второе из них оказалось более активным, чем первое.

Что касается семантического развития сложного прилагательного дальновидный, то оно стало возможным благодаря соотносительности пространственной, временной и причинно-следственной отдаленности явлений и событий. Именно понятие «отдаленности» явлений, связанных друг с другом причинно-следственными отношениями, легло в основу нового актуального значения слова дальновидный. Наметившаяся у этого слова метафоризация и ее дальнейшее усиление происходили по мере обогащения житейского опыта носителей языка в процессе познания окружающей действительности.

Молниеносный. Сложное прилагательное молниеносный относится к разряду слов с приобретенной идиоматичностью. На протяжении всего ХVIII в. и почти до середины XIX века главным его значением по-прежнему оставалось прямое значение» адекватное значениям составляющих основ. Ср.: «содержащий в себе молненное вещество» (САР 1, ч. 4, с. 238); «содержащий в себе молнию; молниеносные тучи» (Словарь 1847, т. 2, с. 319).

С этими словарными толкованиями вполне согласуется значение сложного прилагательного молниеносный в следующих примерах из источников ХVIII  и  XIX столетий: … молниеносных гроз (Державин. Соч., т. 2, с. 89); Стаями сверх их летали Молниеносные, орлы (Державин. Соч., т. 2, с. 241); Услышь, молниеносный Перун (Державин. Соч., т. 4, с. 759); Уж дерзновенный росс, кичением влеком, Принес к стенам твоим молниеносный гром (Глинка. Сумбека, или ...); В одну громаду непогоды - И на лазоревые своды, Молниеносна  и черна, С востока крадется она (туча) (Языков. Тригорское); ... Гете все представляется молниеносным Зевсом, глаголющим мировые истины и великие слова (Герцен. Записки ...); Молниеносной тучи глыба Перевалила за леса (Полонский. В засуху); Какая простота, сжатость, молниеносная сила в его (Кольцова) изображениях! Какое русское раздолье, какая могучая удаль! (Белинский. «Новые досуги» Ф.Сле­пуш­кина). Ср.: Очи же твои молниеносны держастася от суеты мира (СлРЯ ХI-ХVII вв., вып. 9, с. 247); Что за молниеносный взгляд, который всюду проникает и все видит (Герцен. Дн., 1844 г.); Обломов мучился тем, что он испугал, оскорбил ее, и ждал молниеносных взглядов, холодной строгости и дрожал ... (Гончаров. Обломов); Он покорность порицал, Как истый бюрократ ... И на виновного бросал Молниеносный  взгляд (Плещеев. Мой знакомый) .

Вне такого контекста у слова молниеносный проявлялись другие значения: а) «острый, проницательный»: Что за молниеносный  взгляд, который всюду проникает и все видит (Герцен. Дн., 1844 г.); б) «выражающий сильное негодование, недовольство»: Обломов мучился тем, что он испугал, оскорбил ее, и ждал молниеносных взглядов, холодной строгости, и дрожал завидя ее, сворачивал в сторону (Гончаров. Обломов); Он покорность порицал, Как истый бюрократ ... И на виновного бросал Молниеносный взгляд (Плещеев. Мой знакомый). Характерным для употребления прилагательного молниеносный в приведенных примерах является узкая сочетаемость со словом взгляд.

В пределах отмеченной сочетаемости, а также в сочетаниях со словами скорость, быстрота, указывающими на интенсивность протекания действия, у слова молниеносный выступал и такой оттенок значения, как «быстрый, мгновенный» (ССРЛЯ, т. 6, с. 1177): Софья Алексеевна окинула молниеносным взглядом залу (Григор. Просел, дороги); Систематичного разговора вовсе у нас не было, с темы на тему скакали мы с быстротой молниеносной (Фурманов. Мятеж); Он, привыкший к молниеносным скоростям воздушной схватки, с удивлением смотрел, каким медленным и не страшным выглядит воздушный бой отсюда (Полевой. Повесть о настоящем человеке).

Дальнейшая активизация этого значения расширила сочетаемость слова молниеносный,  вовлекая в его окружение и такие существительные, как легион, поход, соображение, реакция, решение и т.п.: Кирилл стал вникать во все эти молниеносные соображения (Федин. Необыкн.лето); Пройдя около километра, она обогнала вторую когорту Молниеносного легиона и первая пошла ... (Булгаков. Мастер и Маргарита, с. 170); В том воистину молниеносном походе (ЛГ 14 авг. 1985); Ни немедленного повышения зарплаты, ни молниеносного решения жилищной или продовольственной проблемы (ЛГ 4 сент. 1985); Те молниеносные секунды мгновенно стерли с земли всех, кто был здесь, людей его взвода (Бондарев. Горячий снег, с. 247); Ташчайнар здоров, тяжеловат в подгрудке, он - сила, он  молниеносный нож по глоткам антилоп (Айтматов. Плаха, с. 28); Реакция читателя, слушателя, зрителя на факт – молниеносна! Без этой обратной связи работа журналиста немыслима («Правда» 18 ноября 1988); Это «пока» растягивается на период перехода, который, видимо, будет не столь молниеносен, как переход Суворова через Альпы; но не менее труден («Огонек», 1991, № 38).

Таким образом, сложное прилагательное молниеносный функционировало и продолжает функционировать как полисемантичное слово с дополнительными оттенками значения. В кругу родственных слов оно оказалось самым разветвленным по семантике; значения отадъективных образований (наречия и существительного) уже, чем семантический потенциал производящего прилагательного. Ср.: молниеносно «стремительно, мгновенно», молниеностность «свойство молниеносного; стремительность, мгновенность» (ССРЛЯ, т. 6, с. 1178).

Будучи однозначными эти производные не отличаются разнообразием синтагматических связей. Например, наречие преимущественно встречается при глаголах физического действия (спустить, мигнуть, мелькать, перекинуть, пожирать и т.д.): Над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи (Горький. Жизнь Кл.С.); Петро молниеносно мигнул, весь затрясся от сдерживаемого хохота (Шолохов. Тихий Дон, т. З, с. 96); Машина юзом поползла назад. Гринька вспотел, молниеносно перекинул скорость, дал левее руля, выехал (Щукшин. Гринька Малюгин); Судья, вопреки ожиданиям, молниеносно провел процедурные формальности (ЛГ, 1985, № 26).

Эти примеры также свидетельствуют о том, что семантическим ядром слова молниеносный  и родственных с ним образований молниеносно, молниеносность было и остается понятие «мгновенный, стремительный». Именно данное «переносное значение выдвинулось на первый план и утвердилось в языке в качестве номинативного, вытеснив исходное прямое» (Сорвилова, 1989, 105).

Вместе с тем наличие одноструктурных сложений типа смертоносный, вредоносный способствует сохранению живых нитей, связывающих семантику слова молниеносный с исходными значениями входящих в его состав корневых морфем. Тем не менее «в результате преобразования семантики слова молниеносный его первоначальное значение «несущий в себе молнию» устарело, а вторичное значение «быстрый, как молния» получило широкое распространение. При этом первый компонент данного сложения сохранил свое свободное значение, а второму, «можно приписать остаточное значение подобия. Это деривационно связанное значение» (Ермакова, 1972 (1), 201).

Тяжеловесный. Сложное слово тяжеловесный получило первую словарную фиксацию в Словаре 1847, где отмечено только прямое номинативное значение этого слова «имеющий много весу» (т. 4, с. 683). В такой же интерпретации приводится и его производящее тяжеловес. Однако позже у последнего В.И.Даль выделяет и специальное значение «ископ. ценный, камень: сибирский топаз» (т. IV, с. 456). Соответственно у относительного прилагательного тяжеловесовая  отмечается сочетание со словом серги.

Таким образом, словари прошлого столетия фиксировали только прямое номинативное значение слова тяжеловесный, считающееся у него основным и по сегодняшний день. Ср.: ... где кулак тяжеловесный.  Степень был ко громкой славе, А нередко - ко престолу (Радищев. Боба, с. 306); (В зале) стены были «под мрамор», со штучным дубовым полом и с мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною (Достоевский. Идиот); Через минуту его (Шептунова) правого уха ступил в лужу большой, тяжеловесный сапог (Чехов. Собр.соч., т. 2, с. 218); Лукьян ворочает пни, бревна, камни - словом, надседается над самым тяжеловесными предметами (Г.Успенский. Крестьянин ... , IV); Он известен за солдата серьезного и обстоятельного; в свободное время медленно и добросовестно тачает сапоги огромные, тяжеловесные,  не знающие износа (Куприн. Собр.соч., т. 2, с. 318); Чуть позванивают штыками тяжеловесные  винтовки (Фурманов. Мятеж, Ш); ... тяжеловесные  зерна (Шолохов. Тихий Дон, ч. 1, с. 121).

Однако еще в ХVIII в. слово тяжеловесный начинает применяться и в других контекстах, служащих выражению отвлеченно-оценочной характеристики: Сия тяжело-весна мысль вержет их полет перунный (Бобров. Херсонида, с. 28). Здесь в отличие от предыдущих примеров сложное прилагательное передает «гнетущий, мрачный» характер мысли.

В пушкинскую эпоху способность слова к переносному употреблению значительно возрастает. В произведениях самого Пушкина и его последователей закрепляются такие значения рассматриваемого слова, как 1) «внушительный, убедительный»; 2) «не скоро соображающий, тупоумный». Первое из этих значений реализовано в следующих примерах: Барон ... (смотрит на свое золото). Кажется не много, А скольких человеческих забот. Обманов, слез, молений и проклятий Оно тяжеловесный представитель (Пушкин. Скупой рыцарь. II, 40); Дом, мимо которого бежала Аночка, был городской школой, - тяжеловесное  беленое здание с каменными заборами по бокам (Федин. Первые радости, с. 148). Тяжеловесным аргументам Алексеева будто бы и нечего было противопоставить, но слово взял Лукомский, выровнял весы (Шолохов. Тихий Дон, кн. 2, ч. 5, с. 249); Булыжников пишет не много, но зато тяжеловесно  и глобально (ЛГ, 9 апр. 1986).

Второе из вышеуказанных значений слова тяжеловесный  можно иллюстрировать примерами типа: Ну словом, череп сей храним Тяжеловесный мозг барона, Барона Дельвига (СЯз Пушкина, т. IV,     с. 611).

Появление новых оттенков значения у слова тяжеловесный
способствовало его активизации в литературной речи и расширению сфер его применения. Особенно заметными становятся эти процессы во второй половине XIX в., когда сложное слово начинает функционировать и с оттенками значения «трудный для понимания, усвоения» и «лишенный легкости, изящества, быстроты» (о шагах, походке). Сp.: 1. Я слышал, какими тяжеловесными комплиментами награждал он всякую даму, которая покупала у него свечу (Чехов. Полн.собр. соч., т. З, с. 166); Клим подметил в нем (Кутузова) новое: тяжеловесную шутливость (Горький. Жизнь Кл.С., ч. 2, с. 38); Фразы почему-то получались тяжеловесными,  холодными (Чуковский. Балтийское небо). Сильный грузинский акцент, тяжеловесные обороты речи не делали его хорошим оратором (Рыбаков. Дети Арбата, с. 130).

Примерно с середины прошлого столетия начинает развиваться еще одна семантическая линия сложения тяжеловесный - «грузный, тучный»: Тяжеловесный сенатор Валгин увидал однажды его одну статуэтку у его тетки и объявил, что намерен покровительствовать юному таланту (Тургенев. Накануне, с. 13); Теперь мы стали зрелей и тяжеловесней (Есенин. Собр.соч., т. 1, с. 130); Самгин пошел в буфет, слушая, что говорят солидные тяжеловесные горожане (Горький. Жизнь Кл.С, ч. Ш, с. 230); Пастухов стал рядом с тяжеловесным  мужчиной с голубыми глазами (Федин. Необык. лето); ... Ташчайнар приподнял свою угловатую, тяжеловесную голову (Айтматов. Плаха, с. 299).

 

Выводы

 

Ведущей тенденцией в семантическом развитии адъективной лексики в XVII-XIX вв. стало окачествление, т.е. формирование отвлеченно-оценочного значения у многих слов, обозначающих конкретные, чувственно воспринимаемые признаки. Подвергаясь ока-чествлению, сложные имена прилагательные, первоначально связанные с предметной, хозяйственно-бытовой сферой, стали широко использоваться и по отношению к человеку, а именно для образной характеристики его действий, моральных и физических качеств (твердокожий, прямолинейный).

В свою очередь, сложения, обозначающие атрибуты живых существ, могли переключаться в сферу наименований тех или иных признаков растений и предметов. Такое расширение семантической границы композитов было обусловлено общностью определенных качеств живых существ и объектов окружающей действительности.

По этой же причине достаточно большое число сложных имен прилагательных приобрело переносное значение в результате мета-форизации и метонимического переосмысления (одноногий, седоголовый, смуглотелый). К ним относятся сложения с изначальной (голословный, меднолобый) и приобретенной (дальновидный, молниеносный) идиоматичной семантикой, а также многозначные сложения, совмещающие в своих разных значениях признаки идиоматичных и неидиоматичных единиц (разношерстный, скороспелый). Вместе с тем значительная часть адъективных композитов - это неидиоматичные слова.

Следует иметь в виду и тот факт, что характер семантического развития сложных имен прилагательных в изучаемое время определялся также соотношением новых и традиционных значений. В одних случаях новые значения, быстро активизируясь, вытесняли исходные значения (молниеносный, дальновидный); в других - новые значения, не став актуальными, архаизировались, а затем постепенно утрачивались. В подавляющем большинстве случаев новые значения уживались с прежними (новоиспеченный, скороспелый, тяжеловесный).

Таким образом, в общей лексической системе литературного языка нашли органическое совмещение композиты основного словарного фонда и те новые элементы, которые возникали вместе с расширением сферы употребления адъективной лексики.

 

§ 3. Семантические неологизмы

 

Неологизация лексики современного русского языка происходит не только за счет образования новых слов, но и за счет формирования так называемых семантических неологизмов, т.е. новых значений в структуре многозначных слов (долгожитель, однозначный, тяжеловес и др.). Как справедливо отмечают ученые, «процессы нелогизации в области семантики носят менее явный характер, чем при появлении лексических новообразований, выявление их связано с определенными трудностями» (Никитченко, 1985, 3). Тем не менее в специальных исследованиях выделяется значительное число (1700) семантических неологизмов, возникших в последние десятилетия, что составляет 9% от общего числа инноваций в новых словарях (Никитченко, 1985, 4).

Наблюдения показывают, что семантическая неологизация сложных слов происходит менее интенсивно, чем простых слов. Это обусловлено, по-видимому, сложностью словообразовательной структуры самих композитов.

Анализ семантических неологизмов из числа сложных слов, приводимых в СНС, позволяет выделить три своеобразные группы таких слов:

1) одиночные семантические неологизмы (широкозахватный, черно-белый, впередсмотрящий, одноцветный, огнетушитель);

2)    однокоренные семантические неологизмы (многозначный – многозначность, однозначный - однозначность) ;

3)    «смежные» семантические неологизмы (тяжеловес, долгожитель).

В общей системе лексико-семантических средств языка слова анализируемых групп целесообразно рассмотреть в двух аспектах - в сравнении с «прототипами» («оригиналами») и в сравнении друг с другом. Такой подход позволит нам, с одной стороны, выявить особенности смысловой соотносительности, с другой стороны, наметить типы семантических изменений (Теймурова, 1989, 17).

1. В сфере словосложения наиболее многочисленны одиночные  семантические неологизмы (почти 90%). Характерной чертой таких слов является то, что в отличие от родственных с ними композитов они приобретают новое значение, обычно расширяющее их функциональные возможности.

Как показывают специальные исследования, «семантические инновации могут появляться в языке разными путями. Большая часть их (66%) развивается за счет различных способов внутрисловной семантической деривации» (Никитченко, 1985, 4-5).

Среди одиночных семантических неологизмов значительное место занимают метафоры. Это объясняется тем, что сравнение – наи­более характерный прием освоения мира человеческим сознанием (Никитченко, 1985, 5).

Метафоризации подверглось значение многих сложных слов: взрывоопасный, впередсмотрящий, вполнакала, крупномасштабный, ластоногий, малогабаритный, новобранец, огнетушитель (жарг.), одномерный, паровоз (жарг.), полуфабрикат, самодеятельность, самолет (в разг. речи), скороговорка, трилистник (в проф. речи), черно-белый, широкозахватный и др.

Ср.: Взрывоопасный 1. «Опасный в отношении возможности взрыва (в 1 знач.). Взрывоопасные вещества»: - Вы знаете, что шахта взрывоопасна из-за угольной пыли? (СНС - 60).  2. перен. «Имеющий предпосылки для социальных столкновений»: Трудно представить себе достижение урегулирования на Ближнем Востоке, если оно не будет ... охватывать весь комплекс вопросов, питающих взрывоопасную обстановку в этом районе мира (Ковалев. Азбука дипломатии) (СНС - 70); Куда податься безбедному еврею? (Попытка спокойно объясниться на взрывоопасную тему) («Известия», 28 июля 1992).

Крупномасштабный. 1. «Крупного масштаба»: Крупномасштаб­ная карта (MAC, т. П, с. 138). 2. «Очень большой, значительный по величине, размеру или широте охвата чего-л.: Стороны согласились, что существуют хорошие перспективы для заключения в бли­­жайшее время между соответствующими организациями ряда крупномасш­та­б­ных сделок на взаимовыгодной основе («Труд» 18 февр. 1975).

Полуфабрикат 1. «Первично обработанный продукт, который нуждается в дальнейшей окончательной обработке, делающей его годным для потребления»: Селитра не только удобрение - она еще и полуфабрикат для химической промышленности (Фиш. Скандинавия в трех лицах) (МАС, т. III, c. 275).  2. «Что-л. незаконченное, нуждающееся в доработке (переносно): «Ей вручили ордер. Но по существу это был ордер на полуфабрикат - в ведомость строительных недоделок было внесено пятнадцать пунктов (СНС - 84).

Самодеятельность.  «Проявление личного почина, творческого   начала в каком-л. деле, активная самостоятельная деятельность»: В массе возникает воля к самодеятельности, к жизни активной (Горький. О войне и революции). 2. «Художественное (музыкальное, театральное, хореографическое) творчество лиц, не занимающихся искусством профессионально»: Мне пришлось много ездить по клубам, смотреть выступления самодеятельности (Мичурина-Самойлова. Шестьдесят лет в искусстве) (МАС, т. IV, с. 18). 3. «Самовольные действия, неуместное проявление в активности (в разг. речи)»: Бессрочный ремонт? Впервые слышу о таком виде услуг. Выяснилось, что в телеателье № 9 занимаются неуместной «самодеятельностью»,I вводят в заблуждение клиентов («Правда» 16 дек. 1976).

Метафорический перенос создает известные ассоциации между конкретно-чувственной и абстрактно-оценочной сферами (черно-белый; ср.: цветовое и интеллектуально-оценочное значения).

Новые значения слова, становясь фактом языка, придают словам определенные категориальные и системные свойства, что позволяет признать «относительную самостоятельность значения слова» (Никитченко, 1985, 21).

В ряде случаев новые значения возникают в результате метонимического переноса (зеленоглазка, кинолента, малолитражка, микросреда,  микроклимат, однодневный и др.).  Ср.: Кинолента  1. «Отдельный экземпляр, отпечаток кинофильма» (МАС, т. II); 2. «Кинофильм»: Герои будущей киноленты - молодые советские ученые, разгадывающие удивительное явление, которое временами возникает в пустынной местности (СНС - 60).

Малолитражка 1. «Малолитражный автомобиль»: — На какой вы машине? - спросил Ваня (шофера). - На вашей любимой, товарищ майор: на малолитражке (Саянов. Небо и земля). 2. «О корове, дающей мало молока (в разг. речи, шутл.)»: Когда на наших глазах исчезает … якутская корова, генетики бьют тревогу. И коровенка-то как будто незавидная-мелкая, малопродуктивная (дает 1800 литров молока - хорошо!) ... Хозяйству, ориентированному на рост надоев, такая «малолитражка» ни к чему (СНС - 83).

Однако «новые значения в структуре многозначного слова далеко не всегда бывают связаны отношениями семантической выводимости с исторически предшествующим значением. В этом случае имеет место агрегатирование (Н.З.Котелова) - присоединение нового значения к уже имеющимся значениям слова на основании формального тождества и общности сем» (Никитченко, 1985, 5).

За рамками внутрисловной семантической деривации возникли такие семантические неологизмы как полнометражный, микромир, одномерный, мифотворчество  и др. Ср.: Микромир 1. «Об ограниченном, узком круге людей, небольшом коллективе в сравнении с окружающим миром (переносно)»: В микромире сберкассы шла своя жизнь, с ее сложностями, заботами, ежедневными делами (Тэсс. Путешествие ..., с. 210). 2. «Совокупность того, что характеризует внутренний мир отдельного человека (его мысли, чувства и т.д.), содержание того, в чем он отражается»: микромир человеческих чувств (СНС - 70).

Одномерный  1. «Происходящий в одном намерении, обладающий особыми свойствами в каком-л. выделенном направлении (по одной координате)»: Работы наших исследователей используются и в теории одномерных сверхпроводников, выдвинутой Дж.Бардиком («Правда» 14 июня 1973). 2. «Проявляющий себя узко, односторонне»; Ее не переставал занимать этот человек; она чувствовала, что он кажущийся при поверхностном знакомстве одномерным, на самом деле натура сложная, во многом противоречивая (СНС - 70).

2. Однокоренные семантические неологизмы представлены всего лишь несколькими коррелятивными парами, объединенными  формальным и смысловым сходством  (многозначный – многозначность, однозначный – однозначность). Каждая из таких пар базируется на закономерностях формально-семантической соотносительности производящих и производных единиц.[33]

Регулярные словообразовательные и семантические отношения между сложным именем прилагательным и производным от него существительным, становятся основой для их совместного переосмысления. И это не случайно, поскольку «сходные по основному значению слова имеют сходные или параллельные семантические изменения» (Покровский, 1959, 82). Ср.: многозначный «сложный, глубокий и значительный по содержанию, смыслу»: Но опыт поэзии 60-х годов обогатил поэта. Из груды впечатлений, фактов, событий он высекает искры мысли, многозначного вывода или открытого размышления («Новый мир», 1976, № 3); Правда истории многозначна (СНС - 70).

Многозначность «сложность, глубина и значительность содержания, смысла чего-л.»: Его стих приобрел в эти годы редкостную многозначность и почти классическую ясность и отточенность (Осетров. Поэзия вчера, сегодня, завтра, с. 16); … жизненное событие во всей его исторической сложности, грандиозности и многозначности (Соколов. Книга подвига и подвиг книги) («Новый мир», 1975, № 8).

Однозначный 1. «Строго определенным образом следующий за чем-л. или выводимый, заключаемый из чего-л.»: Результат целесообразной деятельности зависит от многих объективно-случайных факторов, которые придают всему процессу отнюдь не однозначный, но статистически вероятностный характер (Фролов. Проблема целесообразности ..., с. 17); Принято также считать, что «яблоко от яблони недалеко падает», что родительский пример в деле воспитания является решающим. В жизни, однако, не все так просто и однозначно (ЛГ, 1977, № 19). 2. «Строго определенный по своему содержанию, не допускающий разных толкований». Привыкшие к безапелляционному суду над литературными героями, к прямолинейным классным собраниям, к однозначным оценкам …, ребята, по инерции … однобоко мыслят друг о друге (ЛГ, 1975, № 1); ... тут не существует непререкаемой терминологии, однозначных объяснений: восприятие поэзии - свойство глубоко индивидуальное, и очень не просто передать его, объяснить другим (СНС - 70).

Однозначность  1. «Строгая определенность того, что следует, вытекает из чего-л.»: Было … ощущение ... будто твой собеседник и сам где-то в глубине сознает, что с аргументами не все в порядке, и от этого он (тут не было однозначности) либо испытывал некоторую неловкость, либо упрямо повторял уже оказанное («Известия» 25 ноября 1969). «Отсутствие вариантов»: Прозоров слышал разговоры, что, мол, эта  однозначность повторения наводит уныние н тоску ... Лично ему нравится геометрическая четкость современной застройки («Новый мир», 1976, № 4). 2. «Строгая определенность содержания, невозможность разного понимания»: Книга … посвящена портрету. Это самый простой и самый сложный из всех жанров изобразительного искусства. Его простота определяется однозначностью исходной задачи: изобразить человека («Новый мир», 1976, № 5).

Промежуточное положение между одиночными и однокоренными семантическими неологизмами занимают такие пары, в которых один из членов является подлинным семантическим неологизмом, а другой, не различаясь с первым по значению, выступает в качестве собственно лексического неологизма. Ср.: многослойный «отличающийся многими чертами, особенностями, которые как бы наслаиваются друг на друга (перен.)»[34]  : Читательское сознание ... тоже, как и произведение литературы, многослойно (ЛГ, 1975, № 1); Современное искусство многосложно,  многослойно,  в нем действуют самые разнообразные силы («Сов. культура», 1975, № 16).

Многослойность «свойство кого-, чего-л., заключающего в себе многие черты, особенности, которые как бы наслаиваются друг на друга»: Его давно интересуют болевые точки жизни, трудные необычные судьбы и неоднозначность, многослойность человеческих душ (ЛГ, 1973, № 33); Памятью поэт то и дело обращается к военной поре, сопрягая воспоминания с рассказом о сегодняшнем дне. Эта появившаяся ... впервые у Прокофьева многомерность, многослойность стиха свидетельствовала о существенных сдвигах в мироощущении («Звезда», 1974, № 8).

3. «Смежные» (параллельные) семантические неологизмы вст­речаются в современном русском языке очень редко, хотя их появление не противоречит логике семантического развития лексических единиц: новое значение таких слов возникает в соответствии с потребностями номинации каких-либо реалий в окружающей нас действительности. Отличие «смежных» семантических неологизмов от других групп аналогичных инноваций заключается только в том, что они («смежные» неологизмы) возникают у одного и того же слова почти одновременно или в течение небольшого промежутка времени.

Так, например, слово тяжеловес с первоначальной семантикой «спортсмен (борец, боксер, штангист) тяжелого веса»[35] (МАС, т. 4, с. 437), сначала приобрело значение «изделие из стали или другого металла, отличающееся большим весом (в разг. речи)» (СНС - 82); а позже стало употребляться и в значении «тяжеловесный железнодорожный состав (поезд, сформированный из большего, чем обычно, числа вагонов)» (СНС - 84). Ср.: ... экономичный легкий профиль (проката) «на задворках». Да и для вытягивания плана надежнее катать тяжеловесы («Правда» 20 сент. 1992); «Зеленая улица» открыта тяжеловесным поездам ... Дня ускоренного формирования тяжеловесов на крупных узловых станциях проложены десятки километров путей («Правда» 6 сент. 1992).

Таким образом, на базе исходного значения у слова тяжеловес возникло два новых переносных значения, определивших его новый семантический облик.

Долгожитель. 1. «Тот, кто отличается долголетием» (МАС, т. 1, с. 422). 2. «О человеке, отличающемся долголетней активной деятельностью (переносно)»: Главная причина такого отсева - разительный контраст между мастерами и юношами в той самой психологической образованности, наличие которой помогает взрослым ... быть долгожителями  в спорте (СНС - 70).  3. «О том, что характеризуется длительным существованием (переносно)»: Самолет «ТУ-104» оказался долгожителем. Он и сейчас работает на наших трассах («Огонек», 1973, № 7).

Материалы СНС свидетельствуют и о том, что сложное слово долгожитель стало базой образования инноваций двух типов: приведенных выше семантических неологизмов и собственно лексического неологизма долгожительница «женщина, живущая долго (дольше обычного» (СНС - 70).

Аналогичные потенции наблюдаются и у таких слов, как одномерный (семантический неологизм) - одномерно и одномерность (лексические неологизмы); однозначный (семантический неологизм) - однозначно (лексический неологизм) и др.

 

Выводы

 

В заключение заметим, что семантические неологизмы последних десятилетий занимают заметное место среди новых композитов этого периода, хотя переосмысление сложных слов происходит менее интенсивно, чем простых слов (первообразных и производных). Развитие новых значений в отдельных звеньях словообразовательного гнезда способствует формированию различных типов (групп) семантических неологизмов: одиночных, однокоренных и «смежных».

Новые значения могут образовываться у композитов, принадлежащих разным частям речи. Наибольшую активность проявляют имена существительные и имена прилагательные; у остальных частей речи эти возможности ограничены.

Чаще всего статус семантического неологизма приобретают однозначные слова. Но не всегда такие лексемы становятся единственными однословными наименованиями предметов и явлений; в ряде случаев они используются и как синонимы к уже имеющимся словам (кинолента - кинофильм). Однако даже в таких случаях функционирование семантических неологизмов как дополнительных средств номинации приобретает характер положительного фактора, способствующего разветвлению лексико-семантической системы языка.

Новые значения, возникшие за счет метафоризации семантики общелитературных слов, пополняют различные функциональные сферы языка (разговорную речь, жаргонную лексику и т.п.).

Вторичное использование слова как средства номинации, становясь фактом языка, придает лексической единице определенные категориальные и системные свойства.

Таким образом, семантические неологизмы наряду с лексичес­кими неологизмами, окказионализмами и потенциальными словами представляют собой неиссякаемый источник удовлетворения все новых и новых потребностей носителей языка в средствах номинации.

 

§ 4. Возрождение композитов в языке

 

С процессом неологизации лексики тесно связан процесс возрож­дения и активизации ранее бытовавших в языке слов.

Обращение к некоторым полузабытым словам в наше время обусловлено прежде всего позитивными переменами, происходящими в духовной жизни русского народа, стремящегося возродить общечеловеческие нравственные ценности (См.: Верещагин, 1993, 97). «Все чаще возвращаемся мы к морально-этическим ценностям, нравственно-природным нормам прошлого, растеряв которые, не выработало современное общество более совершенных» (Подюков, 1991, 4).  Призыв к оздоровлению общественных отношений все чаще звучит на страницах периодической печати: Возрождение учительского достоинства - святой долг каждого, кого волнует будущее школы. Возродив его, мы вернем в школу честность и благородство, доброту и милосердие  («Правда» 16 авг. 1989).

В MAC смысл слова милосердие объясняется следующим образом: «готовность оказать помощь, проявить снисхождение из сострадания, человеколюбия, а также сама помощь, снисхождение, вызванные такими чувствами (т. 2, с. 269). Об актуальности милосердия в человеческих отношениях говорится в заметке Е.В.Красикова, посвященной роману Ч.Айтматова «Плаха»: Таким образом, логика развития символа «плаха» определяется идеей губительности любого насилия. Сегодня - апокалипсис милосердия завтра - гибель природы, духовное и физическое вымирание («Русская речь», 1992, № 1).

В последние годы стали активизироваться прежде всего слова, относящиеся к общественно-политической лексике. Среди них немало слов с первым компонентом благо-: благополучие, благоденствие, благосостояние, благотворительность, благоразумие, благородный (Туркия, 1988, 64-67). Об активизации таких слов можно судить по их все более расширяющейся сочетаемости с другими словами. Ср.: экологическое благополучие, материальное благополучие, социальное благополучие; благотворительный концерт, благотворительный вечер, благотворительный матч, благотворительный фонд, благотворительное общество. Весьма характерны в этом отношении следующие примеры: Слова благотворительный концерт, благотворительный вечер звучат как слова из старой доброй книги. Слова добрые и теплые (Из телепередачи о концерте, состоявшемся в Большом театре 16 мая 1989 г.); Но сегодня мы вновь, слава богу, возвратились к тому, что милосердие,  сострадание, благотворительность возвышает человека («Известия» 16 июля 1989).

В настоящее время в «словах с компонентом благо- актуализируется социально-политический смысл, однако они продолжают употребляться и в тех широких значениях, которые была характерны для них ранее» (Туркия, 1988, 67). Как известно, на протяжении многих десятилетий рассматриваемые слова неоправданно игнорировались по идеологическим соображениям, что не могло оказаться на характере их толкования в словарях. Ср.: благотворительность «в буржуазном обществе: оказание частными лицами материальной помощи неимущим; филантропия» (MAC, т. 1, с. 96).

Лишь в последние годы словари вносят необходимые коррективы в толкование данных слов. Ср.: благотворительность «оказание частными лицами или общественными организациями материальной помощи нуждающимся» (НАС, т. 1, с. 618). И это не случайно, в новых условиях социально-политических и экономических преобразований, некоторые из полузабытых слов приобрели большую социальную значимость: Долго и с огромным трудом пробивались к жизни благотворительные матчи, встреча, турниры, посвященные нашим выдающимся спортсменам и тренерам («Известия» 21 февр. 1989); Я категорически против всякой помощи как благотворительного деяния («Учит.газета» 31 янв. 1989); ... эти бедные люди примеряли поношенные пальто и благотворительные карточки («Известия» 6 марта 1992); Возможно, наши современные благодетели мало знают о российских благотворительных традициях («Известия» 6 марта 1992); Не благотворительность, а сотрудничество («Учит. газета» 31 янв. 1989); … благотворительность на ее нынешнем этапе - чаще вид рекламы, нежели порыв бескорыстия и любви к человеку («Известия» 6 марта 1992); ... потребность в благотворительности сегодня, как никогда, велика («Известия» 6 марта 1992); Это не мешает актрисе активно заниматься благотворительностью («Известия» 24 февр. 1992); Магомаев собирается дать серию благотворительных концертов в Баку и некоторых районах республики («К.пр.» 20 авг. 1992).

Аналогичным образом сложилась и судьба слова миротворчес­кий, которое еще недавно, в начале 80-х годов, считалось устаревшим, о чем свидетельствуют данные второго издания МАС: миротворчес­кий  «устар. Прил. к миротворство и миротворец (т. 2, с. 277).

Вместе с тем в наши дни это слово приобрело широкую активность, употребляясь в сочетаниях со словами сила, миссия, переговоры, политика и др.: Парламент России санкционировал использование 14-й армии в качестве миротворческой силы («Известия» 10 июля 1992); Этот документ предусматривает введение в регион трехсторонних миротворческих сил ... («Известия» 23 июля 1992); Миротворческая дипломатия берет верх: сначала - в южной Осетии, теперь - в Приднестровье («Известия» 23 июля 1992); ... межнациональный миротворческий воинский контингент («К.пр.» 14 июля 1992); По соглашению между главами государств СНГ в Приволжском военном округе готовится к выполнению миротворческих функций  мотострелковая дивизия («Известия» 2 сент. 1992); В принципе этот полк, по словам первого заместителя министра обороны России, после необходимого усиления сможет решать и миротворческие задачи («Известия» 2 сент. 1992); Конфликт Кишинев - Левобережье, несмотря на миротворческие шаги президента Снегура, разрастается («Известия» 17 марта 1992).

В такой же степени активизировалось и сложное существительное миротворец: Мы выстрадали долю миротворцев (К. пр.» 28 авг. 1992). К разряду активизирующихся в наши дни слов следует отнести также слова правопреемница, судьбоносный[36] и др. В связи с распадом СССР и образованием на его базе Содружества независимых государств (СНГ) встал вопрос о дальнейшей судьбе прежней общегосударственной собственности, принадлежащей ранее всем бывшим республикам СССР. Выступление России в статусе правопреемницы  бывшего Союза дало повод для активизации этого слова в периодичес­кой печати: Более того, если Россия выступает правопреемницей  бывшего Союза и государством продолжателем, то выполнение этого документа с правовой точки зрения обязательно («Известия» 22 апр. 1992) и др.

 

Выводы

 

Таким образом, в потоке непрерывных лексико-семантических изменений в современном русском языке наблюдается возрождение и активизация некоторых слов, преимущественно связанных с понятиями общественно-политической жизни. Активизация некоторых полузабытых слов в наше время обусловлена прежде всего переменами в общественной жизни; она свидетельствует о глубокой преемственности в духовной жизни носителей языка, о диалектической взаимосвязи прошлого и современного состояний самого языка.

 

§ 5. Композиты, образованные на базе

фразеологических единиц

 

Деривационная база сложных слов не ограничивается областью свободных словосочетаний. Они «образуются и непосредственно от фразеологических единиц и составных наименований, например, от железная дорога – железнодорожник, железнодорожный; от втирать очки – очковтиратель, очковтирательство; от косить сено – сенокосилка и т.п.» (Виноградов, 1975, 209).

При образовании сложных слов на базе фразеологизмов происходит «конденсация фразеологизма в лексему в смысловом и формообразовательном отношении (ни бе, ни ме - нибенимекнет - «ничего не может произнести вслух») (Попов, 1976, 15-16).

Этот процесс изначально обусловливает отличие отфраземного образования как лексической единицы от коррелирующего с ним устойчивого сочетания слов. Различие двух соотносительных единиц исследователи объясняют тем, что «основная функция слов состоит в том, чтобы выражать понятия, а фразеологизмы появляются в языке для того, чтобы через образное представление характеризовать уже названное словом понятие, конкретизировать его через заложенное в содержании представление, выражая отношение к нему, оценку его. То есть фразеология удовлетворяет потребность носителей языка в экспрессивности» (Федоров, 1973, 114).

Несмотря на наличие определенных структурных и функциональных различий между лексическими и фразеологическими единицами, некоторые их свойства совмещаются в отфраземных образованиях.

В частности, «от слова отфраземы перенимают именно те черты, которые в ФЕ определенным образом ограничены: а) широкие грамматические и лексико-грамматические особенности; б) неограниченность парадигматических изменений; в) большие сочетаемостные возможности» (Стишов, 1991, 9-10).

Вместе с тем, находясь в отношениях производности, сложения и фразеологизмы также имеют ряд общих признаков, своеобразно проявляющихся в значении отфраземных сложений. Как отмечают ученые, отфраземные образования, как правило, могут унаследовать: высокую коннотацию (небо коптить - небокоптитель, дубовая голова - дубинноголовый и др.) и более сложную (сравнительно со словом) семантическую структуру или «более широкую» семантику (Стишов, 1991, 9), например, ср.: головоломка  «загадка, задача, требующая для своего решения большой догадливости, сообразительности» (а также «игра с задачами такого характера) (ССРЛЯ, т. З, с. 225). К тому же, многие отфраземные производные сохраняют образность, фразеологичность семантики исходных единиц.

Анализируя лексические значения сложных слов с фразео-логичной семантикой, О.П.Ермакова предлагает выделить (по аналогии с известной классификацией В.В.Виноградова) по крайней мере три типа сложных слов: «1) с отношениями частей, как в идиоме: опростоволоситься, прекраснодушие, лоботряс, рукоприкладство и т.п.;  2) с отношениями частей, как в единстве: молокосос, узколобый, лежебока и др.; 3) с отношениями компонентов, как во фразеологическом сочетании (один из компонентов имеет несвободное значение): благовоние, молниеносный, мелкотравчатый и т.п. При этом, так же, как и в соответствующем типе фразеологизмов, один из компонентов может иметь ослабленное значение. Ср.: мелкотравчатый, дружелюбный, где явно наблюдается семантическая редукция корней -трав и -люб-» (Ермакова,1984, 132).

Признавая необходимость такой классификации, не следует, однако, недооценивать и факты, выявляемые при изучении закономерностей образования сложных слов от фразеологических единиц, особенностей семантического развития отфраземных сложений с учетом характера соотношения в их семантической структуре прямых (потенциальных и реальных) и переносных значений.

Прежде всего, следует учесть, что сложное слово, как и любое производное, «и по форме (материально), и по смыслу (семантически) восходит к своему производящему и зависит от него» (Тихонов (1), 1985, 28).

Наличие только одного из этих факторов не может служить достаточным основанием для установления отношений производности между рассматриваемыми единицами. К примеру, сложное слово двуглавый  «имеющий две головы» не базируется на фразеологизме о двух головах «неосмотрительно смелый, рискующий жизнью, не боящийся смерти, наказания, жестокой расправы» (ФС Молоткова, с.113), так как между ними нет семантической корреляции.

Точно также сложение общеязыковой не связано с фразеологизмом общий язык «полное взаимопонимание, полная согласованность в каких-либо действиях», хотя здесь на лицо формальное сходство их компонентов.

Аналогичным образом можно объяснить соотношение сложений длинноносый, длинноухий, длиннорукий с формально коррелирующими фразеологическими оборотами. Сp.: устойчивое сочетание с длинным носом - «ни с чем, ничего не добившись» и формально соотносительное с ним сложение длинноносый - «имеющий длинный нос»; длинные уши - «о человеке, который подслушивает и делает доносы» и сложение длинноухий - «имеющий длинные уши»; длинные руки - а) «иметь большую силу, влияние»; б) «присваивать чужое, воровать» и сложение длиннорукий - «имеющий длинные руки» (ССРЛЯ, т. 3, с.819-622).

По поводу слова длиннорукий следует заметить, что в результате тесного функционально-семантического взаимодействия со сложным словом долгорукий, имевшим более раннее происхождение, оно унаследовало от последнего такой дополнительный оттенок значения, как «нвг.вор, воришка, нечистый на руку» (Словарь Даля). Можно полагать, что, в свою очередь, данное областническое употребление слова долгорукий стало возможным не без соответствующего влияния ассоциативных связей этого прилагательного с выражением долгие руки. Ср.: У него руки или пальцы долгии, он нечист на руку; долгие, вернее длиннее, руки означают и власть: далече достанет (Словарь Даля, т.1, с. 460).

Вместе с тем доминирующим в содержании слова длиннорукий  по-прежнему считается его этимологическое значение, а коннота­тив­ный оттенок «вор» отмечается только в говорах Подмосковья» (см. «Сл. гов. Подмосковья», с. 111).

В отличие от приведенных слов (долгорукий - длиннорукий сложные слова долгоязычный и длинноязычный с самого начала функционирования обнаруживали свое отфраземное происхождение, поскольку выступали как экспрессивные единицы со значением «который клевещет, ябедничает, болтливый, не скромный на язык» (САР II) или «невоздержанный на язык, болтливый; склонный к сплетням, пересудам» (ССРЛЯ, т. 3). Приведем некоторые примеры употребления этих слов и коррелирующих с ними фразеологизмов[37] в художественной литературе: И поносительно рассказывает иногородним, то есть редактору и длинноязычной собратии его о жизни нашего города (Горький, Жизнь Кл.С, ч.2); Поселился слесарь Штокман у косой длинноязыкой Лукашки (Шолохов. Тихий Дон, т. 1, ч. 2).

Таким образом, между отфраземными сложениями и их производящими (устойчивыми сочетаниями) устанавливаются разнообразные мотивационные отношения:

1. Сложное слово может иметь в качестве производящей базы не один, а несколько фразеологических оборотов (или их вариантов). В таком случае вопрос о соотносительности данного композита с тем или иным фразеологизмом может быть решен с учетом степени семантической и формальной близости этих единиц. К примеру, со сложным словом вековечный исторически находился в коррелятивных отношениях фразеологический оборот, выступавший в пяти вариантах, большинство которых приводится уже в СДРЯ (въ векы века - «во все времена, вечно»; въ векы веком, въ векы векъ, на веку векомь - с тем же значением).[38]

Позже к этому ряду примыкает и выражение веки вечные, которое наиболее четко отражает структуру и значение сложения вековечный, но объясняется в словарях противоречиво: во ФС Молоткова устойчивое сочетание веки вечные приводится со значением «всегда, вечно» (с. 59), а во ФС Федорова - с противоположным значением «никогда, ни при каких обстоятельствах» (т. 1, с. 52).

На наш взгляд, во втором случае имеет место контекстуальное употребление фразеологической единицы. Ее регулярное значение, отмеченное во ФС Молоткова, носит системный характер и более последовательно проявляется в производном сложном прилагательном вековечный. Правда, в отношении последнего, также существует разнобой в словарях. За исключением ССРЛЯ, все словари отмечают его как моносемантичное слово со значением «идущий из веков; извечный» (MAC, I, с. 146). В ССРЛЯ его семантика раскрывается следующим образом: «1. Идущий из веков, непреходящий, нескончаемый, не перестающий существовать. 2. Всегдашний постоянный» (т. 2, с. 131).

Возможность такого относительно свободного толкования слова вековечный обусловлена отвлеченным характером его лексического значения, связанного с указанием на временную соотнесенность событий.

Однако, по свидетельству САР II, в XVIII в. слову вековечный было характерно также значение «весьма прочный, крепкий»:

Это будет вековечный дом (т. 1, с. 1032). Этот факт находит подтверждение и в Словаре Даля, где приводится весь семантический спектр значения сложного прилагательного: Вековечный или вечный, что без начала и без конца, безначальный и безконечный; всегдашний, постоянный, нескончаемый, неизменный; безсрочный, весьма длительный, продолжительный, пожизненный» (т. 1, с. 330).

Материал нашей выборки свидетельствует о том, что композит вековечный, как и прежде, употребляется в нескольких значениях. Ср.: ... вековечных  наследных земель ... (Петр. т. 8, вып. 1, 279); Льды вековечные горят (Лермонтов. Демон); ... в Кремле власти нет, и время бы подходящее - пошатнуть вековечную твердыню (А.Толстой. Петр I, с. 47); Вековечной тоской пахнул дым костров из сухого навоза (Там же, с. 91); И море грохочет свою вековечную сказку (Н.Гумилев. Греза ночная и темная, с. 19); Вековечные сибирские. Мы от казаков происходим (Шукшин. Рассказы, с. 129); Это - отмеченная избранница. Вечер ее вековечно протянется (Пастернак. Стихотворения и поэмы, с. 381); Она занята своим вековечным делом (Астафьев. Собр.соч., т. 1, с.426).

В некоторых случаях отношения производности осложняются тем, что отдельные композиты оказываются семантически мотивированными несколькими фразеологическими единицами, неодинаково соотносящимися с ними в формальном отношении. Так, например, сложное слово головоломка и однокоренные с ним отфраземные образования (головолом, головоломный)  семантически соотносятся с фразеологизмами ломать голову и ломать башку.  Однако с первым из этих оборотов налицо полная формальная общность компонентов, а с вторым - лишь частичная, т.е. только по линии первых компонентов. В таких случаях, на наш взгляд, следует придерживаться правила: из нескольких семантически соотносительных единиц для данного сложения необходимо признать мотивирующей ту, которая наиболее близка с ним и в формальном отношении.

Иного подхода требует к себе вопрос о мотивационных отношениях композитов, формально соотносящихся с двумя фразеологизмами, внешне отличающимися друг от друга только видовым значением глагольных компонентов. Ср.: головоломка - ломать голову, сломать (себе) голову[39]. Здесь очевидна мотивированность сложного слова только первым из этих фразеологизмов, поскольку значение композита - «загадка, задача, требующая для своего решения большой догадливости, сообразительности» (ССРЛЯ, т. 3, с.225) - тесно связано именно со значением фразеологизма ломать голову.

Следует заметить, что исторически на базе данного фразеологического оборота возникли и такие композиты, как головоломание, головолом (существительные) и головоломный (прилагательное). Причем последние два композита имели разветвленную семантическую структуру. Головолом  1. Прост. О крепком напитке. Пиво головолом (САР 1, ч. II, 181); Молодое нездоровое, заломное вино, головолом (Ад. 1, 923); 2. Дело, занятие, требующее большого напряжения умственных способностей и сообразительности. Сия наука прямой головолом (САР I, ч.П, 181). 3. Бот. Трава (лат. XVIII Lolium Cicuta      ); Пшонец, плевел, головолом (Сл.бот. 78) (СРЯ, XVIII вып. 5, с. 156).

Головоломный  1. Требующий большого напряжения ума, сообразительности... Головоломная наука (САР I, ч.II, 181); 2. Такой, который кружит голову, одурманивает; 3. Труднопроходимый, опасный для жизни. Трудная, головоломная дорога (Ад.П 80) (СРЯ ХVIII, вып. 5, с.156).

Как видно из приведенных примеров, на семантику исходного фразеологизма опирается только второе значение существительного головолом и первое значение прилагательного головоломный, а также единственное значение слова головоломание («усиленная умственная деятельность»). Значит, границы лексического значения композита, возникшего на базе фразеологизма, могут быть шире номинативного значения последнего. «В лексическом значении, в отличие от фразеологического, мотивирующий признак, лежащий в основе наименования лексических единиц, нередко является составной частью внутреннего содержания многих слов» (Жуков, 1986, 136).

Это обусловлено, во-первых, большей мобильностью лексического значения слова по сравнению со значением фразеологического оборота, во-вторых, влиянием различного рода ассоциаций между одноуровневыми и разноуровневыми единицами языка, в том числе и между сложными словами и свободными словосочетаниями.

Наши наблюдения показывают, что значение базовых фразеологизмов во многих случаях оказывается более устойчивым, чем семантика отфраземных сложений. Подтверждением тому может служить семантическая эволюция композита головолом, утратившего в ходе исторического развития свои прежние второстепенные значения. Правда, как бы компенсируя эту утрату, на базе сложения головолом возникло суффиксально-сложное образование головоломка, имеющее ряд побочных значений, характерных для некоторых говоров. Ср.: «смл.двуколка, одноколка, беда, одринка, кабриолет» (Словарь Даля, т.1, с. 369).

Тем не менее на протяжении ХVIII-XIX вв. в значении «загадка, задача, требующая для своего решения больной догадливости, сообразительности» (ССРЛЯ, т. 3, с. 225) еще доминировало сложное существительное головолом, от которого уже в ХVIII в. образовалось прилагательное головоломный с двумя значениями, тесно связанными с семантикой исходного существительного. Ср.: «1. Требующий великого внимания, крайняго разсуждения. Головоломная дело. Головоломная наука. 2. Могущий закружить голову. Табак самой головоломной» (САР 1, ч. 2, с. 181).

В своем первом значении слово головоломный чаще всего употреблялось в сочетании со словом дело и реже - с другими: Подвиг, которой там (в Вавилоне - М.Дж.) совершить ему (Паладину - М.Дж.) надлежало, было дело головоломное и во дни Карла Великого ... (КС ХVШ в.); Яичница (в сторону) ... А ведь дело дрянь, ничуть не головоломное. Черт побери, я человек должностной, мне некогда! (Гоголь, женитьба, д.1, явл.ХХ, с. 123); Я пустился на поиски себе нового жилища. Дело это, конечно, не трудное и не головоломное (Лесков. Смех и горе, ХVIII).

Что касается побочного значения слова головоломный «могущий закружить голову», то оно постепенно теряло свою актуальность, и поэтому реализовано лишь в небольшом количестве примеров: для меня запах сей материи столь был головоломен, что я пяти минут выхухоля в руках держать не мог без головной закрути (Путеш. Лепехина, ч. 1, с. 289).

Как отмечается в ССРЛЯ, в ряде случаев у сложения головоломный в качестве добавочного выступает значение «опасный для жизни» (т. 3, с. 225): Беда, если гимнаст... перед головоломным номером задумается и усомнится! (Станиславский. Работа актера над собой, ч. II, гл.3).

Таким образом, если в ходе исторического развития значение сложного существительного головоломка сузилось, то значение отфраземного прилагательного головоломный, наоборот, расширилось за счет добавочного значения. Причем оба отфраземных сложения стали семантически более емкими, чем исходный фразеологизм.

2. Разные варианты одного и того же фразеологизма могут стать базой для образования параллельных рядов композитов. Таковы, например, сложные слова 1) кроволитие, кроволитный, кроволитец, кровольющий; 2) кровопролитие, кровопролитный, кровопроливец, кровопролитство, кровопролиятель, образованные от фразеологизма лить (проливать) кровь; 1. «за кого, за что. Погибать, умирать, защищая кого-либо или что-либо // сражаться воевать»; 2. «кого, чью. Убивать кого-либо» (ФС Молоткова, 227).

Прежде чем приступить к анализу этих структурно и семантически соотносительных лексических единиц, необходимо иметь в виду, что в лингвистической литературе существует несколько точек зрения на происхождение приведенных сложений. Одни ученые полагают, что указанные сложения представляют собой результат сращения компонентов свободных словосочетаний (Царев, 1966, 3), другие считают, что они возникли из обычных словосочетаний (Василевская, 1962, 71-73; Петрова, 1969, 152-153) и наконец, согласно третьей точке зрения, в основе указанных сложений лежат фразеологизмы, генетически связанные со свободными словосочетаниями. Возникновение одного из самых употребительных слов среди указанных сложений - сложного слова кровопролитие Н.М.Шанский описывает следующим образом: «Ср. переменное словосочетание крови пролитие > фразеологизм крови пролитие > слово кровипролитие > кровопролитие с  подравниванием под сложения с соединительной гласной о/е» (Шанский, 1972, 305).

Именно такое объяснение, на наш взгляд, соответствует действительности. Ведь высокая экспрессивность присуща сложению кровопролитие изначально; это качество перешло к нему от базового фразеологизма, который известен русскому языку с древних времен, что подтверждается и данными СлРЯ ХI-ХVII вв.: (1147): ... правовернии ... прольяша крови своя, отражюще за люди своя (Ипат.лет., 350); А новгородец ту убиша 10 муж ... а покои господи душа их в царствии небеснем, проливших крови своя за святую Софью и за кровь христьяньскую (Новг. I лет. 245); ... пролияша кровь правдиву (ВМЧ, Окт. 19-31); И мы как есть государи крестьянские, крови твоее пролити не вели (Польск., д.Ш, 567).[40]

Следует заметить, что семантическая насыщенность сложений и словосочетаний, образованных с участием слова кровь, прежде всего обусловлена смысловой емкостью последнего. Как показывают материалы исторических словарей, это многозначное слово могло обозначать такие сложные понятия, как «кровопролитие, убийство», «пролитие крови на военной службе».

По этому поводу З.М.Петрова справедливо отмечает, что «слово кровь легко обрастает метафорическими значениями, на основе которых возникают словосочетания, имеющие метафорические или эмоционально-экспрессивные значения...» (Петрова, 1969, 152-153).

Е.А.Василевская приводит ряд примеров параллельного употребления базового фразеологизма и отфраземного сложения: Восхоть ему пролити неповинные крови кровопролитие Царевича Димитрея (Повесть како восхити неправдою на Москве российский престол Борис Годунов). Она рассматривает и синонимические связи сложения кровопролитие с близкоструктурными образованиями – кроворазлитие, кровоизлитье, кроволитие (Василевская, 1962, 71-73).

Правда, в связи с архаизацией последних трех сложений, этот синонимический ряд распался уже к середине XIX столетия, и всю его смысловую нагрузку взяло на себя слово кровопролитие, отличающееся стабильностью употребления и в современном языке. Приведем ряд примеров из произведений художественной литературы: (Грибоедов) полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междуусобица его семидесяти сыновей (Пушкин. Путеш. в Арзрум); Разойдитесь! (А.Толстой. Сестры). Лейтенант, молодой, войною измятый, кровопролитием подавленный (Астафьев. Собр.соч., т.1, с. 433); Неужели такое кровопролитие ничему не научит людей? (Астафьев. Собр.соч., т. 1, с. 336).

Как видно из приведенных примеров, отфраземное сложение кровопролитие функционировало как моносемантическая лексема со значением «массовое убийство, истребление людей», в котором сконденсировано метафорическое, образное значение базового фразеологизма, представленное в лексическом значении отфраземного сложения в суженом, но более обобщенном виде.

Для мотивационных отношений отфраземных сложений характерно и то, что сложное слово, соотносительное с вариативным фразеологизмом, само может иметь несколько вариантов. Так, например, слово кровопийца, возникшее на базе фразеологического оборота пить (сосать) кровь или выпить (высосать) кровь – «прост. Мучить, притеснять кого-либо, издеваться, глумиться над кем-либо» (ФС Молоткова, с. 321), на протяжении многих веков выступало в нескольких вариантах: кровопивец, кровопивца, кровопиец, кровопиица, кровопийца и кровопитец  (СДРЯ. СлРЯ XI-ХVII вв.).[41] Ср.: И поп Самошко Маницкой ... патриарх и митрополитов кровопивцами называл ли (ДАИ XII, 159); Несытый же кровопийц (по вар.) светополк посла по нем злодейственых убийц (Кн. Степ. 148); Тот великой варвар и кровопитец (Баязет, 213).[42]

Однако в кругу родственных слов композит кровопийца постепенно начинает доминировать. Его позиции окончательно укрепились лишь в пушкинскую эпоху,[43] когда отодвинулись на периферию лексической системы все однозначные родственные образования. Не случайно современные словари относят к общеупотребительной лексике только слово кровопийца, а соотносительное с нам кровопивец характеризуется в них как просторечное (MAC П, т. П, с. 132).

Утверждение композита кровопийца в литературном языке стало возможным благодаря стабильному употреблению этого слова в своем первоначальном значении «кровожадный, жестокий человек или зверь» (СлРЯ XI-ХVII вв., вып. 8, с. 64), характеризующемся идиоматичностью.

В этом значении оно продолжало широко употребляться и в XIX веке: Вассалы ... Наша взяла! Кровопийцы разбойники! гордецы поганые! Теперь вы в наших руках ... (СЯз Пушкина, т.П, с. 411); Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья (Пушкин. Капитанская дочка); То был ... мятежной вольности наследник и убийца. Сей хладный кровопийца.  Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари (Пушкин. Собр. соч., т. II, с. 21); Великий Иоанн, всей Руси повелитель, - Я вот наш Грозный, внук его, Трех мусульманских царств счастливый покоритель – и кровопийца своего! (Языков. Стихи … Н.М.Карамзину); - Я сам душегуб и кровопийца! ... Нe меня мучали, я му-ч-ч-ил люд-дей! (Гл.Успенский. На путов.зам.); - Ах ты, проклятая, ах ты, кровопивица, гнида ты эдакая!… (Достоевский. Собр.соч., т. 4, с. 113); - Не боятся они бога, мироеды, кровопийцы проклятые, - проговорила Кораблева (Д.Толстой. Воскресение); - Братнину кровь пьешь, кровопийца! (Л.Толстой. Поликушка, гл. XIII, с.116); Кровопийцы проклятые. Ни за что засудили девку (Л.Толстой. Воскресение); Голодные маляры едва не били ево, обзывая жуликом, кровопийцей (Чехов. Моя жизнь).

Как было отмечено, в дальнейшем в функционировании слова кровопийца никаких изменений не произошло; по-прежнему оно встречается в различных жанрах литературной речи: Кровопийцы! - кричали мужики, налезая на стражников и выламывая копья (Есенин. Яр); -У-у, кровопийца … Знаю я, о чем ты думаешь (Булгаков. Белая гвардия, с. 167); (Народ): - Кровопийцы бояре ... Языкова нам выдайте (А.Толстой. Петр I, с. 52).

3. Своеобразную группу составляют сложения, одновременно  соотносительные с фразеологизмами и свободными сочетаниями слов того же состава. Вследствие того, что некоторые фразеологические обороты существуют наряду с идентичными по структуре словосочетаниями, значения того в другого могут быть совмещены в семантической структуре одного сложного слова, соотносительного в структурном отношении с обеими единицами.

К примеру, сложное слово кровосос «1. Летучая мышь в Южной Америке, высасывающая кровь у животных. 2. Обл. По суеверным представлениям - фантастическое существо, якобы сосущее кровь живых людей; вампир, упырь. 3. простореч. То же, что кровопийца» (ССРЛЯ, т. 5, с.1685) по линии первых двух значений коррелирует со свободным словосочетанием, а по линии третьего - с фразеологизмом сосать кровь, значение которого объясняется в словарях следующим образом: «Прост. Мучить» притеснять кого-л., издеваться, глумиться над кем-л.» (ФС Молоткова, с. 321).

При этом значение фразеологической единицы находит отражение не во всех звеньях словообразовательной цепи, а лишь в отдельных образованиях. В таком соотношении находится, например, сложное существительное кровосос и производносложное прилагательное кровососный. Первое из них наряду с другими значениями обладает также метафорическим значением, восходящим к фразеологизму, а второе - лишено этого значения; за ним прочно закрепилось одно, этимологическое значение «высасывающий, оттягивающий кровь» (ССРЛЯ, т. 5, с. 1685).

Следовательно, из двух сложений (кровосос и кровососный) только первое имеет семантические связи с фразеологизмом; второе же полностью опирается на значение свободного словосочетания. Это различие наглядно проявляется в соответствующих контекстах употребления рассматриваемых сложений. Ср.: Придет ли конец, извергам, кровососам! (Паустовский. Повести и рассказы, с. 113) - Пусть только придет советская власть, мы этому кровососу Штильману все припомним (Н.Островский. Рожденные бурей); Все пасху пьянствовал! Кровосос! А я целыми днями на помойках тряпье собирай да тебя корми?! (Федин. Первые радости). - (Я) не банщик, я цирульник-с. Нe мое дело пар поддавать. Не прикажете ли кровососные баночки поставить? (Чехов. Собр.соч., т. 3, с.16).

Таким образом, семантика базового фразеологизма не в равной степени отражается в семантике производных, относящихся к разным лексико-грамматическим разрядам, что во многом обусловливается двойственностью (множественностью) мотивационных отношений производных данного словообразовательного гнезда.

Двойственные мотивационные отношения наблюдаются и у таких композитов, происхождение которых в одинаковой степени связано как с фразеологизмом, так и с лексической единицей. Таково, например, сложное слово крючкотворец, употреблявшееся начиная с XVIII в. в одинаковой функции с генетически родственным словом крючкотвор.

По поводу этих слов, прежде всего, следует заметить, что их номинативно-оценочное значение «человек, склонный к крючкотворству. Обычно по отношению к чиновнику-формалисту» (ССРЛЯ, т.5) содержит элемент характеристики называемых лиц с точки зрения их поведения в тех или иных ситуациях. Ср.: Я от всех новоприбывающих сюда судей слышу, что там ныне в судах все честные люди и что несколько уже тому назад веков, как бездельники и крючкотворцы  выгнаны из приказов (Почта духов, с. 45); Но только иные не любят крючкотворцев, ростовщиков и лицемеров (Почта духов, с.25).

Как указывается в словарях, слово крючкотворец «образовано с помощью суф. -ец, возможно, на базе фразеологического оборота крючки творить (ср. крючки делать «интриговать») (Словарь Нордстета, ч. I, 320)». Будучи связанное своим происхождением с идиоматичной единицей, слово крючкотворец переняло от нее такие важные качества, как образность и экспрессивность. Однако, эти качества могли иметь и другой источник. Дело в том, что не только опорный фразеологизм творить крючки, но и само существительное крючек в отдельности имело весьма насыщенную экспрессивность и могло придать производному от него сложению необходимый заряд экспрессии. Так, по данным Словаря 1847, слово крючек, помимо основного значения - «уменьш. слова крюк», имело такие вторичные значения, как «1) несправедливая приказная прицепка, или умышленное закрытие истины неверным изложением дела; также изворот к оправданию виновного или к осуждению невинного; 2) человек изворотливый по разчетам» (т. 2. с. 484).

И поэтому вовсе не случайно, что слово крючкотворец с самого начала своего функционирования имело статус моносемантичной единицы с образно-характеризующим значением.

В этой своей основной функции оно значительно активизируется в XIХ веке: Любопытна внутренняя сторона жизни этих людей (чиновников), которых мы официально так презираем и клеймим названиями крючкотворцев и взяточников (Добролюбов. Темное царство); Из Михея не выработался делец и крючкотворец (Гончаров. Обломов). Причем в этих и во многих других примерах слово крючкотворец употребляется в окружении слов той же оценочной группы (делец, взяточник и т.п.).

Почти аналогичным образом употребляется и сложное слово крючкотвор. Характерен в этом отношении пример из произведения Герцена «О развитии революционных идей в России»: Русские чиновники - самые цепкие крючкотворы на свете, они имеют в виду только свою личную ответственность.

Правда, по имеющимся у нас данным, это слово появилось позже, чем суффиксальное образование крючкотворец, и впервые отмечено во втором издании САР. Здесь обращает на себя внимание хронологическая непоследовательность акта словообразования, что наблюдается и в соотношениях некоторых производных в других словообразовательных гнездах.

Следует заметить, что словообразовательное гнездо с рассматриваемыми словами наиболее полно представлено в Словаре Даля. Кроме перечисленных нами сложных слов, относящихся к различным частям речи, мы находим здесь и такие сложения, как крючкотворка, крючкотворица, крючкострой, крючковерт. Эти слова не отличались особой частотностью и находились в основном на периферии общенародного языка, т.е. имели как правило, узкую сферу употребления.

По поводу образности и экспрессивности анализируемых слов следует заметить, что они унаследовали эти качества от исходного фразеологического оборота, хотя аналогичный заряд экспрессии они могли получить и от однокоренного существительного крючок.

Итак, анализ сложных существительных крючкотвор, крючкотворец, крючкотворство, а также других слов того же словообразовательного гнезда показывает, что они уже перешли в разряд устаревшей лексики и представляют определенный интерес в основном с исторической точки зрения, ибо сам процесс образования этой группы слов, ее функционирование отражает характерные черты соответствующего этапа развития лексико-семантической системы русского языка.

4. Сложные слова разных частей речи, мотивированные одним и тем же многозначным фразеологизмом, по-разному усваивают его значения. Одни отфраземные сложения перенимают все значения исходного фразеологического оборота, другие же в полном объеме наследуют только основное значение последнего. Что касается вторичного значения фразеологизма, то оно по сравнению с основным значением реализуется в производных единицах менее регулярно.

К примеру, сложное существительное головокружение унаследовало только основное значение исходного фразеологизма голова кружится (или голова идет (ходит) кругом) – «1. Кто-либо испытывает головокружение (от усталости, переутомления и т.п.)» 2. Кто-либо теряет способность ясно соображать от множества дел, забот, переживаний и т.п.» (ФС Молоткова, с. 112).[44] Ср. головокружение - «болезненное состояние, при котором утрачивается чувство равновесия и все представляется кружащимся, колеблющимся» (МАС, I, с. 326).

Однако в определенных условиях, а именно в составе устойчивого сочетания головокружение от успехов со значением – «утрата способности правильно понимать и оценивать реальную действительность под влиянием достигнутых успехов и отсутствия самокритики» (ФС Федорова, т. I, с. 119) сложное существительное большей частью реализует именно второе значение исходного фразеологизма.[45]  Приведем некоторые примеры употребления этого устойчивого оборота в различных контекстах: В село в эти годы пришла коллективизация. Это был тридцатый год с его громкими достижениями, но одновременно и с его «головокружением от успехов», отразившимся на иных крестьянских семьях, которым ретивые руководители ... не умея убедить, корежили судьбы (Байгушев. Зрелость); И к этому моменту, когда эти перегибы были решительно осуждены, названы «головокружением от успехов», треть села словно бы испарилась: одни выселялись куда-то в Сибирь ... другие сматывали свои монатки и убегали в Саратов (Алексеев. Драчуны).

Контексты такого употребления слова головокружение не отличаются большим разнообразием. В переносном значении данное слово иногда встречается и в поэтической речи: В часы весеннего томления И пляски белых облаков Бывают головокружения  У девушек и стариков (Н.Гумилев. Старые усадьбы).

Более широкие возможности слово головокружение приобретает в контекстах, реализующих его основное значение: Круглый бассейн имеет сажении три в диаметре. Я переплыл его два раза и вдруг почувствовал головокружение (СЯз Пушкина); Она всю ночь не спала и чувствовала тошноту и головокружение (С.Аксаков. Сем.хроника, с.340); Он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было, но руки все еще дрожали (Достоевский. Собр.соч., т. 5, с. 77). Как видно из приведенных выше примеров, в функциональном отношении явное преимущество имеет основное значение рассматриваемого слова.

Иначе обстоит дело с отфраземным сложным прилагательным головокружительный, употребление которого в прямом и переносном значениях имеет приблизительно одинаковую частотность. Вот некоторые примеры, иллюстрирующие основное значение отфраземного прилагательного головокружительный «такой, который может вызывать головокружение» (MAC, т. 1, с. 326): Красивая мгла кипела на головокружительной высоте (Паустовский. Повести и рассказы,         с. 33); Она продолжала молчание, по-прежнему поглощенная единственным ощущением головокружительной езды (Федин. Необык. лето.); Маршрутное такси совершило головокружительный переход по Садовому кольцу (Федин. Костер); ... размолвок, ... которые сразу создавали головокружительную зыбкость качнувшегося моста (Бондарев. Выбор, с. 4); Потом серпантин дороги, проложенной по краю головокружительных пропастей («Правда» 8 янв. 1983); Нужно понять бесшабашность головокружительных, почти отвесных обрывов берега (ЛГ 14 сент. 1985); А затем мы сидели в отбитых у врага позициях и удивлялись, как смогли вскарабкаться на эти головокружительные скалы? («К.пр.» 6 февр. 1986); Стремительные спуски, взлеты, головокружительные пируэты и приземление под восхищенное оханье зрителей («К. пр.» 10 марта 1989).

Переносное значение сложного прилагательного головокружительный «чрезвычайно, очень большой» (MAC, т. 1, с. 326) имеет отвлеченный характер и поэтому, как правило, реализуется в сочетаниях со словами, обозначающими абстрактные понятия (ошибка, открытие, сюжет, план и др.): ... перегибы при коллективизации не были сплошным явлением, были места, свободные от головокружительных  ошибок ... (Платонов. Впрок, с. 488); Ждали, что последуют новые и новые головокружительные открытия физиков, а тут еще подоспела кибернетика (Гранин. Зубр, с. 12); Тоже вот любовь у нас после войны была, хоть и краткая, но головокружительная (Астафьев. Собр.соч.,  т. 2, с. 473); Авторы, которые предпочли синтезу создания новых фантастических сущностей, связанных между собой головокружительным сюжетом, оказались в творческом тупике (ЛГ II сент. 1985); В связи с этим боксом строили мы тогда головокружительный планы,  осуществление которых должны были принести нам славу и богатство («К пр.» 25 февр. 1989).

5. Отфраземкне однокоренные сложения разных ступеней словообразования под влиянием экстралингвистических и собственно языковых факторов по-разному проявляет свои семантические возможности. Одни из этих слов повторяют семантику исходного устойчивого оборота, другие - приобретают при этом ряд дополнительных значений. Наглядным примером тому могут служить композиты душегуб, душегубка, душегубец, обозначающие лицо. И если у сложений душегуб и душегубец эта функция единственная (Ср.: «убийца, разбойник, злодей» (ССРЛЯ, т. 3, с. 1192), то слово душегубка обросло и такими значениями, как 2. «Узкая, мало устойчивая лодка». 3. «Специально оборудованная автомашина для отравления людей газами» (ССРЛЯ, т. 3, с.1192). Ср.: Катерина страшно побледнела ... Я дочь проклятая, я душегубка; меня мать прокляла! Я родную мать загубила! ... (Достоевский. Хозяйка, II, 1); Побледнела, словно саван, схолодела, как роса. Душегубкою-змеею развилась ее коса (Есенин. Собр.соч., т.1, с. 44); Волга протекала перед окнами, по ней нагруженные барки под натянутыми парусами и мелькали рыбачьи лодки, столь выразительно прозванные душегубками (Пушкин. Дубровский, XIII); Легкий остроносый челнок, который все гости звали душегубкой, ... бежал быстро (Чехов, Именины, III); Всегда оба приятеля промышляли там рыбной ловлей. И своя лодка там у них была, неважная, можно сказать, душегубка (Нов.- Прибой. Капитан 1-го ранга, II); Гитлеровские мерзавцы истребили в Краснодарском крае около 7000 невинных советских людей путем отравления газами окиси углерода в специально оборудованных автомашинах «душегубках» (Совинформбюро 19 окт. 1943 г.).

Такое семантическое развитие слова душегубка было, очевидно, вызвано потребностью назвать указанные предметы и стало возможным благодаря способности образований на -к/а/ «называть предмет (одушевл. или неодушевл.), производящий действие или предназначенный для выполнения действия, названного основой глагола и конкретизированного в первой основе» (Русская грамматика, т.1, с. 247). Ср.: Но день пришел такой парной, что палатка сделалась душегубкой (Астафьев. Царь-рыба, с. 259).

Таким образом, однокоренные сложения, генетически восходящие к одному и тому же многозначному фразеологизму загубить  (свою) душу, оказываются не идентичными с точки зрения семантичес­кой соотносительности с ним. Эта неидентичность обусловлена тем, что отфраземные сложения наиболее регулярно усваивают основное значение исходного фразеологизма. Что касается вторичных значений последнего, то они, как правило, модифицируются в зависимости от характера формирующегося значения отфраземных сложений.

В редких случаях в отфраземном сложении может найти отражение только вторичное значение многозначного устойчивого оборота. Это имеет место в соотношении фразеологизма сердце болит («1. кого, чья, у кого. Кто-либо испытывает тревогу, беспокойство, душевные страдания. 2. за кого, за что. Кто-л. беспокоится, страдает, переживает и т.п. за кого-л., испытывает тревогу за что-л.») (ФС Молоткова, 149) и сложного слова (сердобольный («сочувствующий чужому горю; сострадательный, отзывчивый») (МАС, т. 4, с. 80).

Тот факт, что сложное прилагательное унаследовало именно вторичное значение фразеологизма, объясняется тем, что последнее отличалось большей актуальностью в момент образования композита.

Такое нарушение семантического равновесия между производящей и производной единицами наблюдается и в таких случаях, ког­да многозначное отфраземное сложение отличается от такого же полисемантичного базового фразеологизма не количеством значений, а их качеством, т.е. конкретным содержанием. К примеру, у сложного слова пустопорожний (« 1. Совсем пустой, не занятый. 2. Перен. Лишенный серьезного содержания, значения; пустой, бессодержательный») (ССРЛЯ, т. II, с.1721-1722) и фразеологической единицы переливать из пустого в порожнее (« 1. Заниматься бесполезным делом; бесцельно тратить время. 2. Проводить время в разговорах, пустой болтовне») (ФС Молоткова, 316) совпадают только вторые значения.

Действительно, многозначный фразеологизм и отфраземное сложение, имея одинаковое число значений, могут различаться по характеру их смыслового наполнения. Так, например, сложение вертихвостка « 1. Ветренная, легкомысленная женщина» (MAC, т.1, с .153) унаследовало от базового фразеологизма вертеть хвостом « 1. Прост. Хитрить, лукавить. 2. Уклоняться от решения прямого ответа и т.п.; колебаться в выборе линии поведения действия и т.п.» (ФС Молоткова, с. 60) только первое значение, второе же значение этого фразеологизма осталось не реализованным в композите, который приобрел новое терминологическое значение « 2. зоол. Ящерица сем. агам.» (ССРЛЯ, т.2, с. 196), мотивированное не столько семантикой устойчивого оборота, сколько прямым значением слов в свободном словосочетании. Такие разносторонние ассоциативные связи сложного слова с фразеологизмом, с одной стороны, и со свободным словосочетанием - с другой, выразившиеся в совмещении семантики обеих единиц, свидетельствуют о тесном единстве словообразовательных, лексических и синтаксических средств языка.

7. На базе однозначного фразеологизма может возникать полисемантичное сложение, иногда имеющее лишь косвенные семантические связи с исходным фразеологическим оборотом. Ср.: ветрогон «1. Легкомысленный, непостоянный человек, ветреник, ветреница. 2. Техн. Вращающийся снаряд с лопастями: ветряной двигатель» (ССРЛЯ, т.2, с. 249), образованнее от фразеологизма гонять ветер «бездельничать» (устар. презрит.), который приводится только в ФС Федорова и иллюстрируется единственным примером из «Ябеды» В.Капниста: (Кривосудов:) Все эти молодцы все ветер лишь гоняют;  И родовых наследств беречь они не знает (ФС Федорова, т.1, с. 121).

К тому же у слова ветрогон впоследствии возникло и чисто терминологическое значение «2. Техн. Вращающийся снаряд с лопастями; ветряной двигатель» (ССРЛЯ, т. 2, с. 249),[46] хотя по-прежнему продолжает доминировать его коннотативно отмеченное значение. Особенно ярко проявляется это в произведениях художественной литературы. Приведем ряд примеров: «Сей ветрогон, по отъезде наместника, еще более взбеленился и дурить начал (СлРЯ XI-ХVII вв., вып. 3, с.83); (Арист:) К прелестнице поеду, А ты покуда здесь останься, проповедуй! (Сафир:) Поди, сударь, к жене. - Вот сущий ветрогон (Грибоедов. Молодые супруги, явл. 4); И прислугу он (Семен Александрович) нанял пожилую женщину, не ветрогонку и добрую (С.-Щедрин. Мелочи жизни» V, 126); И воспитывать его не умели, так, ветрогон какой-то вышел; бросает ее за такую любовь, господи боже мой! (Достоевский. Собр. соч., т. 4, с. 62); В тот день Настена, Надька и Лиза Вологжина подчищали у складов на ветрогоне семенной ячмень (Распутин. Живи и помни, с. 58); И вот этакий-то ветрогон экономил в избушке каждую кроху, ел птичье мясо почти без хлеба, круто его соля (Астафьев. Царь-рыба, с. 309).

Новое специальное значение развивается и у производно-сложного прилагательного ветрогонный. Ср.: «2. Мед. Ветрогонные средства - средства, способствующие устранению кишечных газов (ветров)» (ССРЛЯ, т. 2, с. 249).

Еще большим разнообразием отличается употребление отфра-земного сложения ветрогон в народных говорах: «1. Очень сильный ветер. Давно такого ветрогона не было. Ну и ветрогон поднялся. Усть-Лабин. Краснодар., 1965. 2. Флюгер. Нижнедев. Ворон., 1893. 3. Ручной вентилятор в шахте. Кизел.Урал., 1930.» (Словарь говоров, в. IV, с. 203).

Следовательно, многозначность отфраземного сложения не всегда обусловливается словообразовательными процессами. Зачастую она становится следствием семантического развития самого сложного слова как самостоятельной лексической единицы. Так, например, возникнув на базе фразеологизма представление света «устар. Конец мира ...» (ФС Федорова, т. 2, с. 87), сложное слово светопреставление не только унаследовало семантику фразеологической единицы «в христианском учении: конец, гибель мира», но и приобрело переносное значение «необычайная суматоха, беспорядок, сумбур» (MAC, т. IV, с.47).

Несмотря на то, что основное значение отфраземного сложения светопреставление характеризуется весьма специфической сферой применения, оба его значения являются одинаково актуальными.

Ср.: а) Баба стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть, говорит, наступило светопреставление (Тургенев. Бежин луг); Солдатам казалось, что началось светопреставление ... Раненых и убитых не успевали уносить (Вишневский. Война, IV, 3); Выяснилось, что мама никак - будь хоть потоп, хоть светопреставление! - не сможет именно в эти числа вырваться из школы (Евгеньев. В Лондоне листопад.); Ужель вам допрашивать меня Меня, кому единое мгновенье - Весь срок от первого земного дня До огненного светопреставленья? (Н. Гумилев. Душа и тело);

б) 13-го декабря, сейчас после обедни, в доме именинника происходит сущее светопреставление (С.-Щедрин. Пошехонская старина); - Светопреставление анафемы, затеяли (Эртель. Гарденины); Чевенгурская буржуазия уже три года ничего не сеяла и не сажала, надеясь на светопреставление (Платонов. Чевенгур, с.246); ... коммунизм дело не шуточное, он же светопреставление (Платонов. Чевенгур, с. 240).

Идиоматичная семантика отфраземных сложений, унаследованная от фразеологических оборотов, часто обрастает более конкретными значениями, вытекающими из прямых значений корневых морфем в составе сложных слов. Ср.: острые глаза «хорошее зрение у кого-либо» и остроглазый «Разг. 1. Хорошо видящий, зоркий. 2. С живыми, быстрыми глазами» (МАС, т. 2, с. 657).

Таким образом, в отфраземных словообразовательных рядах могут быть реализованы не только собственно фразеологическое, образное значение устойчивого сочетания, но и этимологическое значение отдельных компонентов, а также потенциальные возможности самих композитов к полисемантизации.

8. В истории отфраземных композитов наблюдаются не только факты их семантической эволюции, но и факты преобразования грамматических признаков этих единиц. Так, например, сложное существительное лежебок/а/, которое впервые отмечается в источниках первой половины ХVIII в. (РЛ ХVIII в., с. 163), возникло и долго употреблялось как существительное мужского рода (лежебок). Этот факт подтверждается и словарями XIX в. Лишь в XX веке некоторые словари начинают фиксировать и другой вариант этого слова - лежебока. Оба варианта представлены в ССРЛЯ и MAC; а в словарях Ушакова и Ожегова приводится только одна форма - форма общего рода с пометой «и м. и ж.». Здесь налицо известное отставание лексикографической практики от реальных процессов в языке.

Ведь уже в рамках XIX в. наблюдается колебание в нормах употребления слова лежебок/а/,   ибо последнее начинает утверждаться как двуфункциональное слово, способное обозначать лицо как женского так и мужского пола. В XX в. эта форма получает явное преимущество. Ср.: Лежебок хочет есть, да не хочет с печи лезть (Пословица); Лежебоку и солнце не в пору всходит (Пословица); Одно в Обломове хорошо действительно: то, что он не усиливался надувать других, а уж так и являлся в натуре - лежебоком (Добролюбов. Что такое обломовщина); (Карпелов:) - Ты бы за честь должен считать, что старый товарищ, трудящийся человек, не погнушался тобой, глупым лежебоком (А.Островский. Трудовой хлеб); Другой на месте заволжанина давно бы с голода помер, но он не лежебок, человек досужий (Печерский. В лесах); Он пугался этих приговоров втихомолку и думал, отчего он лентяй и лежебока? (Гончаров. Обрыв. Ч. 1, с. 28). Он чувствовал и понимал, что он не лежебока и не лентяй, а что-то другое, но чувствовал и понимал он один, и больше никто (Гончаров, Обрыв, ч. 1, гл. 6); Ну, а кто лежебокой был или прозевал, загубил дар судьбы - сам виноват! (Гончаров. Обрыв, ч.П, гл. 10); (Мешков) никогда не был лежебокой, а последний год совсем потерял сон, начинал утро с зарей (Федин. Необык. лето).

Становление отфраземного сложения лежебока в качестве существительного общего рода не затронуло его содержательного аспекта, определившегося в результате перемещения конкретно-процессуальной семантики фразеологизма лежать на боку «совсем ничего не делать, бездельничать» в сторону более отвлеченного обозначения лица по характерному для него действию или поведению.

Некоторые отфраземные сложения, возникнув на базе устойчивых единиц, очень легко становятся компонентом другого фразеологизма, демонстрируя тем самым тесную связь между лексическим и фразеологическим единицами. Ср.; бить по рукам – рукобитье – делать рукобитье устар. диалектн. «В свадебном обряде: выпивать после сговора» (ФС русских говоров, с. 57); Зубы скалить – зубоскал – зубоскал белозубый (бран. «насмешник») (ФС русских говоров, с. 84); Бог дает – богоданный - богоданная матушка («теща или свекровь») (ФС русск. говоров, с. 110); злоба дня – злободневный – злободневный  вопрос; метать искры – искрометный – искрометный взор, взгляд, глаз.

 

Выводы

 

В русском языке сложные слова возникали и возникают не только на базе свободных словосочетаний, но и на базе устойчивых сочетаний слов (фразеологизмов). Круг таких фразеологизмов (нами выявлено около 80 единиц) семантически и грамматически разнообразен: подавляющее большинство из них соотносится с глаголом и лишь незначительная часть - с другими частями речи.

Грамматическая (частеречная) природа отфраземных сложений во многом определяется категориальной принадлежностью исходных фразеологизмов: адъективные композиты образуются от всех типов фразеологических единиц, а субстантивные - только от глагольных.

Отфраземные сложения как лексические единицы, находящиеся в отношениях производности с фразеологизмами, совмещают в себе отдельные признаки слов и устойчивых оборотов, что придает им определенную образность, метафоричность, т.е. делает их сугубо идиоматичными.

Они сравнительно легко расширяют или, наоборот, суживают диапазон своих значений. Поэтому объем семантики отфраземного сложения часто не совпадает с объемом значений исходного фразеологизма. Однако это вовсе не означает, что семантический потенциал отфраземных сложений совершенно свободен от влияния генетичес­ких факторов. Образность и метафоричность таких композитов изначально делает их «семантически ущербными», ибо, как справедливо отмечает профессор Ф.Г.Гусейнов, «образность обратно пропорциональна многозначности» (1977, 17).

Для семантической характеристики отфраземных образований важное значение имеют их мотивационные отношения, имеющие весьма сложный характер: 1) сложное слово может иметь в качестве производящей базы не один, а несколько фразеологических оборотов (и их вариантов); 2) разные варианты одного и того же фразеологизма могут стать базой для образования параллельных рядов композитов; 3) сложное слово, соотносительное с вариативным фразеологизмом, само может иметь несколько вариантов; 4) в семантике некоторых сложений могут быть совмещены значения двух коррелятивных сочетаний - свободного и фразеологического; 5) семантика базового фразеологизма не в равной степени отражается в значении однокоренных композитов, относящихся к разным грамматическим классам; 6) отфраземные сложения наиболее регулярно усваивают основное значение мотивирующей единицы; 7) на базе однозначного фразеологизма может возникать полисемантическое сложение, иногда имеющее с ним лишь косвенные семантические связи.

Необходимо заметить также, что в отфраземных словообразовательных рядах реализуется не только собственно фразеологическое, образное значение устойчивого сочетания, но и этимологическое значение отдельных компонентов, т.е. фактически в процессе полисемантизации отфраземных сложений проявляются известные генетические связи между свободным словосочетанием, фразеологизмом и отфраземным сложением, хотя многозначность последнего во многом обусловливается и семантическим развитием самого композита как самостоятельной лексической единицы.

§ 6. Деэтимологизация сложных слов

 

Изучение особенностей семантического развития сложных слов показывает, что их смысловая эволюция исторически определялась двумя тенденциями - тенденцией к идиоматичности слова (условности наименований) и стремлением лексической единицы к мотивированности и оправданности связи между звучанием и значением (Аркадьева, 1983, 113-114).

Действие первой из этих тенденций в некоторых случаях приводило к деэтимологизации. Вслед за Т.Г.Аркадьевой заметим, что «под деэтимологизацией слова понимается явление, при котором происходит утрата первоначальной мотивированности данного слова, опирающейся на его словообразовательные связи внутри этимологического гнезда» (Аркадьева, 1973, 3).

Историко-этимологические исследования показывают, что обособление лексических единиц от родственных слов имеет несколько этапов, последовательность которых, по мнению Н.Крушевского, можно представить следующим образом: «Употребление слова ведет к сглаженью его происхождения и к его интеграции. Уничтожение следов происхождения и интеграция слова делает возможными разнообразные фонетические изменения; а эти последние, в свою очередь, служат еще большей интеграции и изоляции слова, к еще большей его эмансипации от его прежних родичей (Крушевский, 1983, 130-131).

Однако функционировать в языке в таком обособленном состоянии слово не может, так как оно многочисленными нитями связано с другими лексическими единицами, входящими в различные микроструктуры. «Слово - именно в силу того, что это единица системы, - не терпит обособления, изоляции» (Аркадьева, 1983, 111).

Процесс семантического обособления слова оказывается источником и стимулом новых словообразовательных связей (Сорокин, 1965, 13-14). Оно сближается с гнездом созвучных слов, не имевших с ним ранее ничего общего. Происходит так называемая реэтимологизация слов (Аркадьева, 1983, 111).

Таким образом, «в явлениях деэтимологизации и реэтимо-логизации слов проявляются две противоположные тенденции языковой эволюции. С одной стороны, слово, оказавшись изолированным в лексической системе, деэтимологизируется, становится условным знаком предмета, явления, с другой - реэтимологизируется, приобретает вторичную мотивированность, этимологически не обоснованную» (Аркадьева, 1983, 115).

Эти сдвиги в системных отношениях слов происходят под влиянием различных лексико-семантических и фонетических процессов, «хотя редко имеются твердые основания прямо указывать на гаплологию или искажения как на действительную причину последовавшей за ними деэтимологизации, а не, наоборот, как на факт, сделавшийся возможным благодаря уже наметившейся внутренней тенденции» (Булаховский, 1951, 71). Л.А.Булаховский верно заметил, что в русском языке чаще всего деэтимологизируются сложения книжного происхождения, а исконные композиты в большинстве своем имеют прозрачную этимологическую структуру (Булаховский, 1951, 71).

Все разновидности формально-смысловых преобразований, сопровождающих процесс деэтимологизации сложных слов, сводятся к следующим трем факторам:

1.                   Деэтимологизация, обусловленная словообразовательными факторами.

2.         Деэтимологизация, связанная с фонетическими преобразованиями одного из компонентов сложений.

3.         Деэтимологизация, связанная с архаизацией значений или структурных элементов сложных слов.

 

1.      Деэтимологизация, обусловленная

       словообразовательными факторами

Эта разновидность деэтимологизации связана с таким явлением, как гаплология. Именно в результате гаплологии произошло затемнение внутренней формы следующих композитов: близорукий (из близозоркий), радушный (из радодушный), шиворот (из шивоворот), табакур (из табакокур), курносый (из корноносый), которые исторически считались сложными.

Близорукий.  Слово близорукий впервые отмечается в словарях первой половины XVIII в., точнее в Лексиконе Вейсмана, и на протяжении всего столетия в основном употребляется в своем прямом значении «имеющий короткое зрение» (СAР II, ч. I, с.239): (Петиметр) смотрит на красу, прищуря глаз в ларнет, … Хоть зорче сокола, но в моде близоруки (СРЯ XVIII,  вып.2, с. 66); Иные люди явственно видят только те вещи, которыя к глазам близки, и называются близорукими (Эйлер. Письма к принц. – Румовск., ч.1, с. 183); Послушайте, друзья! вы оба близоруки, И прелестьми вдали себя нельзя вам льстить: Но зря их под носом, скорей давайте руки: Благословляю вас друг друга век любить! (Державин. Соч., т.3, с.405). Как видно из приведенных примеров, здесь значение слова близорукий не полностью увязывается со значениями его отдельных компонентов (ср.: близо + рук /ий/). Дело в том, что это слово первоначально имело форму близозоркий (ср.: дальнозоркий), но в результате гаплологии (выпало одно –зо-) и ошибочного сближения со словом рука  изменилось в близорукий (ЭС Фасмера, т.1, с. 175; КЭС, с.49).

Такое затемнение внутренней формы композита близорукий послужило причиной его семантической эволюции, хотя на протяжении всего XIХ в. и в последующее время продолжает оставаться весьма активным его первоначальное значение: (Учитель) до того близорук, что всегда ездит носом по тетрадке, когда поправляет перевод (Герцен. Письмо Т.П.Кучиной, окт. 1828); Между теми (заключенными) и другими (посетителями) были две сетки и аршина три расстояния, так что не только передать что-нибудь, но и рассмотреть лицо, особенно близорукому человеку, было невозможно (Л.Толстой. Воскресение, ч.1, с.146); Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу (Гоголь. Нос); Рэм близорук, выражения лица жены он не видит («Известия» 23 янв. 1984). Эти примеры показывают, что слово близорукий чаще всего употреблялось и продолжает употребляться в сочетаниях с названиями лиц, хотя начиная со второй половины прошлого столетия оно приобрело устойчивые связи со словом глаза. Ср.: Пьер растерянными близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя (Л.Толстой. Война и мир, т.2, ч. 2, с.452). Ненила Романовна схватила очки, потряхивала кофточкой, за которую попали картофельные крошки и, шаря близорукими глазами по слившимся в единое пятно... ребятам, кричала (Астафьев. Собр.соч., т.2, с.54).

К этим примерам примыкают и случаи употребления рассматриваемого сложения при существительных взгляд, улыбка, прищур, где оно выражает признаки, «свойственные людям, плохо различающим отдаленные предметы»: (Голядкин) стал вглядываться в мутную, влажную даль, ... всеми силами стараясь пронзить близоруким взором своим мокрую середину, перед ним расстилавшуюся (Достоевский. Двойник.); Наконец ему удалось открыть окно, он сейчас же высунулся, оглядывая с близорукой улыбкой полустанок (Казаков. На полустанке); С близоруким прищуром добрых своих глаз ... появлялся праздничный Пенский в мастерской у отца (Кузьмин. Круг царя Соломона).

С расширением контекстов употребления сложного слова близорукий еще в XVIII веке появляется возможность применения его в значении существительного: (Петиметр) смотрит на красу, прищуря глаз в лорнет, ... Хоть зорче сокола, но в моде близоруки (СРЯ XVIII в., вып.2, с.66); Что близоруким важны вздоры (Нов.мат. к сл. Пушкина, с.27); В группе людей, идущих по одной дороге, найдутся дальнозоркие, видящие предметы на большом расстоянии, и близорукие, различающие эти самые предметы только в близи (Плеханов. Критика наших критиков); Глаза (Карновского) были немного растерянные, как у всех близоруких (Каверин. Перед зеркалом); Батурин отметил про себя, что почти все близорукие отдыхая снимают очки (Проскур. Исход).

В целях создания образности и олицетворения предметов окружающей действительности в стихотворном тексте слово близорукий  иногда используется с необычной смысловой нагрузкой. Ярким подтверждением тому служит отрывок из стихотворения М.Светлова «Екатеринослав»: Револьвер задыхался в кабуре, А вверху опустевший собор Близорукие окна щурил (с. 17). Здесь окна собора уподобляются зрительным органам (глазам) живых существ.

Благодаря отмеченному в приведенных выше примерах характеризующему значению слова близорукий стало возможным обозначение им и таких интеллектуальных качеств человека, которые в своем проявлении воспринимаются как ущербные, неполноценные. Это переносное значение слова близорукий впервые отмечено в Словаре Ушакова (т.1, с. 154), хотя в новой функции оно (слово близорукий) встречается еще во второй половине XVIII в.: О вы управляющие умами и волею народов властители, колико вы бываете часто кратко-видцы и близоруки (Радищев. Житие, с.77), Начиная с Пушкинской эпохи, переносное значение слова близорукий еще более активизируется: В слоге (г. Павлова), чистом и свободном, изредка отзывается манерность; в описаниях - близорукая мелочность нынешних французских романистов (СЯз Пушкина, т.1, с.139); Искусственно подновлять в себе периодическую охоту к жизни, как ежедневный аппетит! ...И те правы, у кого нет жала в мозгу, кто близорук (Гончаров. Обрыв, ч.П, гл.16); Хитрость близорука: хорошо видит только под носом, а не вдаль, и оттого часто попадается в ту же ловушку, которую расставила другим (Гончаров. Обломов, ч. II, гл. 10); Что кроме горечи, может возбудить близорукая расточительность (А.Толстой. Петр, с.514).

В современном языке оба значения (прямое и переносное) у слова близорукий одинаково актуальны. Подтверждение тому мы находим и в словообразовании: в семантическую структуру производного отадъективного существительного близорукость входят соответственно оба значения производящего прилагательного. Ср.: 1) (Он) посмотрел правым глазом на бумагу так близко, как петухи смотрят, что в нем изобличало близорукость (Решетников. Между людьми, Ш); У нее был оперный голос, но на сцену ее не взяли из-за близорукости  (Паустовский. Северная повесть, ч. II, с.126). 2) Только близорукость  эстетического чувства и вкуса, неспособная обнять целое художественного произведения и теряющаяся в его частях, может в нем видеть красоты и недостатки, приписывая ему собственную свою ограниченность (Белинский. «Герой нашего времени» М.Лермонтова (V, 299); Ошибетесь - пеняйте на свою близорукость, а никак не на автора (Добролюбов. Что такое Обломовщина, с.339).

Для полноты общей функциональной характеристики сложного прилагательного близорукий обратимся и к особенностям его употребления в различных говорах, где сформировалось другое его значение, отличающееся от общенародного, литературного: 1) Нагло, назойливо ухаживающий за женщинами: Берегись брат, его: он близорукий (Сиб., 1858). 2) Близорукий. Вор, человек нечистый на руку (Осин. Перм. 1914).

Что касается общепринятого значения слова близорукий, то оно закреплено в говорах за такими сложениями, как близкорукий. близорочный. близорокий и близоглазый.

Лишь со второй половины XVIII века слово близорукий начинает употребляться в таких контекстах, благодаря которым формируется у него новое, переносное значение интеллектуального плана. Так что сложное прилагательное близорукий дошло до наших дней как многозначная, деэтимологизированная лексическая единица, целостная семантика которой не имеет полного соответствия со значениями составляющих ее компонентов. В особенности это касается второй корневой морфемы -рук-, с преобразованием которой в результате гаплологии радикально изменился весь внешний, звуковой облик рассматриваемого слова, что и привело к затемнению его происхождения, т.е. к деэтимологизации.

 

2. Деэтимологизация, связанная с

фонетическими преобразованиями

1)      Фонетическое преобразование первого компонента.

Кургузый.  Причиной деэтимологизации данного слова послужило фонетическое изменение первоначального звукового облика препозитивного компонента. Как отмечают ученые, это слово восточнославянского происхождения восходит к корногузый, образованному на базе прилагательного корный и существительного гуз («зад у животных»). «Изменение корногузый в кургузый возникло в результате выпадения слога и уподобления о последующему гласному» (КЭС Шанского, с.227).

2) Фонетическое преобразование второго компонента.

Чистоган. По свидетельству этимологических словарей, это слово собственно русское образование, первоначально имеющее форму чистогон, «изменившемуся под влиянием слов с суф. -ан и представляющему собой образование, возникшее путем сложения посредством соединительной гласной о основ чистый ... и гонять, гнать. Следовательно, чистоган - «то, что отдается наличными деньгами» (ср. простореч. гони монету) (КЭС Шанского, с.495).

В силу своей экспрессивности и стилистической окраски слово чистоган, как правило, встречается в репликах литературных персонажей: - Красный товар закупают и все без кредита, на чистоган (Мельников-Печорский. На горах); (Ананий Яковлев:) Вон сейчас в кармане своем имею пятьсот целковых чистоганом (Писемский. Горькая судьбина). Как видно из приведенных примеров, реализованное здесь значение слова чистоган значительно отличается от значения базовых слов чистый и гонять, что свидетельствует о затемнении внутренней формы композита, о его деэтимологизации.

3) Полная семитическая деэтимологизация сложного слова.

Полная семантическая деэтимологизация коснулась таких композитов, как перочинный, медведь, куропатка, лицемер, сухопарый, стремглав, тунеядец и др.

Перочинный. Первоначальное значение этого слова «предназначенный для очинки писчих перьев (о ноже)» (СлРЯ XI-XVII вв., вып.14, с. 309), было актуальным в течение многих веков. Деэтимологизация его началась в тот период, когда «стальное перо заменило гусиное, маленький ножик перестал быть нужным для чинки перьев» (Булаховский, 1951, 75). Утратив таким образом ясность внутренней формы, прилагательное перочинный настолько срослось с определяемым существительным нож, (ножик), что теперь они воспринимаются как единое составное наименование, обозначающее «небольшой, складной карманный нож» (Словарь Ушакова, т. 3, с. 234). Не случайно слово перочинный в современном языке встречается только в сочетании со словом нож (ножик): Я взял перочинный ножичек, и тот переломился (СЯз Пушкина, т. III, с. 325); Он отворил, или, правильнее, вскрыл шкаф ... достал оттуда... оселок для перочинного ножа и еще несколько подобной дряни (Гончаров. Обык. история, ч. II, с. 305); И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал  перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике (Чехов. Человек в футляре, с. 256).

 

3. Деэтимологизация, связанная с архаизацией значений или структурных элементов сложных слов

 

1)             Архаизация первых компонентов.

Удовлетворять. По мнению этимологов, это слово представляет собой словообразовательную кальку XVIII в. французского слова satisfaire - «удовлетворять», представляющего собой сложное слово, возникшее путем соединения латинского satis - «довольно, достаточно» и faite - «делать, творить» (КЭС Шанского, с. 461).

Однако материалы исторических словарей свидетельствуют о том, что еще раньше, в XVII в., существовало родственное с ним слово довлетворение «возмездие, воздаяние»: Бra о помощ усердно просити, и о вещах довлетворения вецущих вопросити (СлРЯ XI- XVII вв., вып. 4, с. 275). По всей вероятности, начальный компонент этого слова был генетически связан с наречием довль «довольно, достаточно», утратившимся к XVIII в., или с глаголом довльти «Быть довольным, достаточным, хватать» (СРЯ XVIII в., вып. 6, с. 167).

Словообразовательная соотносительность глагола удовлетворять с существительным довлетворение находит подтверждение в формальной в семантической плоскостях. Изначальная семантика производящего «возмездие, воздаяание» соотносится в современных словарях с устаревшим значением полисемантичного глагола удовлетворить. Ср.: 5. «Устар. Возместить чем-л. ущерб, убыток» (MAC П, т.4, с.469): -Да чем платить? вопрос. У меня нет теперь ни гроша. - В таком случае удовлетворите Ивана Ивановича изделиями своей профессии, - сказал квартальный, - он, может быть, согласится взять картинами (Гоголь. Портрет).

Затемнение внутренней формы слова удовлетворить, связанное с архаизацией первого компонента, способствовало абстрагированию и дальнейшему разветвлению семантической структуры самого сложного слова: «1. Исполнить, осуществить (желание, просьбу, претензии и т.д.). 2. Сделать кого-л. довольным, доставить кому-л. удовлетворение, удовольствие. 3. Оказаться вполне отвечающим, соответствующим чему-л. 4. Снабдить, обеспечить кого-, что-л. чем-л. в достаточном количестве» (MAC П, т.4, с.469).

Таким образом, усиливая условность лексических единиц как средств номинации, деэтимологизация служит толчком для семантического развития слов.

Утрата внутренней формы сложных слов вследствие архаизации первых компонентов наблюдается и у таких сложений, как борзописец, достоверный, колченогий, кляпоносый, коловратный, лопоухий, очевидный, тщедушный.

2) Архаизация вторых (опорных) компонентов наблюдается в сложениях долговязый (из долг/ий/ - «длинный» и вяз «шея»); бедокур/ить/ «шалун, озорник» (ССРЛЯ, т.1, с.317), собственно русское. Образовано сложением на базе беда и курить «гулять, кутить, пьянствовать» (диалектное) (КЭС Шанского, с.39); белобрысый «имеющий очень светлые, почти белые волосы, брови, ресницы» (НАС, т.2, с.464), восточнославянское. От бела «белый» и бры «бровь». Исходное значение «белобровый» (КЭС Шанского, с. 41); белокурый «светловолосый», исконно русское. От бела – «белая» и курь «пыль» (ср. польск. kurz - «пыль»). Первичное значение - «словно покрытый белой пылью» (КЭС Шанского, с.41; благоговеть (калька греч. eulabeisthai, где eu - «хорошо, благо», labeisthai - «уважать, бояться») (КЭС Шанского, с. 47); благополучие (калька греч. eutychia); благоухать (калька греч. euodia); великолепный (калька греч. megaloprepeia); ujhtvsrf (от горе и мыкать «жить в нужде»); лихорадка (от лихорадить - «желать зла», образованного сложением слов лихо – «зло» и радить - «желать» (КЭС Шанского, с.243); рукоятка (от rqhau «рука» и (j) etb (от ст.слав. /АТИ   «брать») (ЭС Фасмера, т.Ш. с.616); сосредоточить (калька франц. concentrer) (по ЭС Фасмера и КЭС Шанского).

Долговязый. Слово долговязый  впервые приводится в словарях второй половины XVIII в. как моносемантичная лексическая единица с устойчивым значением: «говорится о тех, которые высоки ростом, и нескладны станом» (САР I, ч. 1, с.1135). Если учесть, что композит долговязый образован путем сложения корневых морфем долг/ий/ «длинный» и вяз «шея»' (буквально «длинношеий») (ЭС Фасмера, т.1, о.525), то нетрудно заметить расхождение между общим значением композита и значениями его компонентов. Именно этот семантический сдвиг вместе с архаизацией слова вяз обусловили деэтимологизацию сложения долговязый. Многочисленные контексты употребления этого слова свидетельствуют о том, что на всем протяжении своего существования оно было «оторвано» от своего этимологического значения. В результате деэтимологизации у слова долговязый  сформировалась более емкая семантика, соотнесенная с описанием внешнего вида человека - «высокий, худощавый и неуклюжий». В этом качестве оно встречается уже начиная с XVIII в.: Николашка молодой долговязый парень с длинным рябым носом (Чехов. Шведская спичка, с.78); Неужели этот долговязый юноша думает, что она способна работать во время опасности так же, как и все остальные (Паустовский. Повести в рассказы, с.48); Долговязый Вринкен поднялся со своего места и потянулся к фонарю (Куприн. Соч., т.2, с. 410); - Из огня да в полымя? - высказал долговязый Борщев общую для большинства мысль (Шолохов. Тихий Дон, кн.2, ч.4, с.111); За ним - долговязые парни из дворцовой челяди... (А.Толстой. Петр I, с.63); Он (шофер - М.Дж.) был худ я очень долговяз (Трифонов. Последняя охота); А дома тянулся под потолок долговязый Амос (Астафьев. Собр.соч., т.1, с.48).

В контекстах иного характера, а именно в сочетании со словами, не обозначающими лицо, слово долговязый выступает в своем распространительном значении: И долговязый коноплей, Покинул я земное недро (Жуковский. Исповедь); Вдоль неочищенной стены, Свидетель мрачной старины, Поставлен долговязый стол (Языков. Стих. и поэмы, с.69); Притом же вижу я почти всегда, То с грузом тяжкие суда, То долговязые плоты ты носишь (Крылов. Пруд и река); ... башкирская долговязая кляча да овчинный тулуп не стоят и половины того, что они, мошенники, у нас украли (Пушкин. Капитанская дочка, с.32); На противоположном конце усадьбы возвышалось долговязое бревенчатое здание (Григор. Переселенцы, 4.IV, гл.5).

Нетрудно заметить, что в приведенных примерах у рассматриваемого слова выступает не этимологическое, а вторичное значение.

При абсолютивном же употреблении сложное прилагательное долговязый обычно подвергается субстантивации, не выходя за рамки семантики лица. Ср.: Мой рост с ростом самых долговязых не может равняться (Пушкин. Стихотворения).

Такая отдаленность реального значения слова долговязый от этимологического компенсировалась в известной степени наличием параллельных образований долгошеий, длинношеий, долговыйный и длинновязый, сохранившими большую соотносительность с исходными словосочетаниями. Однако, будучи семантически тождественными, эти слова различались между собой степенью устойчивости и хронологическими рамками бытования в языке. Наиболее жизнеспособным среди них оказалось слово долгошеий, известное русскому языку начиная с XVIII в.: Нe думаете ли вы, что ничего не стоит знать искусство у горбатого скрыть горб; у долгошеяго высоким воротником закрыть долгую шею (Почта духов, 1789, ч, I, с.226); Бенца я помнил худощавым порывистым парнем ..., долгошеий, он был похож на аиста (Горбатов. Мое поколение, гл.IX, с.1).

В первой половине XIX века появляется другое слово этой группы – длинношеий, имеющее известное формально-семантическое сходство со сложением долгошеий, но отличающееся от последнего более современным составом, непосредственно соотнесенным со значением «имеющий длинную шею». Ср.: Перед домом просторный двор с низенькою свежею травкою, дорожкою от амбара до кухни и до барских покоев; длинношейный гусь, пьющий воду с молодыми и нежными, как пух гусятами (Гоголь. Миргород); Грузные черно-серые гагары и длинношеие с синеватым металлическим отливом морские бакланы сидели по карнизам всюду, где можно было поставить ноги (Арсеньев. В горах Сихо-тэ-Алиня, гл.6); Тот стоял перед ним понурясь, нескладный, длинношеий и длинноволосый, с разметанными кудрями... (Айтматов. Плаха, с.421).

Что касается слова долговыйный, то оно, возникнув в XIХ в., так и не смогло выйти за его пределы. По всей вероятности, это было обусловлено архаизацией его опорной основы. По той же причине не смогло закрепиться в активном словаре и сложное прилагательное длинновязый.

Однако в ряде случаев архаизация одного из компонентов сложений не оказывала существенного влияния на их (сложений) функциональные возможности, хотя меняла структурно-словообразо­ва­тель­ный статус данных слов.

 

Выводы

 

Деэтимологизация сложного слова как следствие его формально-смысловой эволюции происходит при утрате данным сложением прежних связей с родственными словами, что обычно обусловливается различного рода лексико-семантическими, словообразователь­ными и фонетическими процессами.

В отличие от однокорневых слов композиты, подверженные деэтимологизации, сохраняют значительную самостоятельность в лексической системе и могут долгое время оставаться в изоляции, не примыкая к другим генетическим группам (гнездам) лексических единиц (ср. близорукий, рукопашный, радушие, тунеядец, тщедушие, шалопай, шиворот). В этом заключается одна из специфических черт композитов как лексических единиц со сложной структурой.

ГЛАВА  III

 

ФУНКЦИОНАЛЬНО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ ИЗОМОРФИЗМ СЛОЖНЫХ СЛОВ С ДРУГИМИ ТИПАМИ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ

 

Системный характер языка и его уровней предполагает изучение языковых единиц не в отрыве от смежных явлений, а во всей совокупности взаимодействия с ними в определенных структурных рядах, словообразовательных гнездах и лексико-семантических группах, где наиболее четко проявляются сходные и отличительные черты каж­дого деривационного элемента и каждой лексической единицы. Совершенно прав был Фердинанд де Соссюр, утверждавший, что «весь лингвистический механизм вращается исключительно вокруг тождеств и различий, причем эти последние только оборотная сторона первых» (Соссюр, 1933, 109).

На тождественные признаки языковых единиц опирается и явление изоморфизма, изучение которого представляется перспективным в контексте многих проблем языкознания. Теория лингвистичес­кого изоморфизма восходит к Бодуэну де Куртенэ, который еще в прошлом века, рассматривая язык как сложную многоступенчатую, но целостную систему, отмечал «параллельное» развитие и одинаковые законы языка с точки время фонетики, морфологии и синтаксиса» (Бодуэн де Куртенэ, 1963, 396).

В лингвистической литература подчеркивается и тот факт, что наиболее регулярные изоморфные отношения между единицами лексического, деривационного и синтаксического уровней наблюдаются в области содержания (Басилая, 1989, 21).

В свете этих теоретических положений представляется возможным рассмотрение некоторых вопросов изоморфизма композитов с простыми словами и словосочетаниями в истории русского языка, начиная с XVIII в.

Изоморфизм как глобальное явление в языковой системе имеет два аспекта - формально-грамматический и содержательный (функционально-семантический, смысловой). Первый из этих аспектов традиционно изучался более основательно, а второму аспекту уделялось сравнительно меньше внимания. Тем не менее, именно функционально-семантическая характеристика языковых единиц в плане их изоморфных отношений помогает вскрыть важнейшие особенности развития языкового механизма в целом.

При диахроническом подходе к проблеме изоморфных отношений важно определить функционально-семантический и структурно- уровневый статус изоморфных единиц на разных этапах развития языка. Как показывают многочисленные примеры коррелятивных пар и цепочек со сложными словами, отношения изоморфизма могут быть одноуровневыми и разноуровневыми.

При одноуровневом (межсловном) изоморфизме в эквивалентные отношения вступают, с одной стороны, сложные слова (композиты), с другой - различные типы простых (непроизводных и производных) слов, т.е. единицы одного (лексического) уровня. Таковы, например, отношения в следующих парах: всеполный – полный, словоударение – ударение, любоискусный – искусный, смертоубийство – убийство, пакостновредный – вредный и др.

Семантический анализ таких изоморфных пар показывает, что в составе указанных сложений препозитивные основы становятся семантически нерелевантными, так как опорные основы берут на себя всю смысловую нагрузку данных композитов. Так, например, в сложениях с первым компонентом много-, обозначающим сильную степень проявления того, что называется постпозитивной основой, в ходе исторического развития происходит концентрация значения всего композита в семантическом ядре опорной основы. В результате такой десемантизации препозитивных компонентов последние утрачиваются как избыточные элементы в структуре соответствующих сложений, что фактически приводит к упрощению сложной структуры, т.е. к декомпозиции. Начиная с XVII в. этот процесс охватывает довольно обширную группу композитов. Ср.: многоискусный – искусный, многовеличественный – величественный, многогрешный – грешный, многомощный – мощный, многомудрый – мудрый, многонадежный – надежный, многопечальный – печальный, многосветлый – светлый, многотемный – темный, многощедрый – щедрый и др.

Аналогичные процессы наблюдаются и в соотносительных рядах типа громобитный – грозный, грехотворец – грешник, плачевословие – плач и т.п. с той лишь разницей, что в последних смысловая нагрузка сосредоточивается на препозитивном компоненте.

Однако в истории русского языка отмечено немало примеров, свидетельствующих о функционально-семантической эквивалентнос­ти разноуровневых единиц, а именно сложных слов (единиц лексичес­кого уровня) и словосочетаний, а также описательных оборотов (единиц синтаксического уровня). Опираясь на данные исторических словарей, можно привести следующие ряды изоморфных композитов и словосочетаний: вкуполатынный – совместно с латынским, кознодействовати – причинять зло, многозальный – очень большой, голобородый – бреющий бороду, истинноглаголивый – говорящий правду, первосоветник – первый советник, многотемный – очень темный, градобойный – побитый градом, мудрословие – показная мудрость, злоковарный – очень коварный, любоистинный – любящий истину, каменобиение – избиение камнями, живоподобный – очень сходный, вислобокий – с отвислыми боками, зеленоцветный – зеленого цвета и др.

Наконец, для полноты картины функционально-семантического взаимодействия лексических и синтаксических единиц следует указать и на взаимоотношения сложных слов и описательных оборотов, первые из которых постепенно вытеснялись из активного употребления в период после XVII века. Наиболее показательны в этом отношении следующие примеры: ветроход – вентиляционное отверстие  в стене градирни; голощекий – не имеющий волос на щеке; житомеритель – тот, кто отмеривает зерно; каменожестокий – жесткий, как камень; кривопал – человек, имеющий искривленные пальцы; криволысый – имеющий на лбу белое пятно неправильной формы (о лошади); малокормный – имеющий мало еды; многодолжный – имеющий много долгов; многодревный – такой, в котором много деревьев, дров; отцелюбец – любящий своего отца, почитающий родителей; первотелок – животное, отелившееся один раз.

Даже этот неполный перечень примеров изоморфизма сложных слов и других языковых единиц свидетельствует о том, что их всестороннее описание требует специального исследования. Поэтому в настоящей работе мы ограничимся анализом изоморфных отношений между сложными словами, с одной стороны, и различными разрядами простых (однокорневых) слов - с другой.

По своей природе эти межсловные, одноуровневые отношения бывают двух типов:

1. Внутригнездовые (голоусый – безусый, вкупоименный - соименный).

2.                   Внегнездовые (краснобай – говорун, ветроязычный - болтливый и др.).

 

§ 1. Внутригнездовой изоморфизм

 

Внутригнездовой изоморфизм как разновидность одноуровневого изоморфизма представлен различными типами соотносительных пap, которые в структурном отношении характеризуются тем, что сложные слова коррелируют в одном случае с префиксальными образованиями (голоусый – безусый), в другом - с суффиксальными (грехотворец – грешник) и  префиксально-суффиксальными (многославный – прославленный).

Наиболее многочисленны случаи соотносительности композитов и суффиксальных образований типа грехотворец – грешник. Это объясняется не только обилием в русском языке суффиксальных морфем, но и отвлеченным формально-грамматическим  характером их значения, что обеспечивает высокую мобильность таких элементов.

Рассмотрим коррелятивные пары со сложными словами и суффиксальными образованиями: грехотворец – грешник, пескозобец – пескарь, пестрообразно – пестро, босоногий – босой.

Наиболее характерной чертой данной группы изоморфных единиц является то, что семантическое равновесие между ними поддерживается наличием общей корневой морфемы, а также соответствием материально выраженного и нулевого суффикса одному из компонентов сложного слова.

Таким образом, в составе производного слова суффикс берет на себя ту же смысловую нагрузку, что и корневая морфема в структуре сложного слова. Причем, в большинстве случаев стержнем изоморфных отношений становится значение препозитивного (первого) компонента сложного слова и соответствующей корневой морфемы в составе суффиксального производного. Лишь в некоторых случаях основой изоморфных отношений композита и однокорневого производного слова становится постпозитивный компонент сложения: пакостновредный – вредный, словоударение - ударение и т.п. Как видно из перечисленных примеров, общим элементом в таких парах является не только корневая морфема, но и вся финальная часть слов.

Итак, структурное сопоставление различных изоморфных пар, состоящих из сложных слов и суффиксальных образований, показывает, что даже в рамках одной такой подгруппы наблюдаются несколько разновидностей соотносительных единиц. Более того, при диахроническом анализе можно выявить и своеобразие каждой пары. Показательна в этом отношении история слов грехотворец – грешник, которые в XVII в. были идентичны по значению «тот, кто совершает грех; грешник». Причем в данном значении аффиксальное производное употреблялось с древнейших времен: Не ходи всяцем поутем с грешником и двоязычником (СДРЯ, т. II, с. 400); Да иже горазнее сего налише то не мози зазрети мне грешникоу (СДРЯ, т. II, с. 400).

Такой же активностью отличалось слово грешник и в старорусском языке: Глагола убо святой Аверкий и aз человек есм смирен и грешник и милостыни прошю (ВМЧ. Окт. 19-31, 1748); Прошлог вторника июля в Д1 де грешника которои своег отца хмельничным полушестом до смерти убил сидел И1 недель в тюрме (Вести-Куранты, июль 1649, л.74).

В функционировании этого слова по существу не произошло никаких изменений и в XVII в., когда оно стало конкурировать со сложным словом грехотворец. Ср.: Поревнуи, чадо мое, мытарям и блудникам и всяким грехотворцем и озорникам (СлРЯ ХI-XVII вв., вып.4, с.132).

Более того, вследствие десемантизации второго компонента сложного слова в период совместного функционирования двух изоморфных слов (грехотворец – грешник) отпала необходимость в употреблении самого композита, ибо рядом с ним был более экономный суффиксальный коррелят. Так завершилась конкуренция этих изоморфных единиц, приведшая к полной утрате композита и прочному закреплению в языке аффиксального производного грешник. Об этом свидетельствуют и следующие примеры: Сей Анджело надменный, Сей злобный человек, сей грешник - был любим Душою нежною, печальной и смиренной (СЯз Пушкина, т.1, с.546); Говорят великим грешником Был он прежде. В мужике Бога не было; побоями В гроб жену свою вогнал; Промышляющих разбоями, Конокрадов укрывал (Некрасов. Влас); Нищий этот был великий грешник и злодей, в голодный год он продавал людям муку с песком, с известкой, судился за это, истратил все деньги свои на подкупы судей (Горький. Жизнь Кл. С., т. 1, 22).[47]

Иначе сложилась судьба изоморфных единиц босоногий - босой, которые функционировали как изоморфные пары почти на всем протяжении изучаемого времени, точнее со второй половины XVIII в., когда рядом с однокорневым производным появилось сложное слово[48] с идентичным значением. Правда, первоначально семантический объем композита был шире: он мог употребляться не только по отношению к человеку, но и по отношению к лошади: Босоногая лошадь «лошадь, у которой тонкия в плоския копыта» (САР I, ч.1., с.299).

Однако в дальнейшем происходит выравнивание семантических структур данных слов. Это нашло отражение и в Cловаре Даля, где эти слова объединены общим толкованием: «необутый, кто без всякой обуви, голоногий».[49] А современные толковые словари значение композита босоногий раскрывают путем отсылки к его простому корреляту: «то же, что босой» (НАС, т.1, с.720), что еще раз подчеркивает смысловое сходство данных слов.

В правомерности такого подхода к подаче рассматриваемых

слов можно убедиться и на следующих примерах: Нещастная хотела итти скорее, но ступила босою ногою на острый камень, зак-ричала и должна была сесть на дороге под деревом (Карамзин. Повести госпожи Жанлис. 1); Она попробовала было пройти по двору босая; но дерн колол её нежные ноги (Пушкин. Барышня-крест.); Босоногая грязная девка сидела на сундуке (Л.Толстой. Война и мир, т.3, ч.3, с.404); Крича и вздымая клубы пыли, бегали босоногие мальчишки (Фадеев. Разгром); ... теперь сидели в клетке - без брючных ремней, без обуви, босоногие (Айтматов. Плаха, с.462).

Однако такое семантическое сходство изоморфных слов вов­се не означает их функционального тождества. Как показывают данные «Частотного словаря русского языка» (под ред. Л.Н.Засо-риной), общая частота слов босоногий - босой выглядит соответственно как 1:25, что красноречиво демонстрирует превосходство второго из коррелятов. Думается, что в такой ситуации жизнеспособность сложного слова босоногий поддерживается двумя факторами: во-первых, стремлением лексических единиц к максимальной мотивированности внутренней формы, что в сложном слове выражается более четко, чем в аффиксальном производном, и во- вторых, наличием общеупотребительного родственного сложения босоножка.

Своеобразную группу изоморфных единиц составляют пары из соотносительных композита и префиксального образования. Как известно, в отличие от суффиксов, приставки привержены выполнять более конкретные функции в составе слова, поэтому они не обнаруживают столь высокой вариативности и соответственно комбинаторной активности. Именно это обстоятельство сыграло роль сдерживающего фактора в деривационной истории префиксов.

Материал, которым мы располагаем, содержит несколько изоморфных единиц (сложное слово - префиксальное образование): вкупоименный – соименный, голоусый - безусый, единоверстник - сверстник, многообилие - изобилие и др.

Несмотря на структурно-словообразователъную общность приведенных пар, история каждой из них складывалась по-разному. Здесь мы ограничимся анализом только одной пары: голоусый - безусый.

Изоморфные отношения между сложным словом голоусый и префиксальным производным безусый устанавливаются начиная с XVIII в., т.е. с момента появления последнего, хотя сложное cлово зафиксировано уже в «Материалах» Срезневского и представлено там примерами из источников  XIV в.[50]

Что касается подачи приведенных слов в лексикографических источниках, то следует заметить, что в большинстве из них сложное cлово объясняется путем отсылки к его приставочному корреляту: «то же что безусый». Только Словарь Ушакова дает самостоятельное толкование сложения голоусый - «не имеющий усов», указывая при этом и его переносное значение «молодой, недозрелый» (т.1, с.591). Исторически эти значения могли реализоваться в различных контекстах: А молодым голоусым чернцом и сами они меж собою посмехаются и девками их называют (Суб. Материалы, т.III, c.243); Сей муж голоус (Словарь 1847, т.1, с. 572).

В аналогичных ситуациях употребляется и слово безусый. Ср.: Макар поздоровался с помощником, молоденьким, голоусым  восемнадцатилетним парнем (Серафимович. Сцепщик, соч., т.1, с. 2). Однако в отличие от своего сложного коррелята оно встречается также в специальном контексте для обозначения особого сорта растений - безостых: Пересохшие, безусые колоски пшеницы сжимали крошечные, рано пожелтевшие зерна с впалыми боками (Неверов. Далекий путь, I).

Таким образом, изоморфизм композита голоусый и префиксального образования безусый опирался на их главные значения и был обусловлен общностью субстантивных корневых морфем и семантической близостью основы голо- к приставке без-, которая ассоциируется с понятием отсутствия чего-либо. Эти черты рассматриваемых слов во многом предопределили особенности их исторического взаимодействия, характеризующегося тем, что по мере того как сложное слово постепенно отходило на периферию языка, все более активизировалось префиксальное образование.

Немногочисленны случаи функционально-семантической изоморфности сложных слов и префиксально-суффиксальных производных. Например, многославный - прославленный. В этом ряду сложное и простое слово объединяются общностью корней и семантической соотносительностью препозитивного компонента много- и приставки про-, а также суффиксов -н- и -енн-, сыгравших определенную роль в формировании семантического единства коррелятивных пар.

 

§ 2. Внегнездовой изоморфизм

 

В отличие от внутригнездового изоморфизма, основанного на материальной и семантической общности соотносительных слов, внегнездовой изоморфизм опирается только на смысловую эквивалентность сложного и производного слов. Поэтому здесь основное внимание уделяется функционально-семантическому статусу анализируемых слов. Внегнездовой изоморфизм имеет место в кругу следующих сложений и простых слов: многоплотный - тучный, кривоглаголивый – лживый, купнодушный – искренний, ветроязычный – болтливый, маловидный – неказистый, стихотворец – поэт, краснобай - говорун и др.

Поскольку выше были проанализированы пары изоморфных единиц, включающих сложное слово и простое производное, то здесь целесообразно охарактеризовать взаимодействие сложного и непроизводного слов, а именно пары стихотворец - поэт. Прежде всего остановимся на истории этих наименований в период их функционирования в качестве равнозначных, изоморфных единиц.

Сложное слово стихотворец, исконно русское по своему происхождению, впервые приводится в ЛП 1704 как равнозначное слову поэт, хотя в тот период частотность этих слов была неодинаковой. Первое из них стало активизироваться лишь в XIX в.: - Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! - продолжал Швабрин (Пушкин. Капитанская дочка, гл. IV, с.256); От песенок разговор обратился к стихотворцам и комендант заметил, что все они люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни к чему доброму не доводящее (Там же, с.258).

Лермонтов в одну н ту же фразу включил оба изоморфных слова стихотворец и поэт: Пускай никто про вас не скажет: Вот стихотворец, вот поэт! Вас этот титул только свяжет (Г.Павло-ву). Аналогичный пример находим у М.Горького: Сирано де Бер-жерак, остроумный и блестящий стихотворец, отчаянный бретер и забияка, едкий насмешник, - не мог занять место придворного поэта и жил впроголодь («Сирано де Бержерак»). Эти примеры показывают, что изоморфные слова поэт и стихотворец встречались в однородных контекстах благодаря тому, что они оба соответствовали понятию «сочинитель стихов». Подтверждением тому служат и следующие примеры: Господа стихотворцы и прозаики, одним словом, поэты, в конце прошедшего столетия и даже в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц (С.Аксаков. Зап.ружейн.охоты., с.4); Старик начал, кажется, с того, что Пушкин был весьма хороший стихотворец (Достоевский. Бедные люди).

Следует заметить, что несмотря на исконно русское происхождение сложного слова стихотворец коррелятивное с ним иноязычное слово поэт становилось все более емким по значению. Так, например, оно могло употребляться в значении «художник»: Нет у нас пейзажиста – поэта, в настоящем смысле этого слова, и если кто может и должен им быть, то это только Васильев (Крамской. Письмо Ф.А.Васильеву, 1 янв. 1873 г.).

Позже слово поэт расширяет свое значение, ассоциируясь тем самим с понятием - «тот кто поэтически воспринимает действительность». Ср.: В сущности Савка, как большинство настоящих охотников, был поэт в душе и крайне наблюдательный человек (Мамин-Сибиряк. На шихане, с.3); Его особенно увлекал Уфимцев, поэт в области научной техники (Горький. Л.Андреев).

Известная степень оценочности свойственна и третьему члену рассматриваемой цепочки коррелятивных единиц – слову рифмоплет. Как элемент разговорной речи оно обычно встречается в значении «плохой, бездарный сочинитель стихов» (с оттенком пренебрежения): Авось, о Шиболет народный, тебе б я оду посвятил, Но стихоплет великородный меня уже предупредил (Пушкин. Евгений Онегин, гл.Х); Петр Савич начинал говорить стихами, что до слез смешило рабочих, и они стали называть его не иначе, как стихоплетом (Решетников. Глумовы, ч.1, с.4); Так как я не поэт, а только стихоплет, то, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что стихотворение никогда не может быть вполне искренно (Чайковский. Письмо М.И.Чайковскому, 27 дек. 1887 г.).

Таким образом, функционально-семантический изоморфизм сложных слов стихотворец - поэт - стихоплет на современном этапе характеризуется тем, что простое слово в этой цепочке явно доминирует в качестве наименования понятия - «автор поэтических произведений».

К тому же, слово поэт  приобрело новое дополнительное значение и ряд смысловых оттенков, тогда как изоморфные с ним слова, лишившись этой возможности, отошли на периферию литературного языка.

 

 

Выводы

 

Изоморфные отношения как одна из форм проявления системности языка способны охватить не только единицы одного уровня - лексического, но и разных уровней - лексического, деривационного и синтаксического. Это свидетельствует о широком, межуровневом характере этих отношений.

В исследуемое время судьба тех или иных конкретных пар и цепочек изоморфных единиц складывалась по-разному: одни из них взаимодействовали в течение непродолжительного времени, другие имели длительную историю параллельного употребления. Причиной тому служили различные факторы, связанные с изменением системной характеристики некоторых элементов словообразования, в том числе и корневых морфем.

Наблюдения показывают, что в процессе исторического развития одна из корневых морфем в составе композита может утратить свой лексический статус и превратиться в семантически нерелевантный элемент, а затем как избыточная часть сложной основы уступить свое место равнозначной аффиксальной морфеме. Таким образом, на определенном этапе своего развития сложное слово заменяется простым, т.е. происходит декомпозиция.

Следовательно, изоморфизм как явление, отражающее эквивалентные отношения языковых единиц, исторически изменчив и в

своих конкретных проявлениях прежде всего зависит от характера взаимодействия коррелирующих элементов. Последние остаются изоморфными до тех пор, пока эволюционные процессы в истории языка не нарушают существующего равновесия в их (данных единиц) взаимоотношениях.

 

§ 3. Параллельные ряды иноязычных  слов

и их русских соответствий

 

Изоморфные отношения пронизывают все пласты лексичес­кой системы, в том числе и ее заимствованную часть. Проблема лексических заимствований для русского языка является одной из важных историко-лексикологических проблем. На всем протяжении истории русской лексики нового времени наблюдается непрекращающийся процесс заимствования слов из других языков. Ученые отмечает, что «вся лексика русского языка (как и любого другого) пронизана исторически чужеродными элементами, об иностранном происхождении которых при общении мы вовсе и не думаем» (Филин, 1981, 11).

Иноязычные слова в русском языке были предметом изучения многих ученых. Однако в каждом отдельном случае исследователей интересовали те или иные конкретные аспекты заимствований. Одни из них ставили во главу угла сугубо этимологические проблемы (Смирнов, 1910; Огиенко, 1915; Соболевский, 1891), другие предпочтение отдавали историко-лексикологическому исследованию (Кутина, 1964; Замкова, 1975; Биржакова, 1972 и др.). Некоторые ученые посвятили свои работы характеристике отдельных литературных жанров (Князькова, 1974; Веселитский, 1972). Наконец, особенности ассимиляции и функционирования заимствованных слов освещается в общих курсах русского литературного

языка.[51]

Следует заметать, что массовый приток иноязычных слов в русскую лексику повлек за собой значительные изменения в смысловых структурах, стилистических и экспрессивных свойствах собственно русских слов. Это, в свою очередь, обусловило возникновение новых связей и отношений между лексическими единицами разных генетических пластов. Наиболее характерными в переходный период развития русской лексики были процессы семантического сближения иноязычных и русских слов. Однако, «конечные результаты подобных процессов не всегда оказывались соответствующими исходной мотивации: русское слово, привлекаемое как семантический ориентир для иноязычного слова с целью облегчить его вхождение в новую лексическую систему, зачастую вытесняло иноязычное слово из языка, целиком перенимая на себя его функции, а русский эквивалент, привлекаемый с целью замены иноязычного слова, оказывался оттесненным им за границы русского словоупотребления» (Биржакова, 1972, 292-293).

С учетом разнообразия реальных результатов семантического и функционального взаимодействия соотносительных (изоморфных) рядов иноязычных и русских слов можно выделить следующие закономерности их исторического развития:

1.   Сохранение иноязычных слов и их русских соответствий: карьер/а/ - каменоломня, цистерн/а/ - водохранилище,  мизантроп –человеконенавистник, амфибия – земноводные (водноземные), центр – средоточие, астролог – звездочет, гид – путеводитель, орфография – правописание, лингвистика – языкознание, двуязычие – билингвизм, персонификация – олицетворение, поэт - стихотворец, баланс – равновесие, эгоист – самохвал, самолюб, собственнолюб, своекорыстный, эгоизм – самохвальство, себялюбие, самолюбие, собственнолюбие, фонтан – водомет.

2.   Сохранение только заимствованных слов:

натуралист – естествословец, география – землеописание, циркуляция - кругохождение, симпатия – единосвойственность, экватор - равноденственник, зенит – надглавоточие, парикмахер – волосочес, оппонент – противоречитель, синонимия – общеименство, аргументация – винословие, летаргия – любосоние, патриот – отчизнелюбец, геолог – землеслов, стоматолог – зубодер, зубоволок, гений - самодарь, термометр – тепломер, погодомер, лотерея – жребоигрие, микроскоп – мелкозор, перпендикуляр – прямостой, гримасы - лицеблазнь, диссидент – разногласник, материализм – вещесловие, психология – душесловие, ювелир – златоковач, астрология - звездозаконие и др.

3. Сохранение только русских слов:

пиктура, пиктория – живопись; секул, секулум – столетие, век; самолет – аэроплан, красноречие – элоквенция, полуостров - пенинсула и др.

4. Утрата иноязычных слов и их русских соответствий:

компатрист – одноземец, литеральный – словословный, имагинация – умоначертание  и др.

Рассмотрим историю соотношения двух однокоренных заимствований эгоист и эгоизм и их русских соответствий: эгоист – самохвал, самолюб, собственнолюб, своекорыстный. Эгоизм - самохвальство, себялюбие, самолюбие, собственнолюбие.

История семантического взаимодействия и функционирования приведенных рядов разноязычных слов начиналась во второй половине XVIII в., когда было заимствовано из французского языка слово эгоист ( egoiste от лат. ego), первоначально употреблявшееся в значении «философ, утверждающий существование только собственной души (см. IV, 3). С 90-х гг. 1) заимствуется из фр. новое знач.: тот, кто много говорит о себе, высокого о себе мнения (рус. соотв. Самохвал, якатель); 2) модифицируется в общеморальном плане филос. знач.: тот, кто заботится только о себе, о своих интересах (рус. cooт.: самолюб, себялюб, собственнолюб, своекорыстный)» (Биржакова, 1972, 155).

Аналогичным образом формируется и значение отвлеченного существительного эгоизм, которое с 70-х гг. XVIII в. встречается в значении: «философия, утверждающая действительное существование только души (см. VI, 3). С 80-х гг. в знач.: 1) самохвальство, высокое мнение о себе; 2) стремление заботиться только о себе, о своих интересах. Рус.соотв. в зависим, от знач.: самохвальство, яканье, ячество, себя-, само-, собственнолюбие, самство, самость» (Биржакова, 1972, I56).

Однако в своем основном значении «самохвальство, высокое мнение о себе» и соответственно «самохвал» рассматриваемые слова не проявляли особую активность. Не многочисленны и примеры их употребления в различных жанрах литературного языка XVIII и XIX вв.: Хотя о (Гольдони) ... и должен был чувствовать свое достоинство, однако ; от сего чувства он не сделался эгоистом, и рассказывает слабости и проступки свои с любезною откровенностию (Моск.журнал, 1791, П, 203); Богатство сделало граждан эгоистами  (Карамзин. Coч., т. 9, с. 96); Все, что вы сказываете о поражениях на Рейне и в Нидерландах, единственно происходит от несогласия и эгоизма владык (Моск.письма Екат. царствования, 1794, с.395); Сухой, обнаженный эгоизм ... погрузит свет опять в прежнее варварство («Моск.Меркурий», 1803, № 1, с.17); Сочинитель часто употребляет иностранные слова. В похвальном Слове (Суворову) найдешь у него: патриотизм, махиавелизм, героизм и эгоизм («Цветник», 1810, № 7).

В XIX в. в подобных контекстах слова эгоист и эгоизм  встречаются все реже. Об этом свидетельствует и тот факт, что в Словаре Даля нет упоминания о связях данных слов с понятием «высокое мнение о себе». Ср.: «Эгоизм ... - забота об одном лишь самом себе, без внимания к другим. Эгоист - кто добр к одному себе, а до других ему нужды нет» (т.4, с.662).

Функцию утраченного значения иноязычных слов взяли на себя русские композиты самохвал и самохвальство, которые появились в первых десятилетиях XVIII в.[52]

Возникновение этих подобозначных композитов в ходе освоения иноязычных слов эгоист  и эгоизм не случайно: «появление иноязычной номинативной единицы на любом участке семантического пространства служит, как правило, импульсом, вызывающим контрноминацию силами языка родного» (Биржакова, 1972, 5).

Изучение примеров параллельного употребления иноязычных слов эгоист и эгоизм и их русских соответствий самохвал и самохвальство показывает, что конкуренция между ними фактически не состоялась, так как иноязычные слова легко уступили часть своей семантики русским соответствиям, для которых она стала  единственной смысловой нагрузкой, связанной с характеристикой лица: Подсмеивались над самохвальством Наполеона (Аксаков. Я.Е.Шушерин); Несколько самохвалов пытаются смутить молодых литераторов проповедью ненужности художественной литературы (Горький. О пользе грамотности).

Таким образом, к середине XIX в., сузив свое первоначальное значение, иноязычные слова эгоист и эгоизм в полном «согласии» друг с другом превратились в моносемантичные единицы, соответствующие понятию «предпочтение своих интересов интересам других людей». Однако эти заимствования были не единственными выразителями указанного понятия; последнее составляло основу лексического значения и таких слов, как себялюб, самолюб, самолюбец, своекорыстный, себялюбие. Наиболее последовательно это проявилось в семантике слов себялюб, своекорыстный, себялюбие.

В отношении слов самолюб и самолюбец в лексикографических источниках обнаруживается двоякий подход. Так, например, МАС объясняет их как «самолюбивый человек» (т. 4), тогда как ССРЛЯ и большинство других словарей указывают на прямую связь семантики этих слов с понятием «тот, кто заботится только о себе».

Немногочисленные примеры, иллюстрирующие значение этих слов, свидетельствуют об адекватности второго толкования. Ср.: Этакий - то самолюб да стеснялся бы? Он же первое лицо на свете (Горький. Чудаки, 2); Таких надо к черту из партии выбрасывать. Я его и раньше не особенно жаловал: самолюб, хвастун (Тарасов. Охотник Аверьян, 9); Никифор Агапыч был известный самолюбец и гордец (Эртель. Гарденины, I, т.6); А заметили вы, что все эти правдоискатели больших дорог - великие самолюбцы? (Горький. Из воспом, о В.Г.Короленко).

В аналогичных контекстах встречаются также слова себялюб и себялюбец, в отношении которых позиции словарей полностью совпадают: в них приводится одинаковое толкование - «самолюбивый человек, эгоист». Объективность такой семантизации подтверждается примерами употребления этих слов в различные эпохи: Я не такой себялюб, как ты, - сказал я очень тихо. -Мне чужие неудачи радости не доставляют (Беляев. Старая крепость, 3); Слава богу, что первый удар и первые передряги миновали, и вы приняли это так, что не считаете меня вероломным другом и себялюбцем за то, что я вас у себя держал (Достоевский. Бедные люди); Он умел рассказывать очень недурно и не без юмора, но, как все большие себялюбцы, оживлялся только тогда, когда говорил о самом себе (Куприн. Негласная ревизия); Великий подумает, что Карл Иванович больше ничего, как бесчувственный и корыстолюбивый себялюбец (Л.Толстой. Детство. Отрочество. Юность. С. 33); Был я угрюмый себялюбец, сберегавший свою красавицу от чужого глаза (Пришвин. Рассказы и очерки, с.386); -Да, бродят еще среди нас мелкие себялюбцы, этакие одинокие бонвиванты, любители хорошо пожить за  чужой счет (Трифонов. Студенты, 26).

В приведенных примерах реализованы случаи семантической корреляции слов себялюб, себялюбец с иноязычным словом эгоист. Последнее находилось в аналогичных отношениях и с композитом себялюбие, появление которого почти одновременно со словом эгоизм можно объяснять тем, что в тот период «обычной нормальной была полиномия - использование для передачи одного и того же понятия равных слов» (Веселитский, 1972, 16). Именно этим объясняется и наличие в языке еще одного слова, способного выступать в том же значении, что ж указанные слова. Это слово самолюбие.

Общность значений слов эгоизм и самолюбие («забота только о себе, о своих интересах») проявляется в однотипных контекстах. Такие одинаковые условия употребления данных слов встречаются уже в произведениях А.С.Пушкина. Ср.: Графиня, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди (Сяз Пушкина, т. 4, с. 1000); Чем более мы холодны, расчетливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен (Сяз Пушкина, т. 4, с. 1000); Лорд Байрон прихотью удачной Облек в унылый романтизм И безнадежный эгоизм (Пушкин. Евгений Онегин, гл. III).

Примечательно и то, что в отличие от подобозначных слов (эгоизм и себялюбие) сложение  самолюбие часто встречалось в подобных контекстах уже в XVIII в. и раньше. Приведем некоторые      примеры: Когда бы менее самолюбив я был Давно б Димитрия, Димитрий погубил (Сумароков. Димитрий Самозванец, д.4, явл.1); И в самолюбии  безумство ею чтим (Сумароков. Синав и Трезвор); На месте мужества водварилася надменность и самолюбие (Радищев. Путешествие, с. 95); Врожденное людям самолюбие управляет с самого почти младенчества всеми их деяниями (Почта духов, с. 48). Эти и многие другие примеры употребления слова самолюбие в XVIII в. и вплоть до пушкинской эпохи показывает, что доминирующим в его семантической структуре было именно общее значение подобозначных слов. Подтверждением тому может служить и толкование этого слова в САР II: «любовь, пристрастие к самому себе» (т. VI, с. 20).

Однако в отличие от иноязычного слова эгоизм его русские соответствия имели более широкие смысловые границы: они могли выступать еще и в значении: «чувство собственного достоинства, сочетающееся с ревнивым отношением к мнению о себе окружающих» (МАС, т. 4). Например: Приезжайте к нам, к нам, к нам. Себялюбие в сторону (Пушкин. Письмо П.А.Вяземскому, 3.09.1831). В аналогичных ситуациях наиболее активно используется слово самолюбие: Если задеть его самолюбие, то он  одним взглядом в книгу запомнит столбцы цифр -и изумит весь класс (Гончаров. Обрыв, с.28); Перед вами другой человек, с более стройной душой, с более широким самолюбием (Добролюбов. Лит. критика, т.1, с. 366).

Решающий момент в истории рассматриваемых слов наступает в послепушкинский период, когда происходит семантическое размежевание подобозначных слов. Точнее, значение «забота только о себе, о своих интересах» закрепляется за двумя словами - за иноязычным эгоизм и собственно русским себялюбие, а понятие, связанное с оценкой собственных достоинств, стало семантическим ядром слова cамолюбие.

Именно в таких стабильных значениях эти слова получили широкое распространение в современную эпоху, хотя частотность их употребления по-прежнему остается неодинаковой. Показательны в этом отношении данные «Частотного словаря» (1977 г.): самолюбие – 41, эгоизм – 13, себялюбие –1. К тому же, несмотря на подобозначность двух последних слов, статистические данные показывают, что сферы их употребления также различаются: иноязычное слово чаще всего встречается в научно-публицистических текстах и драматургии, а себялюбие тяготеет к газетно-жур­наль­ным текстам. Это различие иноязычного и русского подобозначных слов вполне естественно, ибо, как справедливо отметил В.С.Вино­градов, трудно найти разноязычные слова, которые «выражают одно и то же понятие и не отличаются друг от друга эмоционально-экспрессивной, стилевой или каким-либо другим видом константной знаменательной информации» (В.С.Виноградов, 1978, 56). Приведем ряд примеров употребления этих слов в XIX-XX вв.  1) Эгоизм: Наташа ревнива и хоть очень любит меня, но в любви много эгоизма, потому что она ничем не хочет для меня пожертвовать (Достоевский. Униженные и оскорбленные, ч.3, гл. IX); Эгоизм и легкомыслие юности не позволяли ему видеть, с каким напряжением сил, какой хитростью мать вела хозяйство (Горький. Мои университеты); Эгоизм был чужд его натуре. Он жил интересами других, радовался успеху талантливых артистов, глубоко чувствовал искусство (Юрьев. Записки). 2) Себялюбие:  Мы знаем, как жили, - вернее, прожигали свою молодость, - сыны буржуазии. Пьянство, разврат, пошлость, тупость и себялюбие – вот порочный круг их интересов (Н.Островский. Мужество рождается в борьбе). Ср.: Самолюбие: Вспомни все, что ты терпела, все оскорбления самолюбия (Пушкин. Собр.соч., т.9, с.31); Многое должна была я сносить, во многом уступать, многого не видеть, между тем как мое самолюбие прилежно замечало малейший оттенок небрежения  (Пушкин. Роман о письмах); Расшевелили и честолюбие и самолюбие  (Гончаров. Обломов, с. 103); Ревность же с её циничными сомнениями, вечно раздраженным самолюбием была чужда доверчивой и нежной натуре Боброва (Куприн. Соч., т. 2, с. 54); Зачем отравлять его сомнениями, недоверием, вечными вопросами неудовлетворенного самолюбия? (Куприн. Соч., т. 2, с.138); Абориген -Узюкбай, что в нем было бесценно, был начисто лишен самолюбия (Айтматов. Плаха, с.324).

Среди разнообразных синтагматических связей слова самолюбие особое место занимают его устойчивые сочетания с некоторыми прилагательными, наречиями, глаголами и их производными: С глаголом льстить: Артистический и литературный круг довольно льстил  её самолюбию (Герцен. Былое и думы, т. IV, с.25); Это даже не льстит его самолюбию (Гончаров. Обык. история, ч. II, с. 233); Но самолюбие  его было тотчас же успокоено и даже польщено (Достоевский. Полное собр.соч., с.194).

С глаголами задеть, затрагивать: Bсё это задело самолюбие Обломова (Гончаров. Обломов, с. 102); Как oн не затрагивает её ум, самолюбие … - никак не может вывести её из круга ранних, девических понятий (Гончаров. Обрыв, ч. II, гл. 13); Я видел, что она поразила его, а мое авторское самолюбие было задето (Гаршин. Надежда Николаевна, 10).

С глаголом оскорбить и его производными: Нельзя любить, когда оскорблено самолюбие (Гончаров. Обрыв, ч. IV, гл. II); Но своего мнения отнюдь ему не высказывала и боялась того, чтоб не оскорбить его самолюбия (Достоевский. Собр.соч., т. 4, с. 90); Ему было немножко стыдно и  самолюбие его было оскорблено (Чехов. Соч., т. 9); К чувству оскорбленного самолюбия прибавилось постоянное чувство угрызения совести (Помяловский. Мещанское счастье, с. 65).

Со словом уязвленный: Весь мир исчезнет: не будет ни сожалений, ни уязвленного самолюбия … (Гаршин. Избранное, с. 126); Но есть другой разряд ругателей: это люди с уязвленным самолюбием …(Слепцов. Письма об Осташкове, с. 80); Если бы ваше возбуждение было вызвано этим обстоятельством, а не уязвленным административным самолюбием, я вовсе не сочла бы ваш визит бесцеремонным (Кожевников. Полюшко-поле, с. 33).

Таким образом, иноязычные слова эгоист и эгоизм, заимствованные русским языком в условиях широкой распространенности полиномии в лексической системе XVIII в. вступили в тесные смысловые связи с подобозначными композитами самолюб, самолюбец, себялюб, себялюбец, себялюбие и самолюбие.

Конкурентная борьба между иноязычным элементом и его русскими соответствиями ускорила процесс смысловой дифференциации этих слов, начавшийся под влиянием постепенно совершенствующихся норм словоупотребления.

 

Выводы

 

В истории русского языка процесс заимствования слов из других языков сопровождался поиском и созданием в исконном словаре русских соответствий, среди которых значительное место занимали сложные слова.

Семантическое и функциональное взаимодействие иноязычных слов с русскими композитами приводило к различным результатам. В одном случае в соотносительной паре получало преобладание заимствованное слово, в другом – русское. В некоторых же случаях разноязычные слова оказывались в равной степени устойчивыми или, наоборот, утрачивались как избыточные элементы лексической системы.

Судьба заимствованного слова определялась различными факторами: экстралингвистическими и внутриязыковыми.

Под влиянием системных отношений в новых условиях заимствующего языка модифицировалось не только значение иноязычного слова, но и значение исконных слов той же тематической группы, что нередко приводило к семантико-стилистической и эмоционально-экспрессивной дифференциации разноязычных  эле­ментов. Следовательно, параллельные ряды иноязычных слов и их русских соответствий стали важным звеном в общем процессе совершенствования норм словоупотребления в русском языке нового времени.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Словосложение как особый способ создания  лексических единиц известен русскому языку с древних времен. В древнерусском и старорусском языках сложные слова преимущественно использовались в качестве изобразительных средств высокого стиля (например, слова с благо-, бого-, зло-, добро-, веле-, все-  и др.).

Начиная с XVII в., происходит сближение определенной части  слов с лексикой народно-литературного языка, что дает им возможность участвовать в формировании общенационального словаря русского языка. Наличие в русском языке  XVII в. многочисленных стилистически немаркированных композитов свидетельствует о том, что уже в тот период «сложные слова были живой и продуктивной категорией русской народно-разговорной речи» (Волков). Ряд сложений обиходно-разговорного характера встречается, например, в челобитных, широко отражающих хозяйственно-бытовую сферу жизни русского народа (водопой, корноухий, портомойный, двоюродный, хлебосолец и др.).

На развитие словосложения в новое время оказала сильное воздействие система стилистических оппозиций, определившая своеобразие национального русского литературного языка  в период его становления. Решающую роль в судьбе многих сложений сыграло взаимодействие двух пластов лексики – славянизмов и собственно русских слов, восходящих соответственно к двум разновидностям письменности: книжно-славянской и народно-литературной.

Состояние словосложения в переходный период развития лите­ратурного языка определялось и тем, что в условиях лексической полиномии накопилось большое количество корневых морфем, способных принимать участие в образовании различных типов сложных слов. Тенденция к упразднению этой избыточности элементов словосложения была причиной многих перемен  в структурном оформлении и семантическом наполнении композитов. Но интенсивность и  характер этих перемен, быстрота их протекания, степень завершенности наметившихся процессов во многом предопределялись закономерностями развития лексической системы и возможностями самого словосложения.

Для  эволюции сложных слов как двусторонних единиц, имеющих определенную структуру (компонентный состав, аффиксальную оформленность) и значение, характерными оказались следующие диахронические процессы: 1) структурная модификация (замена компонентов, переоформление финальной части сложений); 2) семантико-стилистическое преобразование (изменение значения и  (или) стилистической окраски композитов); 3) структурно-семантическое обновление (изменение структурных элементов и содержания слов). Интенсивность и глубина этих процессов в пределах разных групп сложений  были различны.

Начиная с XVII в., в силу объективных причин, обусловленных языковой ситуацией того времени, значительно активизируются процессы структурного обновления (оптимализации) за счет замены корневых морфем. Этот процесс постепенно охватывает целые ряды одноструктурных образований, что в дальнейшем сопровождается полным (или частичным) вытеснением отдельных компонентов из системы словосложения (веле-, древле-, туне-, суе-, борзо-; -курый, -брысый  и др.) и  включением в нее новых лексических основ (весно-, видо-, глазо-, горло-, длинно-, свеже-, кино-, видео- и др.).

Оптимализация как процесс структурной модификации лексических единиц прослеживается на всех этапах развития русского языка, ибо постоянно развиваясь, он стремится совершенствовать свои средства, т.е. придать им такую форму, которая способствовала бы наиболее адекватной и экономной передаче определенного содержания.

В процессе оптимализации моделей сложных слов участвовали как однозначные, так и многозначные основы. Последние в отличие от первых могли коррелировать с pразными подобозначными компонентами, что создавало предпосылку для замены нескольких основ одной, и наоборот. Сложные слова могли оптимализироваться за счет замены как препозитивных, так и постпозитивных компонентов. Причем в русском словосложении, начиная с XVII в., наиболее регулярно заменялись первые (препозитивные) компоненты сложений.

Изменение словообразовательной потенции отдельных компонентов в словосложении происходило не только под влиянием деривационного окружения, но и под воздействием лексико-семанти-ческих процессов, характерных дня данного этапа развития языка. В соответствии с этими процессами формировались также общие правила порождения лексических единиц со сложной структурой.

История сложных слов, подвергнутых оптимализации, свиде­тельствует о том, что этот процесс прежде всего затрагивает семантически ущербные и архаичные элементы в структуре лексических единиц и не полностью распространяется на компоненты функционально активных сложений. Следовательно, чем выше активность данного слова и прочнее традиции его употребления в языке, тем оно устойчивее в лексической системе и труднее поддается каким-либо модификациям (великолепный, суеверный).

В целом оптимализация моделей сложных слов за счет замены одного из компонентов, подобно лексической  неологизации и переосмыслению слов, расширяет и «балансирует» возможности языка для выражения необходимого объема референциального содержания и способствует сохранению динамического равновесия языковых единиц в ту или  иную эпоху.

0 больших возможностях структурной модификации сложных слов свидетельствует и тот факт, что именно среди сложных слов существуют так называемые «перевертыши», т.е. образования, отличающиеся порядком следования компонентов (зубоскал - скалозуб). Такая, нестабильность комбинаторной схемы порождения некоторых сложений в известной степени противоречит принципу единства формы и содержания языковых единиц, и поэтому, реагируя на это нарушение, язык стремится дифференцировать «перевернутые» корреляты. В ходе конкурентной борьбы значительная часть «перевертышей» утратилась, а некоторые из оставшихся подверглись функционально-словообразовательной дифференциации.

Наличие в русском языке «перевернутых» коррелятов, модификация структурных элементов сложных слов, количественный рост последних на протяжении исследуемой эпохи, а также появление  многокомпонентных образований свидетельствует о высокой мобильности словосложения. Вместе с тем наиболее активные модели словосложения допускают образование композитов, имеющих в своем сос­таве не более четырех корневых морфем. При этом многокомпонентные сложения по характеру своего строения могут быть односторонне открытыми (водогазотеплоэнергоснабжение) или двусторонне открытыми (деревянно-кирпично-бетонно-стеклянно-асфальтовая … Москва). Общим для обеих групп является то, что структура тех и других остается потенциально проницаемой, поскольку она теоретически допускает вставление новых компонентов между уже сцепленными основами.

Описание структурных модификаций сложных слов не может дать полного представления об эволюции этих слов, ибо каждое из них имеет не только морфемно-словообразо­ва­тельный облик, но и содержание. Тесная связь структурно-се­ман­тических параметров лексических единиц проявляется и в развитии многозначности, которая во многом предопределяется словообразовательной сложностью данного слова. Диахрони­чес­кое изучение полисемии показывает, что композиты как наиболее сложные по структуре производные не могут обладать разветвленной системой лексических значений.  Следовательно, в отличие от простых слов и аффиксальных производных, сложные слова располагают лишь ограниченными возможностями семантического развития, что также свидетельствует о сравнительно большей устойчивости первоначального  значения композитов. Если учесть и то, что в конкретном акте словосложения каждая из корневых морфем реализует, как правило, свое актуальное в данный момент значение, то становится понятно, почему среди композитов на всех этапах развития русского языка отмечается лишь незначительное число идиоматичных сложений.

Вместе с тем в силу изменчивости самих объектов внешнего мира и углубления общественного познания окружающей действительности некоторые сложения со временем подвергаются семантической эволюции, в результате которой отдельные неидиоматичные сложения становятся идиоматичными. Таким образом, наряду со сложениями с изначально идиоматичной семантикой (буквоед, бумагомаратель, меднолобый, молокосос) появляются и  слова с приобретенной идиоматичной семантикой (молниеносный, верхогляд, живодер и др.). При этом большинство идиоматичных сложений появлялось в результате абстрагирования первичных значений, хотя   интенсивность и глубина  смысловых сдвигов у разных слов были различными: в одних случаях они не выходили за рамки данного слова, в других – охватывали целый ряд родственных слов (верхогляд, верхоглядка, верхоглядство, верхоглядничать).

В истории некоторых сложений имела место тенденция к продолжению семантической линии вторичного значения одной из корневых морфем (белоручка). Так, в результате эволюции цветового значения основы бело-, у слова белоручка сформировалось социально-оценочное значение, обособившее его не только от однокоренного коррелята, но и от остальной массы сложений с указанным компонентом. Это свидетельствует о том, что то или иное значение исходной (производящей) лексической единицы может быть реализовано только в одном производном слове и развиваться в последнем в иной плоскости. В этом залог расширения возможностей лексических элементов, призванных служить наименованием разнообразных понятий, предметов и явлений окружающей действительности. Анализ лексического значения композитов в сравнении с их мотивационной базой обнаруживает ряд отступлений от общей референциальной линии исходной единицы. Так, сложения с опорной семантической основой вместо логически оправданного обозначения атрибутов живых существ «переключаются» в сферу наименования растений, предметов и их признаков (одногубка «растение», одноплечий «рычаг»). Перевод слов в другую понятийную категорию наблюдается и в тех случаях, когда предметные обозначения переходят в сферу наименования лица или социального явления (пустоцвет), наоборот (златоуст).

Основой расширения семантических границ многих композитов послужила общность определенных качеств живых существ и предметов в широком смысле этого слова. Объективация этой общности в лексическом значении сложного слова создавала условия для совмещения в его значении сходных атрибутов живых существ и реалий неживой природы (однокрылая птица, однокрылое семечко),  хотя строгой последовательности в таком соотношении не наблюдалось.

Большинство сложений приобрело переносное значение в результате метафоризации и метонимического переосмысления. Ведущей тенденцией в семантическом развитии сложных слов в XVII-XX вв. стало формирование отвлеченно-оценочного значения у многих слов, первоначально связанных с хозяйственно-бытовой сферой. Использование таких слов по отношению к человеку, привело к  развитию у них переносных значений, связанных с характеристикой действий, моральных качеств и психического состояния человека.

Вообще, в области семантического развития композиты имеют некоторые особенности,  одна из которых заключается в том, что переносными значениями  могут обладать не только полисемантические,

но и моносемантические сложения, прямое значение которых остается не реализованным (молокосос). У таких композитов исходное значение квалифицируется как потенциальное.

Характер семантических изменений в истории русского языка определялся  также соотношением новых и традиционных значений. В одних случаях новые значения, быстро активизируясь, вытесняли исходные значения (баснословный, молниеносный, дальновидный, верхогляд, живодер), в других - новые значения, не став актуальными, архаизировались, а затем постепенно утрачивались. В подавляющем большинстве случаев новые значения уживались с прежними (новоиспеченный, скороспелый, тяжеловесный,водораздел, пустоцвет).

С точки зрения семантического своеобразия особую группу среди сложений составляют отфраземные образования (нами выявлено  около 80 таких единиц). Композиты  данной группы, находясь в отношениях производности с фразеологизмами, совмещают в себе  отдельные признаки слов и устойчивых оборотов, что изначально придает им образность и метафоричность. Вместе с тем семантический объем отфраземного сложения часто не совпадает с семантическим объемом исходного фразеологизма: сфера номинативных функций отфраземных сложений по сравнению с базовыми устойчивыми оборотами может быть шире или, наоборот, уже. Если производящие своим содержанием охватывают прежде всего «сферу переживаний и чувств», то отфраземные сложения способны отражать более обширный круг явлений.

Вообще семантические отношения между отфраземными образованиями и базовыми фразеологизмами имеют весьма сложный характер: 1) значение базовых фразеологизмов оказывается более устойчивым, чем семантика отфраземных сложений; 2) отфраземные сложения наиболее регулярно усваивают основное значение мотивирующей единицы; 3) семантика фразеологизма не в равной степени отражается в значении однокоренных композитов, относящихся к разным

грамматическим классам; 4) в семантике некоторых сложений могут быть совмещены  значения двух коррелятивных сочетаний – свободного и фразеологического; 5) на базе однозначного фразеологизма может возникать полисемантическое  сложение, иногда имеющее с ним лишь косвенные семантические связи; 6) между соотносительными компонентами фразеологизмов в отфраземных сложений в содержательном плане может существовать определенный параллелизм: семантически деактуализированное слово в составе фразеологической единицы может выступать в том же качестве и в рамках композита.

Необходимо заметить также, что в отфраземных словообразовательных рядах может быть реализовано не только собственно фразеологическое, образное значение устойчивого сочетания, но и этимологическое значение его отдельных компонентов, т.е. фактически в процессе полисемантизации отфраземных сложений проявляются известные генетические связи  последних как с свободными словосочетаниями, так и с фразеологизмами, хотя многозначность отфраземных образований во многом обусловливается и характером их собственной семантики.

В общем потоке лексико-семантических преобразований история разных сложений складывается по-разному: одни из композитов проявляют достаточную устойчивость, другие подвергаются незначительным структурно-семантическим преобразованиям, а третьи изменяются настолько, что окончательно расходятся с этимологически родственными словами, т.е. деэтимологизируются.

Деэтимологизация сложного слова как следствие его формально-смысловой эволюции происходит при утрате данным сложением прежних связей с родственными словами, что обычно сопровождается различного рода фонетическими (кургузый, чистоган), словообразовательными (близорукий, радушный, табакур, курносый) и лексико-семантическими (перочинный, белокурый, долговязый, рукоятка) изменениями.

В отличие от однокоренных слов композиты, подверженные  деэтимологизации, сохраняют значительную самостоятельность в лексической системе и могут долгое время оставаться в изоляции, не примыкая к другим генетическим группам (гнездам) лексических единиц (ср. близорукий, рукопашный, радушие, тунеядец, тщедушие). В этом заключается одна из специфических черт деэтимологизированных композитов. Особенностью последних является и то, что у них стирается деривационная история, перестраиваются прежние системные отношения, играющие важную роль во взаимодействии данных слов с одноуровневыми и разноуровневыми единицами.

Взаимодействие сложных слов с другими типами лексических единиц и словосочетаниями проявляется как в плане выражения, так и в плане содержания. Наиболее тесные отношения устанавливаются между изоморфными единицами,  характеризующимися функционально-семантическим сходством.

Изоморфные отношения, как и другие свойства языковых единиц, исторически изменчивы. Нарушение смыслового равновесия между изоморфными  лексическими единицами чаще  всего происходит в результате эволюции функционально-семантического статуса одного из членов пары или цепочки. В наших примерах таким членом нередко является сложное слово. Многие сложения, утрачивая статус самостоятельной лексической единицы, постепенно заменяются в языке однокоренными префиксальными (голоусый – безусый, многообилие - изобилие), суффиксальными (двоесугубный - двойной), префиксально-суффиксальными образованиями (многославный - прославленный), а также непроизводными словами (многогрубый - грубый) и различными лексическими комплексами (вкупосоставный – единый по составу), находящимся со сложениями в эквивалентных смысловых отношениях. В парах с внутригнездовыми отношениями наибольшей регулярностью отличаются корреляции между сложными словами и суффиксальными образованиями (грехотворец – грешник, многосмешный - смешливый). 

В процессе исторического развития одна из  корневых морфем в составе композита может утратить свой лексический статус и превратиться в семантически  нерелевантный элемент, а затем как избыточная часть сложной основы уступить свое место равнозначной суффиксальной морфеме. Таким образом, на определенном этапе своего развития то или иное сложное слово постепенно заменяется простым, т.е. происходит декомпозиция (всенаследие – наследие, многомощный - мощный).

Изоморфизм как явление, отражающее эквивалентные отношения языковых единиц, в своих конкретных проявлениях прежде всего зависит от характера взаимодействия коррелирующих элементов. Последние остаются изоморфными до тех пор, пока эволюционные процессы не нарушают существующего равновесия во взаимоотношениях данных лексических коррелятов. Это положение распространяется на все типы изоморфных пар, в том числе и на пары: русское слово -  иноязычное  слово.

В русском языке XVII-XVIII вв. процесс заимствования слов из  других языков сопровождался поиском и созданием в исконном словаре русских соответствий, среди которых значительное место занимали сложные слова. Семантическое и функциональное взаимодействие иноязычных слов с русскими композитами приводило к различным результатам. В одних случаях в соотносительной паре преобладало заимствованное слово, в других – русское. В некоторых же случаях разноязычные слова оказывались в равной степени устойчивыми или, наоборот, утрачивались как избыточные элементы лексической системы.

Судьба заимственного слова определялась различными  факторами: во-первых, тем, в какую языковую среду оно попадало, т.е. в какие коррелятивные отношения оно включалось, и, во-вторых, тем,  какую референциальную  ценность представляло его значение.

Под влиянием системных отношений в новых условиях заимствующего языка модифицировалось не только значение иноязычного слова, но и значение исконных слов той же тематической группы, что нередко приводило к семантико-стилистической и эмоционально-экспрессивной дифференциации разноязычных элементов.

Диахроническое изучение закономерностей структурно-семан­тического развития композитов показывает, что семантика и морфемное строение этих слов определенным образом взаимосвязаны и взаимообусловлены. Вероятность структурного обновления (оптимализации) сложных слов уменьшается по мере того, как углубляется процесс затемнения внутренней формы сложений. Иначе говоря, чем ближе к деэтимологизации, тем меньше вероятность оптимализации моделей композитов. Следовательно, оптимализация осуществляется за пределами деэтимологизированной части лексики, т.е. оптимализироваться могут только такие слова, которые еще не подверглись деэтимологизации. А это означает, что хронологические рамки этих процессов никогда не совпадают: оптимализация прекращается там, где начинается деэтимологизация.

Такое широкое взаимодействие сложных слов с различными  типами исконно русских и заимствованных слов, а также с словосочетаниями свидетельствует о тесных связях лексического, словообразовательного и синтаксического уровней языка, а также о промежуточном, межуровневом характере словосложения, посредством которого в последнее время создается огромное количество новых композитов. Фактически словосложение становится одним из ведущих способов неологизации лексики. Подтверждением тому служит тот факт, что более половины всех новых слов в современном русском языке составляют сложные слова. Особую активность в образовании неологизмов проявляют элементы само-, авто-, электро-, радио-, теле-, видео- и др. Только в 60-е и 70-е годы ХХ в. появилось более 80 слов с компонентом теле-. Разветвление словообразовательных рядов новых сложений нередко сопровождается ростом семантической нагрузки их препозитивных компонентов. Кроме того, смежность материально-технической базы видеоискусства, кинематографа и телевидения, а также функциональные связи этих областей приводят к синтезу их терминологии (киновидеообъединение, телевидеорынок).

Наличие известного параллелизма в образовании и употреблении слов с элементами кино-, теле-, фото-, радио-, видео- привело к тому, что по аналогии с самостоятельными словами кино-, радио- и т.п. стал постепенно вычленяться из состава сложных слов и обособляться элемент видео. Определенные системные отношения устанавливаются и между словами отдельных микрогрупп. Так, например, среди сложений на видео-, с одной стороны, появляются названия конкретных приборов, их деталей, различного рода приспособлений, необходимых для снятия и показа видеофильмов; с другой – происходит объединение частных понятий в более общем названии. Диалектическое соотношение родового и видового понятий отчетливо проявляется, например, в таком лексическом ряду, как видеодиск, видеопленка, видеокассета, видеокамера – видеотехника. Системные признаки неологизмов на видео- обнаруживаются, в частности, и в их синонимических связях: видеофильм – видеокартина – видеокино; видеотехника – видеоаппаратура.

Особенности образования сложных слов-неологизмов ещё раз подтверждают социальную обусловленность языка, который реагируя на те или иные новшества в окружающей действительности, соответственно развивает и совершенствует определенные участки своей системы с тем, чтобы и в новой ситуации удовлетворить потребности коммуникации.

Системность словосложения проявляется и в том, что семантически соотносительные элементы (например, само- и авто-) часто обнаруживают ряд общих деривационных свойств. Однако говорить о полной аналогии между такими элементами нет оснований, поскольку их словообразовательные потенции не всегда бывают тождественными. Например, само-  в отличие от авто- участвует не только в образовании субстантивной и адъективной лексики, но и глагольной. К тому же, функции слов на авто- распространяются только на сферу предметной номинации и тесно связанную с ней квалитативную характеристику различных объектов, тогда как сложения на само- обладают более широким спектром смысловых реализаций: помимо указанных выше значений, они способны также выражать процессуальный признак, действие. Различие этих элементов проявляется также и в их комбинаторных свойствах: авто- тяготеет к сочетаемости с основами слов иноязычного происхождения, а само- с основами исконно русских слов. Такая деривационная избирательность семантически соотносительных элементов авто- и само- постепенно сужает сферу их функционального взаимодействия, углубляя процесс их дифференциации.

На фоне узуальных неологизмов достаточно четко выделяются окказиональные образования типа смехо-санаторий (Ю.Гейко), миллионотрясение (С.Соколов), леонардодавинчиваясь (Л.Мартынов).

С окказиональными образованиями тесно связаны, так называемые «ложные» слова, т.е. различные деформированные варианты узуальных слов, создаваемые в целях усиления экспрессивности лексических единиц (горесовет, наркомамки, аэропьян). «Ложные» слова, как и окказиональные, находятся на периферии лексической системы. Они сохраняют отчетливые ассоциативные связи со своими прототипами, формально «привязаны» к ним. Наиболее реальным механизмом создания «ложного» слова является  изменение фонетического облика узуального слова или же замена его структурных элементов. Прототипом «ложного» слова может стать не только исконно русское, но и иноязычное слово.

Своеобразным типом новых композитов являются так называемые «потенциальные» сложения (мыслебоязнь, кинострасти, мусороведение), создаваемые в особых ситуациях по известному образцу. Они занимают промежуточное положение между окказионализмами и  собственно неологизмами.

Неологизация лексики происходит не только за счет образования новых слов, но и за счет создания так называемых семантических неологизмов, т.е. новых значений в семантической структуре многозначных слов (долгожитель, тяжеловес и др.). При этом по объективным причинам переосмысление сложных слов происходит менее интенсивно, чем простых слов (первообразных и аффиксальных производных).

Развитие новых значений в отдельных звеньях словообразовательного гнезда способствует формированию различных типов (групп) семантических неологизмов: одиночных (крупномасштабный), однокоренных (однозначный – однозначность) и «смежных» (долгожитель). Новые значения могут возникать у слов, принадлежащих разным частям речи. Наибольшую активность проявляют имена существительные и имена прилагательные, у остальных частей речи эти возможности ограничены.

Чаще всего статус семантического неологизма приобретают однозначные слова. Но не всегда такие лексемы становятся  единственными однословными наименованиями предметов и явлений; в ряде случаев они используются и как синонимы к уже имеющимся словам (кинолента - кинофильм). Однако даже в таких случаях функционирование семантических неологизмов как дополнительных средств номинации приобретает характер положительного фактора, способствующего разветвлению лексико-семантической системы языка.

Вообще вторичное использование слова как средства номинации, становясь фактом языка, придает лексической единице определенные категориальные и системные свойства, расширяя при этом ее функциональные возможности.

Именно поэтому семантические неологизмы наряду с лексичес­кими неологизмами, окказионализмами и потенциальными словами становятся неиссякаемым источником удовлетворения все новых и новых потребностей носителей языка в средствах номинации.

В потоке непрерывных изменений лексического состава современного русского языка наблюдается также возрождение и активизация некоторых слов, преимущественно связанных с понятиями общественно-политической жизни (благотворительный, миротворческий, милосердие). Активизация некоторых полузабытых слов в наше время обусловлена прежде всего позитивными переменами, происходящими в жизни русского народа, стремящегося возродить общечеловеческие нравственные ценности. Возрождение отдельных языковых элементов свидетельствует о преемственности духовного наследия народа, носителя языка, о диалектической взаимосвязи прошлого и современного состояний самого языка.

Таким образом, изучение истории сложных слов в русском языке XVII-XX вв. показывает, что проблемы исторического словосложения могут быть успешно решены в общем контексте проблем исторической лексикологии и исторического словообразования, рассматриваемых в соответствии с основными этапами становления и развития русского национального литературного языка.

СПИСОК

использованной литературы

 

1.          Абаев В.А. Сложные слова  хранители древней лексики // Вопросы языкознания.  1983.  № 4.  С.75-85.

2.          Абакшина Г.М. Сложносоставные слова в современном русском языке: (Принципы лексикографической кодификации): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Л., 1982.  18 с.

3.          Адилов М.И. Сложные слова в современном азербайджанском языке (имя существительное и имя прилагательное): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Баку, 1958.

4.          Азарова Л.Е. Сочетаемостные возможности основ в двухкомпонентных сложных сложносоставных словах: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Одесса, 1991.  16 с.

5.          Азарх Н.А., Новакович А.С. Некоторые вопросы анализа сложных слов // Учен.зап. Инта международных отношений. Серия филологич.  М., 1963.  Вып. II. С. 3-14.     

6.          Акимова Г.Н., Казаков В.П. От словосочетания к сложному слову // Системнофункциональное описание словосочетания и простого предложения.  Л.:  ЛГПИ, 1988.  С. 27-33.

7.          Аксельруд Д.A. Текст и сложные лексические единицы // Теоретические основы словосложения и вопросы создания сложных лексических единиц. Межвуз.сб.науч.тр.  Пятигорск: ПГПИИЯ, 1988.  157 с.

8.          Алаторцева С.И. Источники образования кинослов в современном русском языке // Лингвистические исследования 1983. Функциональный анализ языковых единиц.  М., 1983.  C. 3-11.

9.          Алекперов А.К. Из истории разработки проблемы глагольного сло­восложения // Советская тюркология.  1971.  № 5.  С. 101-113

10.      Алиева З.М. Развитие семантики качественных прилагательных в русском языке XVIII-XIX вв. (на материале дублетных образований): Автореф.дис. ... канд.филол.наук,  Баку, 1989. 24 с.

11.      Аллендорф К.А.  Значение и изменение значений слов:  Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  М., 1966.  30 с.

12.      Алтаева A.Ш. Словообразовательный потенциал сложных слов в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Ташкент, 1987,  24 с.

13.      Алтаева A.Ш. Сложные слова в современном русском языке: морфемная система и словообразовательная структура. :  Автореф. дис. ... д-ра филол.наук. Алматы, 2004.

14.      Аркадьева Т.Г. Деэтимологизация и её обусловленность в русском языке: Дис. ... канд. филол. наук.  Л., I973.

15.      Аркадьева Т.Г. Этимологические связи слов и закономерности их изменения / Учеб. пособие к спецкурсу.  Л.:  ЛГПИ, 1988.  82 с.

16.     Аркадьева Т.Г. Явления семантической переходности в лексике русского языка // Лексико-семантические связи слов в русском языке.  Л.: ЛГПИ, 1983.  С. 110-115.

17.      Ахманова О.С. К вопросу об отличии сложных слов от фразеологических единиц // Труды ин-та языкознания AН СССР. 1954.  Т. IV.  С. 50-73.

18.      Бабаев И.А. Синонимия лингвистической терминологии // Лексическая и грамматическая синонимия в русском языке / Тематичес­кий сб. науч. тр.  Баку: АГУ, 1987.  С. 28-32.

19.       Балалыкина Э.А., Николаев Г.А. Русское словообразование

          / Учеб. пособие.  Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1985. 184 с.

20.      Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка.

       Пер. с 3-го франц. изд. Е.В. и Т.В. Вентцель.  М.: Изд. иностр.

       лит., 1955.  416 с.

21.      Банишева Г.М. Суффиксальные и сложносуффиксальные образования имен прилагательных с деривативным морфом н/ый/ в сов­ременном русском языке (на материале словарей): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Новосибирск, 1970.  22 с.

22.       Басилая Н.А. Изоморфизм единиц языка и речи // Бодуэн де Куртенэ и современная лингвистика.  Казань: Изд-во Казанск.ун-та, 1989.  С. 19-23.

23.      Бахилина Н.Б. История цветообозначений в русском языке.  М.: Наука, 1975.  287 с.

24.      Беликова С.Г. О полисемии некоторых новых сложных прилагательных (на материале ежегодников «Новое в русской лексике») // Семантика и стилистика грамматических категорий русского языка.  Днепропетровск, 1989.  С. 31-37.

25.      Бельчиков Ю.А. Русский литературный язык во второй половине XIX века.  М.: Высш. шк., 1974.  192 с.

26.      Бенвенист Э. Синтаксические основы именного сложения // Бенвенист Э. Общая лингвистика.  М.: Прогресс, 1974. С. 241-256.

27.       Бережан С.Г. О соотношении принципа развития и принципа системности в языкознании // Известия AН СССР. Серия литературы и языка.  1981.  № 1.  Т. 40.  С. 20-26.

28.      Берков В.П., Павлов В.М. Новые слова? // Новые слова и словари новых слов.  Л.: Наука, 1983.  С. 58-70.

29.      Биржакова Е.А., Войнова Л.А., Кутина Л.Л. Очерки по историчес­кой лексикологии русского языка XVIII века  /Языковые контакты и заимствования.  Л.: Наука, 1972.  431 с.

30.      Бланар В.О. О внутренне обусловленных синтаксических изменениях // Вопросы языкознания.  1971.  № I.  С. 3-13.

31.      Бобрик Г.А. К вопросу разграничения сложного слова и словосочетания //Филологический сборник.  АлмаАта, 1972.  Вып. XI.  С. 149-156.

32.      Бобрик Г.А. К определению признаков сложного слова // Филологический сборник.  Алма-Ата, 1971.  Вып. X.  С. 88-89.

33.      Бобровничая Л.Г. Синонимические связи сложных слов в современном русском литературном языке (имена существительные и прилагательные): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Иркутск, 1968.  19 с.

34.      Богатова Г.А. История слова как объект русской исторической лексикографии.  М.: Наука, 1984.  256 с.

35.      Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию.  М.: Изд-во АН СССР, 1963.  Т. I.

36.      Бойко Н.А. Глагольно-именные композиты в русской терминологии ремесел, промыслов и занятий: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Киев, 1988.  25 с.

37.      Больдт Е.П. Словообразовательные процессы и становление самодийских корней //Теоретические аспекты лингвистических исследований. – Новосибирск, 1984. С. 131-141.

38.      Борисова Е.Н. Проблемы становления и развития словарного состава русского языка конца XVI-XVIII вв.: Дис. ... д-ра филол. наук.  Смоленск, 1978.

39.      Борисова Е.Н. Проблемы становления и развития словарного состава русского языка конца XVI-XVIII вв.: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Смоленск, 1978. 27 с.

40.       Бородина М.А., Гак В.Г. К типологии и методике историко-се­ман­тических исследований.  Л.: Наука, 1979.  232 с.

41.     Брагина А.А. Неологизмы в русском языке.  М.: Просвещение, 1973.  224 с.

42.     Брицын М.А. Развитие словарного состава русского языка в XVII в. // Лексическая и синтаксическая синонимика в русском языке

      / Сб. науч. тр.  Киев: КГПИ, 1984.  С. 3-13.

43.     Брысина В.М. Сложные прилагательные в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Саратов, 1954. 16 с.

44.     Брысина В.М. Возможные условия образования сложных прилагательных от двух простых // Учен. зап. Саратовского пед. инта.  1955.  Вып. 17.  С. 237-257.

45.     Бузанова Т.В. Реэтимологизация в русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Казань, 1992.  14 с.

46.     Букчина Б.З., Калакуцкая Л.П. Сложные слова.  М.: Наука, 1974.  151 с.

47.     Булаховский Л.А. Деэтимологизация сложений в русском языке

       // Науч. зап. Ин-та «Мовознавство» АН Укр. ССР.  Киев, 1951. 

       Т. IX.  С. 71-78.

48.      Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка.  М.:

       Учпедгиз, 1959.  623 с.

49.      Бухарева Н.Т. Архаизмы и историзмы в современном русском языке  // Русская лексика в историческом и синхронном освещении.  Новосибирск: Наука, 1985.  С. 5-16.

50.      Василевская Е.А. О русском словосложении (Словосочетание, словосложение и аффиксация).  М.: Учпедгиз, 1968.  35 с.

51.      Василевская Е.А. Словосложение в русском языке (Очерки и наблюдения).  М.: Учпедгиз, 1962.  132 с.

52.      Василевская И.А. Лексические новшества в русской литературной речи XVIII в. // Развитие синонимических отношений в русском литературном языке второй половины XVIII в.  Казань:  Издво Казанского ун-та, 1972.  С. 176-200.

53.      Верещацкая Л.A. Особенности синтаксического словосложения. Проблемы межуровневых переходов (на материале английского языка): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., 1986. 24 с.

54.      Веселитский В.В. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII – начала XIX в. М.: Наука, 1972. 319 с.

55.      Виноград Г.Г. Семантические сдвиги в лексике русского литературного языка 30-х - 80-х годов XX века: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., 1988.  16 с.

56.      Виноградов В.В. Вопросы современного русского словообразования // Виноградов В.В. Исследования в русской грамматике. Избранные труды.  М.: Наука, 1975.  С. 155-165.

57.      Виноградов В.В. Избранные труды. История русского литературного языка.  М.: Наука, 1978.  320 с.

58.      Виноградов В.В. О некоторых вопросах русской исторической лексикологии // Виноградов В.В. Избранные труды. Лексикология и лексикография.  М.: Наука, 1977.  С. 69-94.

59.      Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв.  2-е изд.  М.: Высш. шк., 1982. 529 с.

60.      Виноградов В.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове.  2-е изд.  М.: Высш. шк., 1972.  614 с.

61.      Виноградов В.В. Словообразование в его отношении к грамматике и лексикологии (на материале русского и родственных языков) // Виноградов В.В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике.  М.: Наука, 1975.  С. 166-220.

62.      Виноградова В.Л. Исследования в области исторической лексикологии русского языка: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  М., 1977.   36 с.

63.      Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку.  М.: Гос. Учебно-педагогич. Изд-во Мин. просвещ. РСФСР, 1959.  492 с.

64.      Винокур Г.О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии // Труды Моск. гос. Ин-та истории, философии и литературы: Сб. статей по языковедению. М., 1939.  С. 3-54.

65.      Волков С.С., Сенько Е.В. Неологизмы и внутренние стимулы языкового развития // Новые слова и словари новых слов.  Л.: Наука, 1983.  С. 43-57.

66.      Волков С.С. Сложные слова в деловой письменности XVII века.  // Русская историческая лексикология и лексикография.  Л., 1988.  № 4. С. 3-17.

67.      Востокова Г.В. Образования с пол-/полу-  в качестве заголовочных слов исторического словаря  // В сб.: Теория и практика русской исторической лексикографии.  М.: Наука, 1984. С. 219-232

68.      Востокова Г.В. Семантическая мотивация сложного слова // Воп­росы языкознания.  1984.  № 1.  С. 90-100.

69.      Вялкина Л.В. Греческие параллели сложных слов в языке древнерусских письменных памятников // Лексикология и словообразование древнерусского языка.  М.:  Наука, 1966.  С. 154-188.

70.      Вялкина Л.В. Словообразовательная структура сложных слов в древнерусском языке XI-XIV вв. //Вопросы словообразования и лексикологии древнерусского языка.  М.: Наука, 1974. С. 156-195.

71.      Вялкина Л.В. Сложные слова в древнерусском языке в их отношении к языку греческого оригинала // Исследования в исторической лексикологии древнерусского языка.  М.: Наука, 1964. С. 94-118.

72.      Вялкина Л.В. Сложные слова в древнерусском языке (на материале письменных памятников XI-XIV вв.): Автореф. дис. ...канд. филол. наук.  М., 1965. 25 с.

73.      Габинская О.А. Причины современного русского словотворчества: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Л., 1985. 32 с.

74.      Габинская О .А. Слияние как способ образования новых слов в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Орел, 1969.  19 с.

75.      Газизова Р.Ф. Сложные слова и исходные словосочетания с глагольным компонентом в русском и сербо-хорватском языках. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1969.  173 с.

76.       Газизова Р.Ф., Черемисина Н.Ф. О соотношении сложного слова и словосочетания: (К вопросу о методе реконструкции некоторых синтаксико-интонационных форм) // Учен. зап. Башкирского гос. ун-та. Серия филологич. наук: (Синтаксис и интонация).  Уфа, 1973.  № 25.  вып. 75.  С. 51-54.

77.      Галенко И.Г. Сложные слова в русском языке второй половины XVIII в.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Киев, 1953. 16 с.

78.      Гальперин И.Г. О понятии – «текст» // Лингвистика текста: Материалы научной конференции.  М., 1974.  Ч. 1.

79.      Ганиев Ф.А. Образование сложных слов в татарском языке.  М.: Наука, 1982.  150 с.

80.      Гвоздарев Ю.А. Рассказы о фразеологии.  М., I960.

81.      Гейдарова Э.А. Историческая грамматика русского языка. Баку, 2007.

82.      Гинзбург Е.Л. Гнезда сложных слов, отличающихся порядком следования лексических морфем // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1966. Т. XXV. Вып. 5. С. 397-405.

83.      Гинзбург Е.Л. Синтаксическая типология сложных слов («внутренний» синтаксис сложений) // Проблемы структурной лингвистики.  М.: Наука, 1968.  С. 202-239.

84.      Гинзбург Е.Л. Словообразование и синтаксис.  М.: Наука» 1979.  264 с.

85.      Голанова Е.И. Об одном типе препозитивных единиц  в современном русском языке (на материале имен существительных с префиксами квази-, лже-, псевдо-) // Развитие современного русского языка. 1972.  М.: Наука, 1975.  С. 160-174.

86.      Голев Н.И. Динамический аспект лексической мотивации: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Свердловск, 1991. 40 с.

87.      Головин В.Г. Очерк деривации имен прилагательных современного русского языка: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Самар­канд, 1971.  34 с.

88.      Горбачевич К.С. Вариантность слова и языковая норма (на мате-
риале современного русского языка).  Л.: Наука, 1978.  238 с.

89.      Горнунг Б.В. Единство синхронии и диахронии как следствие специфики языковой структуры // О соотношении синхронного анализа и исторического изучения языков.  М.: Изд-во АН СССР, I960.  С. 11-16.

90.      Городецкий Б.Ю. К теории сложного слова // Слово в грамматике и словаре.  М.: Наука, 1984. 223 с.

91.      Горшков А.И. Теоретические основы истории русского литературного языка.  М.: Наука, 1983.  160 с.

92.      Грановская Л.М. О некоторых семантических изменениях в русской литературной лексике последней трети XIX - начала XX века // Экскурсы в историю русской лексики.  М.: Наука, 1978.  С. 75-108.

93.      Грановская Л.M. Развитие лексики русского литературного языка в 70-е годы XIX - начала XX  века // Лексика русского литературного языка XIX - начала XX века.  М.: Наука, 1981. С. 183-318.

94.      Грановская Л.М. Цветообозначения в истории русской лексики. // Русская историческая лексикология. – М.: Наука, 1968.  С. 83-95.

95.      Гречко В.А. Типология синонимических единиц современного русского литературного языка: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Л., 1987.  57 с.

96.      Гречь Н.И. Пространная русская грамматика...  2-е изд.  СПб., 1930.  Т. 1.

97.      Григорьев В.П. Заметки о сложных словах // Вопросы языкознания. 1958.  № 5.  С. 102-104.

98.      Григорьев В.П. Некоторые вопросы теории словосложения (на материале сложных существительных с глагольным вторым компонентом в современном русском языке):  Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., 1955.  15 с.

99.       Гринберг И.М. Сложные существительные  неологизмы современного русского языка и их отражение в двуязычном (русскомолдавском) словаре: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  M.: I987.  18 с.

100.   Гусейнов Ф.Г. русская фразеология (основные тенденции развития в XIX в.).  Баку: Изд-во АГУ, 1977.  119 с.

101.    Гухман М.М. Литературный язык и культура // Вопросы языкознания.  1991.  № 5.  С. 115-126.

102.    Джафаров М.М. Синонимия имен прилагательных в русском языке (на материале сложений).  Баку: Изд. АГУ им. С.М. Кирова, 1984.  90 с.

103.   Джафаров М.М. Сложные прилагательные в русском языке XVIII -XX веков (на материале композитов с первыми синонимичными компонентами): Дис. ... канд. филол. наук. Баку, 1979.  227 с.

104.    Джафаров М.М. Структурно-семантическое развитие сложений в русском языкеXVII-ХХ вв.  Баку: Иршад, 1993. 126 с.

105.   Донецких Л.И. Сложные прилагательные, их семантическое своеобразие (на материале произведений К.А.Федина) // Учен. зап. Кишиневского ун-та.  1967.  Т. 84.  С. 25-33.

106.   Донецких Л.И. Стилистические функции сложных прилагательных в трилогии К.Федина // Учен. зап. Кишиневского ун-та.  1968 (обл. 1969).  Т. 100.  С. 24-41.

107.   Донова З.П. Сложные прилагательные в современном русском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., 1950.  8 с.

108.   Дровникова Л.Н. Сложные образования  с поль-  в русском языке XIV-XVIII веков. // Филологические науки. Науч. докл. высш. шк.  1959.  № 2.  С. 206-215.

109.    Евгеньева А.П. Основные вопросы лексической синонимики // Очерки по синонимике современного русского литературного языка.  М.; Л.: Наука, 1966.  С. 429.

110.   Ермакова О.П. Значение морфем в составе сложных слов // Морфемика. Принципы и методы системного описания: Межвуз. сб. Л., 1987.  С. 59-65.

111.    Ермакова О.П. Лексические значения производных слов в русском языке.  М.: Русский язык, 1984. 151 с.

112.     Ефимченко Г.Г. Морфонология русского сложного слова.

          // Науч. труды Кубанского ун-та.  1976.  Вып. 216.  С. 59-66.

113.   Жуков В.П. Русская фразеология. Учебное пособие для вузов.  М.: Высш. шк., 1986.  310 с.

114.    Замкова В.В. Славянизм как стилистическая категория в русской литературном языка XVIII в.  Л.: Наука, 1975. 223 с.

115.    Замятин Е.И. О языке // Русская речь.  1993.  № 1  С. 23-37.

116.    Зверев А.Д. Словообразование в современных восточносла­вянс­ких языках.  М.: Высш. шк., 1981. 206 с.

117.    Земская Е.А., Кубрякова Е.С. Проблемы словообразования на современном этапе (в связи с  XII международным конгрессом лингвистов) // Вопросы языкознания.  1978.  № 6.  С. 112-123.

118.    Земская Е.А. Современный русский язык. Словообразование.  М.: Просвещение, 1973.  304 с.

119.    Зенков Г.С. Вопросы теории словообразования.  Фрунзе, 1969.  166 с.

120.    Знание языка и языкознание.  М.: Наука, 1991.  141 с.

121.    Изменения в словообразовании и формах существительного и прилагательного в русском литературном языке XIX в.  М.: Наука, 1964.  600 с.

122.    Ильинская И.С. К истории словарного состава русского литературного языка XIX в. // Материалы и исследования по истории русского литературного языка.  М.: Изд-во AН СССР, 1953. 

       Т. 3.  С. 139-175.

123.   Ильинская И.С. Очерки по лексике Пушкина: Автореф. дис. ...   д-ра филол. наук.  М., 1970.  36 с.

124.   Илюшина Л.А. К истории сложных слов в древнерусском языке // Вопросы русского языкознания.  Вып. 1.  М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976.  С. 37-49.

125.    Исмайлова Р.И. Синонимия отвлеченных имен существительных в русском языке ХVII - начала XIX века: Дис. ... канд. филол.    наук.  Баку, 1992.

126.   Иссерлин Е.М. Лексика русского литературного языка XVII века: Материалы к курсу «История русского литературного языка».  М., 1961.  80 с.

127.   История лексики русского литературного языка конца XVII - начала XIX века.  М.: Наука, 1981.  374 с.

128.    Кайдалова А.И. К вопросу о грамматических особенностях сложных прилагательных // Весты. МГУ (Журналистика). 1963.  № 5.  С. 48-58.

129.    Кайдалова А.И. Лексико-грамматическая характеристика сложных прилагательных (на материале некоторых сложных качественных образований современного русского языка). Дис. ... канд. филол. наук.  М., 1970.

130.   Каллистова И.В. Словосложение или основосложение // Учен. зап. Ленингр. ун-та.  I960.  №  301.  Вып. 60.  С. 105-109.

131.   Касаткин Л.Л., Клобуков Е.В., Лекант П.А. Краткий справочник по современному русскому языку.  М.: Высш. шк., 1991.  383 с.

132.   Кириченко С.В. Окказиональные сложные прилагательные и их функции в художественной речи (на материале современной художественной прозы): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.
 Алма-Ата, 1990.  24 с.

133.    Клименко Н.Ф. Словообразовательная структура и семантика сложных слов в современном украинском языке: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Киев, 1984.  52 с.

134.    Князькова Г.П. Русское просторечие второй половины XVIII в.  Л.: Наука, 1974.  253 с.

135.    Ковалева Е.Ф. Сложные прилагательные с причастной основой во втором компоненте сложения в русском языке: Автореф.

        дис. ... канд. филол. наук.  М., 1963.  19 с.

136.   Ковалевская Е.Г. История русского литературного языка.  М.: Просвещение, 1978.  384 с.

137.   Козлова О.Е., Крылова М.А. Особенности семантики и грамматического статуса элемента теле-  в современном русском языке     // Семантика и стилистика грамматических категорий русского языка.  Днепропетровск, 1989.  С. 27-28.

138.   Комаров А.П. О различии в коммуникативных потенциях сложного слова и соотносительного словосочетания. // Филологичес­кие науки. Науч. докл. высш. шк.  1970.  № 5.

139.   Копорская Е.С. Семантическая история славянизмов в русском литературном языке нового времени.  M.: Наука, 1988.  232 с.

140.   Костомаров В.Г. Тенденции развития современного русского языка // Русский язык в школе.  1976.  № 6.  С. 414.

141.   Котелова Н.3. Словообразование без образования слов? // Новые слова и словари новых слов.  Л.: Наука, 1983.  С. 71-81.

142.   Кочеткова Т.И. Сложносоставные имена существительные в современном русском языке (словообразовательный, лексико-се­мантический и грамматический анализ); Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., I983.  18 с.

143.   Крушевский Н. Очерк науки о языке.  Казань, 1983.

144.   Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка.  М.: Наука, 1989.  188 с.

145.   Кубрякова Е.С. Основы морфологического анализа (на материале германских языков).  М.: Наука, 1974.  319 с.

146.   Кубрякова Е.С. Семантика производного слова // Аспекты семантических исследований.  М.: Наука, 1980.  С. 81-155.

147.   Кубрякова Е.C. Словосложение как процесс номинации и его отличительные формальные и содержательные характеристики  // Теоретические основы словосложения и вопросы создания сложных лексических единиц.  Пятигорск: ПГЛИИЯ, 1988.  С. 3-23.

148.   Кубрякова Е.С. Теория номинации и словообразование // Языковая номинация (Виды наименований).  М.: Наука, 1977.  С. 222-303.

149.   Кубрякова Е.С. Типы языковых значений. Семантика производного слова.  М.: Наука, I981.  200 с. 

150.   Кураева С.Ю. Семантизация сложных полимотивированных прилагательных в толковом словаре русского языка: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Ташкент, 1986.  18 с.

151.   Курилович Е. Основные структуры языка: словосочетание и предложение (понятие изоморфизма) // Курилович Е. Очерки по лингвистике.  М., 1962.  С. 48-56.

152.   Кутина Л. Л. Формирование терминологии физики в России / Период предломоносовский: первая треть XVIII века. М.; Л.: Наука, 1966.  288 с.

153.   Ларин Б.А. Лекции по истории русского литературного языка

        (X -  середина XVIII в.)  М.: Высш. шк.,1975.  326 с.

154.   Левин В.Д. Очерк стилистики русского литературного языка конца XVIII - начала XIX в. (Лексика).  М.: Наука, 1964.  407 с.

155.   Левина Р.И. Сложные прилагательные в современном русском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол.        наук.  Л., 1951.  15 с.

156.   Левина Р.И. Сложные прилагательные в современном русском литературном языке: Дис. ... канд. филол. наук.  Л., 1951.

157.   Левковская К.А. Теория слова, принципы ее построения и аспекты изучения лексического материала.  М.: Высш. шк., 1962. 296 с.

158.   Леденев Ю.И. Слово как многоаспектная единица языка // Лексическая и словообразовательная семантика в русском языке.  Ставрополь, 1986.

159.   Лейзерсон О.Д. К вопросу о грамматичности сложного слова.  //Вопросы языкознания.  1969.  № 1.  С. 62-67.

160.   Лексика русского литературного языка XIX - начала XХ века.  М.: Наука, 1981.  359 с.

161.   Лизунова Р.Д. Роль семантики глаголов движения в образовании сложных глаголов с именным компонентом // Языковые уровни и их взаимодействие.  Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1990.  С. 85-94.

162.   Ломоносов М.В. Российская грамматика // Ломоносов М.В. Полное собр. соч.  Т. VII: Труды по филологии.  М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952.  С. 389-578.

163.   Лопатин В.В. Новое в русском языке советской эпохи // Русский язык в школе.  1987.  № 5.  С. 70-77.

164.   Лопатин В.В. Рождение слова. Неологизмы и окказиональные образования.  М.: Наука, 1973.  152 с.

165.   Лопатин В.В. Русская словообразовательная морфемика. Проб­лемы и принципы описания.  II.: Наука, 1977. 316 с.

166.   Лопатин В.В. Так называемая интерфиксация и проблемы структуры слова в русском языке // Вопросы языкознания. 1975.

        № 4.  С. 24-37.

167.   Лопатин В.В., Улуханов И.С. О некоторых принципах морфем­ного анализа слов (К определению понятия сложного слова в современном русском языке) // Известия АН СССР, ОЛЯ. 1963.

 Т. 22.  Вып. 3.  С. 190-203.

168.   Лось И.Л. Сложные слова в польском языке.  СПб., 1901.  127 с.

169.  Лыков А.Г. О некоторых особенностях словообразования сложных имен прилагательных // Русский язык в школе. 1969.  № 5.  С. 74-80.

170.  Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское  окказиональное слово).  М.: Высш. шк., 1976.  С. 119.

171.  Макухина Е.А. Словообразовательная семантика сложных существительных в современном русском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Киев, 1987.  23 с.

172.  Мальцева И.М., Молотков А.И., Петрова З.М. Лексические новообразования в русском языке ХVIII в.  Л.: Наука, 1975.  371 с     .

173.  Мальцева И.И. Сложные слова с первым компонентом  все  в современном русском языке // Новые слова и словари новых слов.  Л.: Наука, 1978.  С. 106-116.

174.  Маматов Н. Собственносложные слова в узбекском языке: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Ташкент, 1988.  48 с.

175.  Мамедли А.М. Сопоставительный анализ русской и азербайджан­ской фразеологии. Баку, 1994.

176.  Мамедова Э.С. Лексические процессы на словообразовательном уровне: синонимия, антонимия, омонимия сложных слов русского и азербайджанского языков.  Баку, 1993.  95 с.

177.   Мамедова Э.С.  Сложные слова в русском и азербайджанском языках. Баку, 2002.  280 с.

178.  Мартынов В.В. Категория языка.  М.: Наука, 1982. 192 с.

179.  Марчук М.В. К развитию лексических значений многозначных слов (опыт моделирования диахронического процесса в лексике): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Л., 1988. 16 с.

180.  Медникова Э.М. Значение слова и методы его описания.  М.: Высш. шк., 1974.  202 с.

181.  Мейе А. Общеславянский язык.  М., 1951.

182.  Меркурьева Н.М. Антонимия сложных имен существительных в русском языке // Актуальные проблемы русского словообразования: Материалы V Республ. науч. конф.  Ташкент, 1989.  С. 93-95.

183.  Мешков О.Д. Заметки о композитной омонимии // Вопросы языкознания.  1976.  № 3.  С. 101-106.

184.  Мешков О.Д. Некоторые актуальные проблемы английского словосложения // Основосложение и полуаффиксация в научном стиле и литературной речи.  Владивосток, 1982. 

185.  Мешков О.Д. Словосложение в современном английском языке.  //М.: Высш. шк., 1985.  187 с.

186.  Мирзоев P.С. Русское словообразование. Учеб. пособие.  Баку: Изд-во Маариф, 1986.  244 с.

187.  Михайлова Е.Г. Архаизация элементов языка в процессе его развития (на материале русского литературного языка XVIII века): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Киев, 1987. 15 с.

188.  Михайловская Н.Г. Семантические и стилистические процессы в лексике древнерусского языка (на материале письменных памятников ХI-ХIV вв.): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук, М., 1975.  41 с.

189.  Михайловская Н.Г. Системные связи в лексике древнерусского книжно-письменного языка ХI-ХIV вв. (Нормативный аспект).  М.: Наука, I980. 254 с.

190.  Моисеев А.И. Понятие сложного слова в словарях современного русского языка // Учен. зап. ЛГУ.  1961.  № 301. Вып. 60.  С. 153-160.

191.  Мурзин Л.Н. Деривация в синхронном и диахронном аспектах // Деривация и история языка.  Пермь, 1987. С. 410.

192.  Муссурова Е.Н. Сложные слова в русском книжном языке XVII века (на материале произведений Симеона Полоцкого): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Одесса, 1989.  15 с.

193.  Немченко В.Н. О сложных существительных с начальным компонентом пол-(полу-) в современном русском языке // Русский язык в школе.  1978.  № 6.  С. 84-89.

194.  Немченко В.Н. Современный русский язык. Словообразование.  М.: Высш. шк., 1984.  255 с.

195.  Низаметдинова Н.Х. Состав, структура и семантика сложных слов старорусского языка XVI в. (на материале произведений Максима Грека): Автореф. дис. ... канд. филол. Наук.  М., 1982.  22 с.

196.  Никитевич В.М. Несвободные сочетания, их отношение со свободными сочетаниями и со словом // Филологические науки.

        Науч. докл. высш. шк.  М., 1964.  № 2.  С. 34-43.

197.   Никитевич В.М. Основы номинативной деривации. Минск, 1985.

198.   Никитин М.В. Лексическое значение слова (структура и комбинаторика).  М.: Высш. шк., 1983. 127 с.

199.   Никитченко Н.С. Семантические неологизмы русского языка последних десятилетий (на материале словарей новых слов): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Л., 1985.  22 с.

200.   Николаев Г.А. Русское историческое словообразование. Теоретические проблемы.  Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1987. 52 с.

201.   Николаева Т.М. Диахрония или эволюция? (Об одной тенденции развития языка) // Вопросы языкознания.  1991. № 2.  С. 12-26.

202.   Ниязбаев А.С. О словообразовательной структуре сложных слов // Актуальные проблемы русского словообразования. Материалы респуб. науч. конференции (12-15 сент, 1972 г.)  Самарканд, 1972.  С. 18-22.

203.   Общее языкознание (внутренняя структура языка).  М.; Наука, 1972.  565 с.

204.   Общее языкознание (формы существования, функции, история языка),  М.: Наука, 1970,  603 с.

205.   Огиенко И.И. Иноземные элементы в русском языке,  Киев,1915.

206.   Оленева Т.Б. Структурно-семасиологический аспект в изучении средств номинации сельскохозяйственных орудий и их деталей // Лексическая семантика и словообразование в русском языке (в синхронии и диахронии).  Том 237.  Куйбышев, 1980. С. 8-11.

207.   Омелъченко Л.Ф. Образование «императивных» композит на базе деривационно активных фразеологизмов // Филологические науки. Науч. докл. высш. шк., 1988,  № 5.  С. 78-82.

208.   Орлова В.И. Образование новых слов на базе устойчивых словосочетаний в современном русском языке // Учен. зап. Ташкент, пед, ин-та.  1975.  Т. 143. Актуальные проблемы русского словообразования,  № 1. С. 454-459.

209.   Откупщиков Ю.В. К истокам слова: Рассказы о науке этимологии.  М.: Просвещение, 1986.  176 с.

210.   Охомуш Е.А. Словосложение прилагательных в русском языке (на материале исторических повестей XVI и XVII вв.) // Науч. зап. Днепропетровского ун-та.  Т. 70.  Вып. 17.  Днепропетровск, I960.  С. 25-40.

211.   Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX в. Изменения в словообразовании и формах существительного и прилагательного.  М.: Наука, 1964.  600 с.

212.   Павлов В.М. Понятие лексемы и проблема отношений синтаксиса и словообразования.  Л.: Наука, 1985.  300 с.

213.   Павский Г. Филологические наблюдения над составом русского языка. Второе рассуждение. Об именах существительных. СПб.,  1942.  335 с.

214.   Панин Л.Г. Лексика западносибирской деловой письменности XVII  первая половина ХVШ в.  Новосибирск: Наука, 1985. 204 с.

215.   Панфилов B.C. Слово и словообразование во вьетнамском языке // Вопросы языкознания.  1986.  № 6.  С. 76-89.

216.   Пауль Г. Принципы истории языка.  М.: Изд-во иностр. лит., I960.  500 с.

217.   Пашаева Г.М. К проблеме разграничения сложных слов и словосочетаний // Язык и общество: тематический сб. науч. тр.  Баку: АГУ, 1985.  С. 60-64.

218.   Петрова З.М. Развитие лексического состава русского языка ХVШ в. (имена прилагательные): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Л., 1983.  39 с.

219.   Петрова З.М. Об образовании сложных слов в русском языке ХVШ века. //Очерки по истории русского языка и литературы ХVШ в. (Ломоносовские чтения).  Казань: Изд-во Казанского унта, 1969.  Вып. 23.  С. 151-158.

220.   Петрова З.М. Сложные прилагательные в поэзии второй половины ХVШ в. (поэзия классицизма, Тредиаковский, Державин)  //Процессы формирования лексики русского литературного языка (от Кантемира до Карамзина).  М.; Л.: Наука, 1966.  С. 146-204.

221.   Плотникова Г.Н. Словообразовательные процессы в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Свердловск, 1968. 18 с.

222.   Подюков И.А. Народная фразеология в зеркале народной культуры. Учеб. пособие.  Пермь: ПГПИ, 1991. 126 с.

223.   Покровским М.М. Семасиологические исследования в области древних языков // Покровский М.М. Избранные работы по языкознанию.  М.: Изд-во АН СССР, 1959.  С. 63-153.

224.   Пономарев В.И. К истории сложных слов в русском языке // Доклады и сообщения Института языкознания АН CCCР. 1953. № 4.  С. 44-58.

225.   Попов P.Н. Фразеологизмы современного русского языка с архаичными значениями и формами слов.  М.: Высш. шк., 1976. 200 с.

226.   Попов Р.H. Словообразование на почве фразеологических единиц // Актуальные проблемы русского словообразования. Кн. I.  Самарканд, 1972.  С. 53-63.

227.   Попова З.Д., Стернин И.А. Лексическая система языка.  Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1984. 148 с.

228.   Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. Ш. Об изменении значения и заменах существительного.  М.: Просве­ще­ние, 1968.  551 с.

229.   Привалова М.И. Сложные слова и их функции в художественных произведениях М.Е.Салтыкова-Щедрина: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Л., 1953.  23 с.

230.   Привалова М.И. К определению понятия сложного слова в русском языке //Вестн. ЛГУ. Серия языкознание. 1956. № 8. С. 69-78.

231.   Привалова М.И. Сложные слова или словосочетания? // Учен. зап. ЛГУ.  1958.  № 243.  Вып. 42.  С. 53-68.

232.   Прокопович Н.Н. О разграничении словосочетаний и сложных прилагательных // Русский язык в школе.  1961.  № 4.  С. 611.

233.   Протченко И.Ф. Лексика и словообразование русского языка советской эпохи. Социолингвистический аспект.  М.: Нayка,  1985.  351 с.

234.   Радченко А.А. Новое в образовании сложных слов //Актуальные вопросы русской филологии.  М.: Ун-т Дружбы народов, 1975.  С. 40-51.

235.   Раевская О.В. Проблемы словосложения в свете теории номинации // Вестн. Моск. ун-та. Серия 9. Филология.  1980. № 2. С. 44-51.

236.   Реформатский А.А. Введение в языковедение.  4-е изд.  М.: Просвещение, 1967.  542 с.

237.    Рзаева Г.Д. Адвербиально-глагольная сочетаемость в русском литературном языке второй половины XVIII  первой половины XIX века: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Баку, 1991.  22 с.

238.   Рогова В.Н. Словообразовательная система русского языка в

        XVI в. (По материалам публицистических произведений).

         Крас­ноя­рск, 1972.  528 с.

239.   Руднева Л.Н. Из истории семантических отношений между некоторыми сложными словами // Лексико-грамматические этюды по русскому языку: Межвуз. сб.  Кишинев: Штиинца, 1981.  С. 108-117.

240.   Руднева Л.Н. О словах на авто- в современном русском языке  //Вопросы русского языкознания.  Вып. 1.  М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976.  С. 166-176.

241.   Руднева Л.Н. Типология и происхождение слов на авто- и само- в русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1975.  29 с.

242.     Русецкая В.Ф. Грамматические категории рода, числа и падежа имен существительных с пол-(полу-) // Семантика и стилистика грамматических категорий русского языка.  Днепропетровск, 1989.  С. 86-90.

243.   Русская грамматика.  Т. 1.  М.: Наука, 1980. 783 с.

244.   Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка.  М.: Наука, 1968.  186 с.

245.   Русский язык и советское обществе. Словообразование современного русского литературного языка.  М.: Наука, 1968.  300 с.

246.   Ряшенцев К.Л. Сложные слова и их компоненты в современном русском языке.  Орджоникидзе: Изд-во СОГУ, 1976. 285 с.

247.   Свиридович М.В.  Структурно-семантическая система сложных слов русского языка. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Минск, 2003.

248.   Сергеев В.Н. Новое ли слово судьбоносный? // Русская речь.  1991.  № 2.  С. 151-154.

249.   Сергеев Н.И. Новообразования имен существительных русского языка 50-70-х гг. XX в.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., 1982. 16 с.

250.   Сердобинцев Н.Я. Очерки по истории русского литературного языка первой половины XVIII в, (к истории функционально-стилистической системы).  Саратов: Изд-во Саратовск. пед. ин-та, 1975.  Вып. 1. 133 с.

251.   Сигалов П.С. Вопросы теории исторического словообразования.  Тарту, 1977.

252.   Сигалов П.С. Словообразование. Методическое руководство для студентов филологического факультета.  Тарту: Б.и., 1979.  46 с.

253.      Смирницкий А.И. К вопросу о слове (Проблема  «отдельности слова») / Вопросы теории и истории языка в свете ... .  М., 1952.  С. 182-203.

254.   Смирницкий А.И. К вопросу о слове (Проблема «тождества слова») // Труды ин-та языкознания АН СССР.  М., 1954.  Т. IV.

255.   Смирницкий А.И. Некоторые замечания о принципах морфологического анализа основ // Доклады и сообщения филологического факультета Моск. ун-та.  Вып. 5.  1948.  С. 21-32.

256.   Смолина К.П. Типы синонимических отношений в русском литературном языке второй половины XVIII в.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  M., I973.  22 с.

257.   Смолина К.П. Типы синонимических отношений в русском литературном языке второй половины XVIII в.  М.: Наука, 1977. 141с.

258.   Собанская Т.В. Типы сложных прилагательных в языке русской письменности XI-XVIII вв.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Ростов н/Д, 1954.  11с.

259.   Соболева П.А. Моделирование сложных прилагательных // Проб­лемы структурной лингвистики. 1982.  М., 1984.  С. 67-81.

260.   Соболева П.А. Словообразовательная полисемия и омонимия.  М.: Наука, I980.  294 с.

261.   Соболевский А.И. История русского литературного языка.  Л.: Наука, 1980.  196 с.

262.   Солнцев В.И. К вопросу о приложимости общеграмматических терминов и анализу китайского языка // Морфологическая структура слова в языках различных типов.  М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1963.  С. 122-123.

263.   Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование.  2-е изд.  М.: Наука, 1977.  341 с.

264.   Ссрвилова Т.В. Лексикализация сложных слов современного русского языка // Русское языкознание.  Киев, 1989.  Вып. 19. С. 100-107.

265.   Ссрвилова Т.В. Соотношение компонентов семантической структуры сложных наименований лиц в современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Киев, 1992.  22 с.

266.   Сорокин Ю.С. О задачах изучения лексики русского языка XVIII века // Процессы формирования лексики русского литературного языка (от Кантемира до Карамзина).  М.;Л.: Наука, 1966.  С. 734.

267.   Сорокин Ю.С. О принципах исторического описания лексики русского языка нового времени (XVIII-XX вв.) // Русский язык: Проблемы художественной речи. Лексикология и лексикография. Виноградовские чтения. IX-X.   М.: Нayкa, I981.  С. 125-134.

268.   Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30-90-е годы XIX века.  М.;Л.: Наука, 1965.  565 с.

269.   Соссюр Ф.де. Курс общей лингвистики.  М., 1933.

 

270.   Сперанский M.Н. Из наблюдений над сложными словами в стиле литературной русской школы XV-XVI вв. // Сперанский M.Н. Из истории русско-славянских литературных связей.  М.: Учпедгиз, I960.  С. 160-197.

271.   Способы номинации в современном русском языке.  М.: Наука, 1982.  296 с.

272.   Срезневский И.И. Замечания об образовании слов из выражений.  СПб., 1873.  12 с.

273.   Стахеев Г.А. Аналиты и образования с ними в современном русском литературном языке (Вопросы чистого сложения): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Л., 1973. 16 с.

274.   Стишов А.А. Отфраземные образования в современном русском языке? Автореф, дис. ... канд. филол. наук.  Киев, 1991.  18 с.

275.   Степанова М.Д. К вопросу о синтаксической природе словосложения (на материале современного немецкого языка) // Учен. зап. 1-го МГПИИЯ.  1959.  Т. 19.  С. 303-324.

276.   Степанова М.Д. О соотношении словосложения и словопроизводства (Проблемы «полуаффиксации») // Полуаффиксация в терминологии и литературной норме.  Владивосток, 1986.        С. 156-170.

277.   Стернин И.А. Лексическое значение слова в коммуникативном аспекте: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Минск, 1985.  31 с.

278.   Стехин Ю.К. Сложные прилагательные (по данным современной русской стихотворной речи) // Вопросы изучения русского языка: Сб. науч. работ.  Днепропетровск, 1971.  С. 52-60.

279.   Судаков Г.В. Русская бытовая лексика XVI-XVII вв. в динамичес­ком и функциональном аспектах! Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  М., 1985.  32 с.

280.   Тагиев М.Т. Межнациональные контакты и языковая культура   //Русский язык и литература в азербайджанской школе.  1989.

№ 7.  С. 15-22.

281.   Таран Л.Г. Некоторые наблюдения над семантической природой сложных слов-синонимов // Труды Иркутского ун-та. Серия языкознание.  1967.  Т. 53.  Вып. 3.  С. 80-89.

282.   Таран Л.Г. Синонимика сложных прилагательных и словосочетаний в современном русском языке // Труды Иркутского ун-та. Серия языкознание.  1967.  Т. 53.  Вып. 3.  С. 70-79.

 

283.   Тарланов З.К. О лексикосинтаксическом изоморфизме в истории языка // Вопросы языкознания.  1989.  № 1.  С. 55-63.

284.   Телия В.Н. Типы языковых значений. Связанные значения слова в языке.  М.: Нayкa, 1981.  270 с.

285.   Теоретические основы словосложения и вопросы создания сложных лексических единиц: Межвуз. сб. науч. тр.  Пятигорск: ПГПИИЯ, 1988.  157 с.

286.   Теория метафоры: Сборник: Пер. с анг., фр., нем., исп., польск. яз.  M.: Прогресс, 1990.  512 с.

287.   Тихонов А.Н. Синхрония и диахрония в словообразовании // Актуальные проблемы русского словообразования.  Самарканд, 1972.  С. 351-378.

288.   Тихонов А.Н., Хурамшина К.Я. Соотношение аффиксальных и сложных слов в словообразовательных гнездах // Словообразовательные типы и гнезда в индоевропейских языках.  Владивосток, 1986.  С. 39-47.

289.   Торопцев И.С. Очерк русской ономасиологии: Возникновение знаменательных лексических единиц: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук.  Л.: ЛГУ, 1970.

290.   Троицкий В.И. Словосложение прилагательных в русском стихотворном языке второй половины XVIII в. // Очерки по русскому языку.  Киров, 1965.  Т. 2.  С. 65-78.

291.   Троицкий В.И. Типы сложных слов в высоком стиле второй половины XVIII в.: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  М., 1946.  16 с.

292.   Трубачев О.Н. Этимологические исследования и лексическая семантика // Принципы и методы семантических исследований.  М.: Наука, 1976.  С. 147-179.

293.   Удалых Г.Д. Системные отношения в лексике русского языка (на материале сложных слов с формантами благо- и добро-). Баку, 2003.

294.   Улуханов И.С. Окказиональные смешанные способы словообразования в современном русском языке // Известия АН. Серия литературы и языка.  1992.  № 3.  С. 29-45.

295.   Улуханов И.С. Словообразовательная семантика в русском языке и принципы ее описания.  М.: Наука, 1977. 256 с.

296.   Улуханов И.С. Узуальные и окказиональные единицы словообразовательной системы // Вопросы языкознания. 1964.  № 1, С. 44-54.

297.   Уолш И.А., Берков В.П. О статусе сложных слов-эквивалентов свободных словосочетаний // Вестн. ЛГУ. История-Язык-Литера­тура.  1984.  Вып. 2.  № 8.  С. 66-70.

298.   Уфимцева А.А. Лексическое значение. Принципы семасиологического описания лексики.  М.: Наука, 1986.  240 с.

299.   Филин Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка.  М.: Наука, 1981.  328 с.

300.   Ханпира Эр. Окказиональные элементы в современной речи.  //Стилистические исследования (на материале современного русского языка).  М.: Наука, 1972.  С. 245-317.

301.   Харченко В.К., Стернин И.А. К проблеме развития лексических значений слова // Семантические процессы в системе языка. Воронеж, 1984.  С. 918.

302.   Ходакова Е.П. Доморощенный // Русская речь.  1984.  № 3.

         С. 138-140.

303.   Царев А.А. К возникновению сложных слов (Сложное слово и соотносительное словосочетание в истории русского языка):    Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Казань, 1966.  23 с.

304.   Царев А.А. К проблеме развития системы сложных слов
в русском языке // Развитие синонимических отношений в русском литературном языке второй половины XVIII века.  Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1972.  С. 108-113.

305.   Цейтлин P.M. К истории слова драгоценный  в русском литерату­р­ном языке // Вопросы исторической лексикологии и лексикогра­фии восточнославянских языков.  М.: Наука, 1974.  С. 179-184.

306.   Цейтлин P.M. Лексика старославянского языка.  М.: Нayкa, 1977.  336 с.

307.   Цейтлин P.M. Сложные слова на вель-, веле-, велие-, велико-  в языке старославянских памятников // Древнерусский язык. Лексикология и словообразование.  М.; Наука, 1975.  С. 184-190.

308.   Чедия В.В. Сложные слова в языке русской художественной литературы первой половины XIX в. (Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тютчев): Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Тбилиси, 1956.  19 с.

309.   Черемисина Н.В. Структура лексического значения и давление текста на слово // Языковые категории в лексикологии и синтаксисе: Межвуз. сб. науч. тр.  Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1991.  С. 35-71.

310.   Чикина Л.К. Функционирование сложных существительных с пол-  в современном русском языке // Системно-структурные отношения в языке.  Саранск, 1984.  С. 57-65.

311.   Шадрин В.И. Семантико-синтаксические исследования сложных существительных в современном английском языке: Дис. ... канд. филол. наук.  М., 1977.        

312.   Шанский Н.М. О словах, возникших на базе фразеологических оборотов // Русский язык в национальной школе.  1960.  № 6. 

        С. 75-79.

313.   Шанский Н.М. Очерки по русскому словообразованию и лексикологии.  М.: Учпедгиз, 1959.  246 с.

314.   Шеляховская Л.А. Структурно-морфологические типы сложных существительных и их продуктивность в современном русском литературном языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.  Алма-Ата, 1958.  19 с.

315.   Шмелев Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка. М.: Просвещение, 1964.  244 с.

316.   Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М.:  Наука, 1973.  280 с.

317.     Шоцкая Л.И. Семантические изменения в лексике русского литературного языка в первой половине XIX в. // Вопросы лексичес­кой и фразеологической семантики: Межвуз. сб. науч. тр.  Ростов на/Д.,  1979.  С. 37-45.

318.   Щерба Л.В. Очередные проблемы языковедения // Щерба Л.В.
Языковая система и речевая деятельность.  Л.: Наука, 1974.     С. 39-59.

319.   Языковая номинация (Общие вопросы).  М.: Наука, 1977.  359 с.

320.   Янценецкая М.Н. Семантические вопросы теории словообразования.  Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1979.  242 с.

321.     Яцимирский Б.М. Развитие способов словосложения в русском языке советской эпохи // Учен. зап. Ивановского пед. ин-та. Филологические науки.  1954.  Т. 6.  С. 21-39.

 

С П И С О К

словарей и картотек (с указанием сокращений)

 

Грамматический словарь - Зализняк А.А. Грамматический словарь рус­ского языка. Словоизменение.  М.: Русский язык, 1977.

Картотека ДРС - Картотека Словаря древнерусского языка (Инт. русского языка РАН, г. Москва).

Картотека ССРЛЯ - Картотека Словаря современного русского литературного языка: В 17 т. (Ин-т русского языка РАН, г. Санкт-Петербург).

КС XVIII - Картотека Словаря русского языка ХVIII в. (г. Санкт-Петербург).

КЭС   –       Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Т.В. Краткий Этимологический словарь русского языка.  3-е изд.  М.: Просвещение, 1975.

Лексикон Брюса - Брюс Я.В. Книга лексикон или собрание речей по

алфавиту с российского на голландский язык.  СПб., 1717.

Лексикон Вейсмана - Вейсман Э. Немецко-латинский и русский лексикон купно с первыми началами русского языка к общей пользе при императорской академии наук печатанию издан.  СПб., 1731.

Лексикон Поликарпова - Поликарпов Ф.Лексикон треязычный, сиречь речений славенских, еллиногреческих и латинских сокровище, из различных древних и новых книг собранное и по славенскому алфавиту в чин расположенное.  М., 1704.

Лексикон рос. и франц. - Лексикон российский и французской, в котором находятся почти все слова Российского алфавита.  СПб., 1762.

Лексикон Татищева - Лексикон Российской, исторической, географи­ческой, политической и гражданской. Сост. В.Н.Та­тище­вым.  СПб., 1793.  Ч. I-III.

МАС  -      Словарь русского языка: В 4-х т. (АН СССР. Ин-т рус. яз. Под ред. А.П.Евгеньевой. – 2-е изд., испр. и доп.  М.: Русский язык, 1981-1984.

Материалы Срезневского - Срезневский И.И. Материалы для Словаря древнерусского языка по письменным памятникам.  СПб.; Изд-во ОРЯС, 1893-1912.  Т. I- III.

НAC   -    Словарь современного русского литературного языка: В 20 т.  2-е изд., перераб. и доп.  М.: Руc. яз., 1991.  Т. 12.

Новые материалы к сл. Пушкина -  Новые материалы к словарю А.С. Пушкина. – М.: Наука, 1982.

Рос. Целлариус - Российской целлариус, или Этимологической российской лексикон, изданный Фр. Гельтергофом.  М., 1771.

Рукописный лексикон - Рукописный лексикон первой половины XVIII в. / Подгот. к печати и вступ. ст. А.П.Аверьяновой. Л.: Изд. ЛГУ, 1964.

Русско-голл. лексикон - Брюс Я.В. Книга лексикон иди Собрание речений по алфавиту с российского на голландский язык.  СПб., 1717.

САР I -  Словарь Академии Российской, производным порядком расположенный.  СПб., 17891794.  Ч. 1-6.

CAP II  - Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный. Вновь пересмотренное, исправленное и пополненное издание.  СПб., 1806-1822.  Ч. 1-6.

Сводным словарь - Сводный словарь современной русской лексики: В 2-х т. /Под ред. Р.П.Рогожниковой.  М.: Русский язык, 199I

СДРЯ -  Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.): В 10 т.  М.:  Русский язык, 1988-1991.  Т. I-IV.

Словарь Абрамова - Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений / Составил Н.Абрамов.  СПб., 1900.

Словарь Гейма - Новый российско-французско-немецкий словарь,

                    сочиненный по Словарю Академии Российской Иваном Геймом.  М., 1799-1802.  Т. 1-3.

Словарь говоров - Словарь русских народных говоров.  М.: Наука, 1965-991.  Вып. 126.

Словарь Даля - Толковый словарь живого великорусского языка

                    Владимира Даля.  2-е изд., исправленное и значительно умноженное по рукописи автора.  СПб.; М., 1880-1882.

Словарь Нордстета - Российский с немецким и французским переводами словарь, сочиненный, надворным советником Иваном Нордстетом.  СПб., 1780-1782.  Ч. I-II.

Словарь Ожегова - Ожегов С.И. Словарь русского языка.  15-е изд., стереотип. – М.:  Рус. яз., 1984.

Словарь синонимов - Словарь синонимов русского языка: В 2-х т.  Л., 1970.

Словарь Соколова - Соколов П. Общий церковно-славяно-российский словарь или Собрание речений как отечественных, так и

                    иностранных, в церковнославянском и Российском наречиях употребляемых ...  СПб., 1834.  Ч. I- II.

Словарь 1847 - Словарь церковнославянского и русского языка, составленный вторым отделением имп. Академии наук. СПб., 1847.  Т. I-IV.

Словарь Ушакова - Толковый словарь русского языке / Под ред. Д.Н.Ушакова.  М., 1935-1940.

Словарь Яновского - Яновский Н.М. Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту.  СПб., 1803-1806.

Словсобразов. сл. Тихонова - Тихонов А.Н. Словообразовательный словарь русского языка: В 2-х т.  М.: Рус. яз., 1985. Т. 12.

СлРЯ  XI-XVII вв.  Словарь русского языка XI-XVII вв.  М.: Наука, 1975-1991.  Вып. 1-17.

СМ - 80-84  Новое в русской лексике. Словарные материалы – 80 ... 84 / Под ред. Н.З.Котеловом.  М.: Рус. яз., 1984-1989.

СНС-60 -   Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов / Под ред. Н.З. Котеловой и Ю.С.Сорокина.  М.: Сов. энциклопедия, 1971.

СНС-70  -  Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов / Под ред. Н.З.Коте­ловой.  М.: Рyc яз., 1984.

СРЯ - XVIII -  Словарь русского языка XVIII в.  Л.: Наука, 1984-1991.

                   Вып. 16.

ССРЛЯ -   Словарь современного русского литературного языка:  В 17 т.  М.; Л.: Изд. АН СССР, 1950-1965.  Т. 1-17.

СЯз Пушкина - Словарь языка Пушкина: В 4-х т. М., 1956-1961.  Т. 14.

ФС Молоткова - Фразеологический словарь русского языка / Под ред.

                    А.И.Молоткова.  2-е изд.  М.: Сов. энциклопедия, 1968.

ФС Федорова - Фразеологический словарь русского литературного

                   языка XVIII-ХХ вв.: В 2-х т. / Под ред. А.Л.Федорова.

                  Новосибирск: Наука, 1991.  Т. 1-2.

Част. сл. Грузберга - Грузберг А.А. Частотный словарь русского

                   языка П половины XVI - начала XVII в.  Пермь, 1974.

ЭС Фасмера - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка:

                   В 4-х т. / Пер. с нем. О.Н.Трубачева.  M.: I964.  1973. Т. 1-4.

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

		Стр.
ВВЕДЕНИЕ	……………………………………………………	3
ГЛАВА I	СТРУКТУРНОЕ РАЗВИТИЕ СЛОЖЕНИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ XVII-ХХ вв.  ……………. § 1. Оптимализация моделей сложных слов за счёт замены препозитивного компонента …… § 2. Оптимализация моделей сложных слов за счёт замены постпозитивного компонента …. § 3. «Перевертыши» в русском языке ………... § 4. Сложные слова - неологизмы в современ-  ном языке …………………………………	26        29   52 65   74
ГЛАВА II	СЕМАНТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ СЛОЖЕНИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ XVII-ХХ вв. ……. § 1. Семантическое развитие сложных имен        существительных ………………………… § 2. Семантическое развитие сложных имен         прилагательных ………………………… § 3. Семантические неологизмы ……………… § 4. Возрождение композитов в языке ……….. § 5. Композиты, образованные на базе       фразеологических единиц ………………… § 6. Деэтимологизация сложных слов ………...	104   108   122 140 147   150 174
ГЛАВА III	ФУНКЦИОНАЛЬНО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ ИЗОМОРФИЗМ СЛОЖНЫХ СЛОВ С ДРУГИМИ ТИПАМИ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ ………………………………………. § 1. Внутригнездовой изоморфизм …………… § 2. Внегнездовой изоморфизм ……………….. § 3. Параллельные ряды иноязычных слов и        их русских соответствий …………………	185 185 192   195
Заключение   ……………………………………………………..		205
Список использованной  литературы …………………………...		218
Список словарей и картотек …………………………………….		241